Нет, в этом нельзя обвинять само правительство.
Гапсаль. В помещика ф. К., проезжавшего в своей карете мимо корчмы Валгевялья, был произведен выстрел из пистолета, но пуля пролетела мимо.
Альт-Шваненбург (Лифляндия). Демонстрация в церкви. Воскресное богослужение, собравшее много народу, прошло в нерушимой тишине до самого конца проповеди. Но едва только пастор сошел с кафедры, как в церкви выпустили голубя с красным флажком...
Ревель. На вагоностроительном заводе «Двигатель» были беспорядки. Около 200 рабочих слесарного цеха хотели затолкать в мешок своего мастера А. Тиммермана.
Чего только не случилось на свете после очаровательной и мудрой Екатерины! Еще ей самой привелось услышать, как во Франции поволокли на гильотину Людовика XVI и его прекрасную супругу Марию-Антуанетту. В 1848 году по Европе прокатилась новая волна революции, в 1871 году в Париже даже провозгласили открыто коммуну! Только в России самодержавие в течение нескольких столетий сохранялось в неизменной твердости (здесь бунты жестоко подавлялись), только в России не тревожит воли монарха конституционная паутина, парламентская возня депутатов, только царская Россия — незыблемая твердыня, куда с надеждой обращены взоры дворянства всего мира. Неужели смутьяны успели так глубоко посеять среди народа свое злое семя, что и эта твердыня грозит рухнуть от внутренних волнений? Нет, этого никогда не случится! Каждый чиновник на своем посту, каждый офицер в своей казарме, каждый помещик в своей округе должен быть на страже, любое волнение нужно подавлять в самом зародыше, как это всегда делал он, Фромгольд фон Ренненкампф, здесь, в Каугатома.
Увы, не все помещики шли одной с ним дорогой. Некоторые, особенно молодые дворяне, под влиянием всяких злонамеренных идеек, впали в излишний либерализм и стали с легким сердцем и сравнительно дешево продавать мужикам в их собственность хутора, снизили арендную плату и дают поблажки батракам, в некоторых местах даже организовали для их детей какие-то «киндергартены» . Ну прямо какие-то толстовцы в Прибалтике!
И вот — полюбуйтесь — теперь уже видно, куда ведут эти мягкость и либерализм: крестьянин из-за угла убивает своих благодетелей. С крестьянами нужно обращаться веками испытанным методом: в железных тисках нужно держать его, тогда будет порядок дома, порядок на мызе, порядок в государстве. Лучше всего держать крестьянина в таком положении, когда он вынужден будет думать только о куске хлеба для себя и для своих детей. И нужно дать мужику столько, чтобы он мог работать, но у него не должно быть ничего. Стоит мужику стать сытым и довольным, как он заважничает и скоро даже по одежде станет таким же «господином», как и ты сам. Если он одет и кое-что скопил в Уогга! , он пошлет своих детей в школу и в конце концов начнет требовать и свободы для себя, требовать равных с тобой прав. И в самом деле, если уж до того дело дошло, то не остается ничего другого, как повлиять на такого зажиточного и грамотного крестьянина, чтоб он перенял язык и взгляды господствующих слоев и превратился. Но если все мужики превратятся в кадакасаксов, кто же тогда будет работать? В конце концов самому дворянству придется пойти в поле разбрасывать навоз! Вот куда ведет необдуманность молодых либералов. С его двое сыновей — и гостящий сейчас дома студент Герман-Фридрих, и находящийся на военной службе Эбергард-Готгард — не заражены такими идеями, а что касается батраков двух его имений, бобылей и арендаторов, то с ними, кажется, все еще в порядке. Матис из Кюласоо, вожак здешних строптивцев, осмелился подать на него, помещика, в суд из-за какого-то жалкого, давным-давно отнятого клочка земли; проиграв процесс в Курессааре, он имел наглость обжаловать приговор даже в Ригу, но в конце концов получил-таки на суде хорошенько по носу. Года два назад он выгнал этого смутьяна и из Кюласоо. Поди бунтуй, нанимай адвокатов, когда у тебя, бобыля, едва держится душа в теле! И парусник, который они кое-как всей волостью смастерили, улизнул-таки из их рук. И кому он достался? Вот это и есть самое ловкое во всей истории: брату бунтовщика, капитану Тынису Тиху, который, как видно, все же человек совсем другого сорта, чем желчный и упрямый брат.
«Ничего, ничего, скоро и во всем государстве восстановят прежний прекрасный порядок»,— думал барон Фромгольд фон Ренненкампф, сидя в своем просторном кабинете, уставленном тяжелой, темной дубовой мебелью.
Поэтому внезапный приход толпы крестьян в мызу, да еще в такую непогодь, был полной неожиданностью для барона, для его семьи и прочих обитателей мызы. Даже кубьяс, юугуский Сийм, не сумел так скоро очухаться от душившей его злости, чтобы поспеть раньше мужиков и предупредить барина. Завидев у парадного крыльца большую толпу мужичья, требующего допуска в господский дом, барон вначале подумал, что, может быть, на
уборке картофеля случилось какое-нибудь несчастье — скажем, лошадь понесла и убила человека. Только вот что показалось ему довольно странным: почему они пришли жаловаться на свою беду не через кухонное крыльцо, как обычно, и почему среди женщин, работавших на уборке картофеля, столько воскресному одетых мужчин? В нетерпении барон не стал дожидаться слуги и пошел открывать дверь. Однако, столкнувшись почти сразу лицом к лицу с издавна ненавистным ему Матисом Тиху, он уже с первых слов отбросил взятый было вопросительный тон и раздраженно закричал, обращаясь главным образом к Матису:
— Что ты тут буянишь? Если у тебя какое дело, разве не знаешь, где кухонная дверь?
— К мамзелям и кухаркам у нас нет никакого дела, как это иной раз случается с самим бароном.
В толпе женщины прыснули со смеху. Глаза барона мигом обежали толпу, и он увидел, что не часть женщин, как показалось ему вначале, а все, кому надлежало сейчас трудиться на картофельном поле, сгрудились за спинами мужчин.
— Почему эти женщины здесь?— крикнул барон кубьясу, только что подоспевшему с поля, чтобы доложить барону про свою беду.
Но прежде чем Сийм успел раскрыть рот, Длинный Биллем, приехавший на недельку-полторы из Таллина, чтобы помочь сыну ставить мережи на сигов, и перебравший смелости в монопольке у волостного правления, подскочил к барону и закричал от внезапной ярости, размахивая кулаком у самого его носа:
— Чего ты на баб заглядываешься, гляди на мужчину!
Рука фон Ренненкампфа быстро скользнула в карман,
не нашла там ничего, и барон неуклюже попятился. Но ему не удалось оторваться от разъяренного Длинного Виллема, который, занеся кулак над головой барона, шагал за ним по ступеням крыльца. Тут в дело вмешался капитан Тынис Тиху. Капитан Тиху в силу своего служебного положения уже много лет имел револьвер; он сразу понял первое движение барона и схватил Длинного Виллема за руку. Тынис хоть и ниже Виллема, но столь же сильный и широкоплечий мужчина, и если бы их поставили на весы, трудно сказать, кто перетянул бы.
— Дурака не валяй!— сказал он Виллему. Он привык приказывать, водворять спокойствие на корабле. Его спокойный, решительный голос и внушительный вид подействовал на толпу, как масло на бурное море, и Биллем, хотя и нехотя, опустил руку.— Нам надо поговорить с фон Ренненкампфом насчет землемерных дней и еще кое о чем,— сказал капитан барону, который стоял перед ним и в волнении покусывал губы.
— Разве так разговаривают? Это бунт! Почему эти женщины ушли с поля?
— Об этом нам как раз и нужно поговорить с бароном,— сказал Длинный Биллем гремящим голосом.
— Никто не разговаривает и не обсуждает дела с поднятыми кулаками!
— У меня-то кулаки не подняты,— капитан Тиху старался перевести дело в шутку.
— Я не о тебе говорю, но здесь твой брат, и этот...— И барон покосился на кокиского Длинного Виллема, который и сейчас стоял, угрожающе сверкая глазами, и, по-видимому, каждое мгновенье был готов поднять кулак для удара. Но решительный вид Виллема и других мужиков и досадное сознание того, что в кармане у него нет оружия, заставили барона уступить.
— Хорошо,— сказал он, поворачиваясь к капитану Тиху,— волостной старшина здесь, я поговорю со старшиной и с тобой!
— А почему господин барон боится других? Японцы прострелили мои горбушки, я уже не смогу ничего плохого сделать барону!— воскликнул лайакивиский Кусти.
А Мари добавила:
— Если картофель, выкопанный нами, годится на еду самому барону, то немножко земли с картофельного поля, что насыплется с наших ног на господские полы, не затруднит его слуг!
— Пусть Матис пойдет третьим, у Матиса наши параграфы!— прогремел над всеми голос раннавяльяского Сандера.
— Матиса тоже! Без Матиса нельзя ходить! — закричали со всех сторон, и барон вынужден был впустить в парадную дверь и Матиса. Но так уж случилось, что в переднюю проскользнули и Пеэтер, и Длинный Биллем, и лайакивиский Кусти.
Видя, что и другие мужики подались за ними, Тынис Тиху преградил им дорогу своей широкой грудью.
— Поймите вы, дела нужно вести спокойно. Барон один, а нас уже и так много, хватит!
— Я не могу сразу со всем стадом говорить,— сказал барон и захлопнул дверь.
Спустя мгновение, увидев своего младшего сына Германа, спешившего со второго этажа по лестнице с вопросом — старый барон почувствовал себя надежнее и пожалел было о том, что унизился и впустил в парадную дверь мужиков, в особенности Матиса. Он объяснил сыну по-немецки, что, по его мнению, 181 1оз, но Матиса выпроваживать не решился. Молодой барон лежал на диване и читал захватывающий любовный роман Захер- Мазоха, когда снизу до него донеслись возбужденные голоса. Так как он разлегся весьма удобно и основательно, то не мог сразу, не приведя себя в порядок, сойти вниз. «Бунт!» — была его первая мысль. Недаром газета каждый день приносила со всех концов государства тревожные вести; но ему все же не верилось, чтобы крестьяне его папаши были способны на бунт. Однако, увидев Матиса, о котором отец рассказывал так много плохого, с которым отец судился, истратив уйму времени и денег, он, как и другие обитатели баронского дома, понял, что дело, должно быть, серьезное.
— Но что эта толпа там, на дворе делает?— спросил он у отца.
— Требуют прав,— иронически обронил барон.
— А эти кто такие?
— Это тоже новые министры!
— Не стоит насмехаться,— сказал капитан Тиху на языке, на котором переговаривались между собой барон и его сын. Немецкая речь Тыниса Тиху, хоть от нее и пахло портовым жаргоном, была не так уж плоха.
— А что же вы сами, капитан,— даже немецкий язык знаете, повидали свет,— разве вы не могли один прийти на мызу?
Немецкая речь капитана заметно повлияла на барона, он стал более вежливым, даже обратился к Тынису на «вы» и провел капитана, старшину, а с ними против своей воли и Матиса в свой кабинет. Пеэтера, лайакивиского Кусти и Длинного Виллема он оставил в прихожей. Барон не прочь был выпроводить их совсем, но не решился открыть дверь, побоялся вторжения мужичья с парадного крыльца.
Окно кабинета было обращено к неспокойному, укрытому черными тучами морю. Впустив в кабинет крестьян, барон захлопнул дверь. Правду говоря, он больше побаивался тех трех оставшихся в прихожей (да, один из них
был, верно, Матисов сын Пеэтер), чем этой стоявшей перед ним троицы. Барон даже предложил стул капитану, но когда Матис и старшина тоже расселись, он не возражал — немецкая речь Тыниса Тиху немного успокоила барона.
Но Матису не нравились и язык и поведение брата.
— Ты знай лопочешь по-немецки, мы с Яаном ничего не понимаем,— толкнул Матис локтем в бок своего важного и богатого брата.
— Я ведь не продам тебя!
— Говори по-нашему, наш язык все тут знают, оба барона тоже.
— Я так и думал, что Матис здесь главарь!— Теперь и к барону вернулась оставленная было эстонская речь, совсем неплохая эстонская речь. Но вместе с нею вернулось и господское «ты» в обращении к капитану Тиху, так принято у баронов разговаривать с крестьянами, с этим эстонским мужичьем.— У меня, тенгаский Тынис, было о тебе гораздо лучшее мнение, и я не знал, что и ты идешь в поводу у своего упрямого брата.
— Мы все, весь народ в волости, на поводу у господина барона, и повод уже так туго захлестнулся на шее, что скоро уже и не продохнуть,— сказал Матис.
— Да, сегодня ты и впрямь еле дышишь. Легкое ли дело — с утра успел возмутить всю волость!
— Сырое дерево не загорается, и я бы никого не смог возмутить, если бы господин барон сам не давал повода для этого. Мужики сегодня собрались в волостное правление из-за несправедливо потребованных бароном землеоб- мерных дней и послали нас предъявить господину барону следующие пункты. Он отыскал в кармане очки и сложенную вчетверо бумагу:
— «Требования крестьян к барону фон Ренненкампфу, собственнику имений Руусна и Лооде.
1. Если мыза хочет обмеривать землю, то пусть выполнит эту работу за свой счет.
2. Арендаторы требуют снижения арендной платы на одну треть. Те, кто платил девяносто рублей, будут теперь платить шестьдесят рублей, а те, кто платил шестьдесят, начнут с нынешнего времени платить сорок рублей аренды в год.
3. У каждого арендатора должно быть право ловить рыбу без дополнительных поборов в заливах Ватла, Руусна
и Каугатома, а также право на охоту в пределах своей волости.
4. Арендаторам, у которых нет торфяного болота (как, например, у жителей Руусна), мыза должна давать две кубические сажени дров.
5. Дорожные повинности должны быть возложены по количеству имеющейся земли как на мызу, так и на арендаторов, но не так, чтобы арендаторы одни мостили дороги.
6. В двух мызах барона фон Ренненкампфа, как и в других мызах, живут и работают люди, которые в старости переходят на иждивение волости, поэтому и все помещики должны полностью платить волостные сборы, чего они до сих пор не делали.
7. Мыза должна вернуть прежним владельцам все земли, самовольно отнятые у крестьян в течение пятидесяти лет и присоединенные к мызе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55