Но в то время как вольные журавли высоко в поднебесье летели в южные края, измученные и насквозь мокрые люди едва ползали по вязкому картофельному полю Ренненкампфа.
Подогнав подводу к женщинам, Пеэтер кинул вожжи на спину лошади и прежде всего погрузил в телегу полные корзины раннавяльяской Алмы, он даже помог девушке собрать несколько пригоршней отрытого картофеля — ему просто стало жаль молодую батрачку.
— Барин из города пришел в деревню покрутить с девчатами, а у самого мерин запутал вожжи в ступицу колеса,— прогнусавил вдруг где-то рядом юугуский Сийм.
— Тпру-у! Черт!— Жадная на картошку лошадь и в самом деле сбросила вожжи, и Пеэтер поспешил распутать их.— А что же кубьяс глядит, будто у него и рук нет?
Пеэтер сказал это с такой непосредственностью и простотой, что Юугу не сумел даже сразу ответить, только кашлянул. Лишь после того, как рассмеялись женщины, Сийм понял, какую наглость позволил себе Пеэтер.
— Всякому городскому прощелыге не дано права совать нос в мои дела и отдавать мне приказы,— прогундосил Сийм.— Не за то барин платит мне жалованье, чтобы я был мальчишкой при лошади у такого лодыря, как ты. Мне нужно присматривать за работой нескольких десятков людей.
— Если бы ты заботился о людях, ты не заставлял бы их гнуться в три погибели под ветром и дождем.
Женщины как раз заканчивали очередные борозды. Рити справилась раньше других и уже отсчитывала новые борозды, по которым надо было возвращаться к мызе, в сторону яблоневого сада. Женщины еще в предыдущий заход хотели вернуться через поле порожняком и провести выборку обеих борозд с подветренной стороны, но кубьяс резким окриком вернул их. Слава богу, они не на каком-нибудь двухмачтовом судне, не в рейсе на Готланд за точилами, чтобы им лавировать по ветру! Под ногами твердая земля, и носы у них не сахарные, не растают от встречного дождя! Окрик кубьяса заставил женщин отказаться от своего намерения. То ли слова Пеэтера придали
им смелости, то ли они заранее сговорились между собой, только на сей раз женщины двинулись стайкой через все поле, оставив позади одну дорожащую господскими похвалами Рити, которая склонилась над своими бороздами и с глупым видом посматривала им вслед.
— Вы что такое затеяли?! — Кубьяс невольно прервал свою перебранку с Пеэтером и кинулся рысцою за женщинами.
— Что затеяли?! Даже скотина повертывается спиной к ветру, и мы делаем то же самое,— ответила кипуская Мари, прошмыгнув мимо кубьяса, который хотел силой загородить ей дорогу. С двумя-тремя батрачками он и сегодня справился бы, но их было с два десятка, к тому же ветер обрушил на поле новый шквал дождя с градом, который только пришпорил решимость и отвагу женщин, а слова Сийма развеял, как дым по полю. Так Сийм, вероятно впервые в жизни, должен был уступить воле батраков. Набив рот злобными ругательствами, приближался он к женщинам, которые уже успели пройти все поле и теперь сгибались над новыми бороздами, идя с подветренной стороны. Он честил женщин и так и этак, но вернуть их не посмел — это действительно было бы непозволительной тратой времени. Победа батрачек на этот раз была почти полной, даже примерная Рити в конце концов перебралась к ним. Что ей оставалось одной делать со своим образцовым старанием в полуверсте ото всех, если и возчики картофеля — Пеэтер, талистереский Кусти, молодой, лет семнадцати, парень, и старый, седой, но все же подвижной лийгаласкмаский Таави — погнали своих лошадей туда, где работали все?
Сийм долго оделял женщин руганью, но так как они особенно не перечили ему, а молча радовались своей победе, пришлось кубьясу примириться и замолчать. В душе же он прямо-таки кипел от злости. Подумать только — они, паршивые бабы, вздумали быть умнее юугуского Сийма, потомственного кубьяса, отец и дед которого преданно служили в этой должности барону! В другой раз он не допустит такого дела, пусть хоть горящая смола падает с неба... пусть они даже и наверстывают с попутным ветром затраченные на переход минуты. Уж он настоит на своем!
Сийм ходил за женщинами по пятам и ковырял палкой землю. Он был настолько полон злобы, что, выковыривая пропущенную кем-нибудь картофелину, молча относил ее в корзину и лишь многозначительно откашливался, чтобы каждый слышал и видел, как он ловит этих нерадивых тварей на месте преступления. Все это он запомнит и вечером доложит барину (Ренненкампф прогнал управляющего и сам теперь распоряжался всем), а уж тот прикажет удержать убыток с лодырей. «Батрак отвечает всем своим имуществом за то, чтобы поле было хорошо убрано и чтобы от его нерадения или противодействия мыза не потерпела ущерба» — так слово в слово гласит договор, заключенный между барином и батраками. А Юхану он пошлет вечером с Рити наказ, чтобы тот не посылал больше на мызу всяких городских подстрекателей... хотя, правду сказать, и завтра нужен был сильный мужчина для переноски мешков с картофелем. Нельзя сказать, чтобы Пеэтер не работал — весь род, выходцы их Рейнуыуэ, работяги,— но что толку от коровы, которая доится и тут же опрокидывает ногой полный подойник! Мызе и мызным слугам в течение нескольких поколений одно беспокойство с ними, и, видать, на этом дело не кончилось. И время нынче такое — срам даже слушать, какие дела на свете творятся: где красный петух гуляет по мызной крыше, где пастора запихивают в мешок, где бунтуют мызные батраки. Слава богу, в здешних краях пока было тихо... А это непослушание разве не пахнет уже началом бунта? Что же, мол, кубьяс смотрит, будто у него и рук нет? Сегодня Пеэтер Тиху сказал это ему, Сийму, а завтра, глядишь, выпалит самому господину барону: отчего, мол, барин не распутает вожжи с колесной ступицы? Ну, нет, барону он так не посмеет сказать, но... но что этому Пеэтеру вообще здесь надо?.. Утром барин и без того сердился, зачем старшина и писарь созвали в волостное правление мужиков, приказ барина о том, чтобы каждый двор прислал по человеку в помощь господину землемеру, можно было письменно объявить по дворам. Не вмешалась ли как-нибудь в это дело рука залетевшего вдруг из города молодого стервятника? Благодарение господу, что большая часть молодых сааремаасцев еще разбросана по свету, но, если они к осени вернутся, а времена к той поре не изменятся, доведется и их барину заручиться ротой казаков для защиты мызы, как сделал барон Икскюль в имении Вигала...
Так размышлял о мировых делах юугуский Сийм, кубьяс и лесник Рууснаской мызы, отец и дед которого тоже были кубьясами, чей сын должен был стать кубьясом, чья дочь была замужем в городе за булочником. Место семьи Юугу в церкви на второй скамье, сразу же за господскими стульями. Деревенский люд всегда должен
смотреть на него со страхом и уважением. А тут на тебе: «Что же кубьяс смотрит, будто у него и рук нет»!
Юугу все ковырял и ковырял палкой землю то здесь, то там, находил по картофелине. Известное дело, раннавяльяская Алма, разумеется, пуская Мари, конечно, лайакивиская Тийна. Одна — ребенок, другая — немощная, третья — молодая, неопытная, четвертая — стара и слаба, пятая — просто лентяйка и нерадивый работник. Ругая их, Сийм вдруг наткнулся на явно нетронутый куст картофеля.
— Когда же раннавяльяская Алма думает унести с мызного поля себе на приданое эту картошку?— Сийм ругался лишь тогда, когда чувствовал, что почва колеблется под ногами, а будучи хозяином положения, он тихонько, в нос, цедил ядовитые и нередко замысловатые слова.
— Это не моя борозда,— защищалась Алма, выпрямляясь и поворачиваясь к кубьясу.
— И не моя борозда,— насмехался кубьяс.
— Это Ритина борозда, ее картошка,— сказала пуская Мари.
Услышав такое, выпрямились и все другие женщины, чтобы посмотреть на чудо.
— Моя! Ах ты, последняя тварь! — огрызнулась Рити, обычно старавшаяся и в разговоре соблюсти подобающее ей приличие.
— Хоть убей, твоя! Уж что твое — то твое! Видишь, вот мои борозды, там — Алмины, палка кубьяса как раз торчит между двумя твоими бороздами,— объясняла Мари.
Правда, теперь все, не исключая и Рити, должны были убедиться в том, что нетронутый картофельный куст кубьяс нашел между бороздами Рити. Злорадный смех, вначале сдержанный, потом громкий, неуемный, раскатился по полю. Рити, которую кубьяс всегда ставил в пример другим, вспыхнула, как сухой куст можжевельника, и поскакала к Мари с высоко поднятой над головой мотыгой.
— Ах ты, последняя! Нарочно зарываешь картошку на моей борозде, нагребаешь кучу, чтобы кубьяс наткнулся! Не слыхала я, что ли, как вы недавно здесь с Лийзу языки чесали!
— Есть у меня время твою... картошку зарывать! Несешься впереди всех в погоне за похвалой — хвост трубой, этак половина картошки в земле остается!— не сдавалась Мари. Она одним духом при всех выпалила бы много всякой всячины в адрес Рити, если бы ее внимание вдруг не привлекла толпа мужчин, показавшаяся за каменной оградой. Они шли по дороге парка и, казалось, направлялись прямо в мызу. Мари, словно застыв вдруг, во все глаза смотрела на дорогу, и вслед за ней туда же устремились взоры других женщин, а затем и возчиков картофеля и, конечно, самого кубьяса.
Заметив женщин, мужики остановились. Один из них взобрался на ограду — это был лайакивиский Кусти — и крикнул:
— Бросайте картошку! Пойдем на мызу требовать свои права!
В далекой Маньчжурии японцы прострелили Кусти левую ягодицу. Теперь он ходил, сильно прихрамывая, быть может сильнее, чем следовало бы, из-за боязни снова угодить на войну, и в каждом деле вспыхивал, как сухой порох. Видно, нынче он еще с утра крепко заправился, и слова Кусти пылающим факелом упали в толпу и без того разгневанных женщин. Спустя несколько месяцев, когда пришли карательные отряды, многие женщины говорили, и сами этому верили, что они пошли тогда вместе с мужчинами на мызу только для того, чтобы удержать мужиков от необдуманных поступков. Правда, женщины знали и в продолжение всего трудного дня копки картофеля поговаривали о том, что утром воинственно настроенные мужики собрались на сход в волостное правление. Но подобно тому как большинству мужиков и не приходила в голову мысль, что на сходе в волостном правлении они запишут двенадцать пунктов требований к мызе и выберут представителей для вручения их барону,— ни одна из этих женщин, жен арендаторов и батраков, из года в год гнущих спину на помещика, не знала, как просто было в один дождливый осенний день посреди рабочей страды бросить вдруг картофельные борозды и отправиться «урезонивать» мужиков. И вот кипуская Мари, которая только что так удачно посмеялась над Рити, и впрямь бросив в ее борозду и засыпав землей кучку картофеля, вдруг зашагала рядом со своим Пеэтером, смирным мужичком, в былое время мызным кучером, и «урезонивала» его тем, что грозила Рити своей картофельной мотыжкой и вовсю честила кубьяса.
Даже сам Матис из Кюласоо не мог утром точно предвидеть, как все произойдет. Сейчас Матис слышал топот ног шагающих за ним мужиков, их голоса, возгласы, полные открытых угроз барину, и его сердце наполнялось радостью. Всю свою жизнь потратил он на борьбу с бароном,
и хотя другие и сочувствовали ему, они далеко не всегда поддерживали его в этой борьбе. Сегодня же за спиной Матиса стояла целая деревня, целая волость, мужики не только были сердцем с ним, но и шагали рядом, грудь в грудь. Даже женщины побросали корзины, с шумом и криками перелезли через каменную ограду и присоединились к ним. Пеэтер и два других возчика нагрузили картофелем телеги и тоже тронулись в сторону мызы. От такого поворота дел кубьяс остолбенел посреди картофельного поля и бессмысленно смотрел то на дорогу, то на поле, где шевелилась единственная преданная ему душа — Рити. Вскоре, однако, кубьяс решил, что и ему благоразумнее отправиться на мызу, а Рити, оставшись одна, уложила даже свою мотыгу в корзину.
— Эй, ты, собачья душа, знай царапай дальше!— все еще кричала Мари и угрожающе размахивала издали своей мотыжкой. А потом ни у кого уже не было времени оглядываться. Мыза, гордая мыза, страшная мыза, во дворе которой должны были покорно снимать шапки, лежала тут же, за яблоневым садом,— камнем можно добросить.
Матис прижал рукой нагрудный карман, словно желая убедиться, там ли еще находится бумага с требованиями мужиков к барону и листовка, привезенная из Таллина Пеэтером: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Российская социал-демократическая рабочая партия». Нет, бояться здесь нечего. И, войдя в ворота мызы, ни один мужик не снял шапки. Матиса и его богатого брата капитана Тыниса Тиху вековые деревья мызного парка видели здесь и прежде в шапках, но большинство осмелилось на это впервые в жизни. Видишь, не снял картуза — хоть рука на миг и сделала какое-то непроизвольное движение кверху,— а ничего не случилось! Это придало смелости и для дальнейшего.
Капитан Тынис Тиху и волостной старшина Яан Пууман отстали шагов на тридцать — сорок от толпы. У них отношения были приятельские. Яан Пууман вложил около двух тысяч рублей в корабельную компанию «Хольман и Тиху», и, по правде говоря, поход на мызу пришелся обоим не по душе. Но ведь даже у самых состоятельных людей в приходе были свои претензии к мызе (мыза не платила никаких общинных сборов, не принимала участия в дорожных повинностях, хотя мызные телеги больше всего разбивали дороги, и т. д.). И когда хозяин-собственник Якоб Таальдер внес на собрании и их имена в список выборных на мызу, им неудобно было отказываться перед всем народом. Не то еще подумают некоторые, будто они боятся барона! Вот Тынис и шагал сейчас к мызе с солидным видом, в манишке, в прорезиненном, привезенном из- за границы плаще, в хромовых сапогах, а главное, в полном сознании своей денежной имущественной мощи. Старшина Пууман, конечно, и по росту, и по одежде, и по денежной силе стоял ступенькой пониже, но и его богатства было достаточно, чтобы на целую голову возвышаться над всей этой толпой. Они хоть и шли к мызе, все же для них, особенно для капитана, вся сегодняшняя затея имела какой-то странный, диковинный привкус.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55