Я обернулся. Дежурная возле автомата махала мне рукой. Пришлось мне подойти.
– Ты почему безобразничаешь?
– Я?!
– А то кто же, я, что ли!
– Это ваш автомат безобразничает. Монету проглотил, а не пускает. Он у вас неисправный.
– Сам ты неисправный! Никогда, что ли, на метро не ездил?
– Ага, – сказал я, – не ездил.
Тут уж дежурная совсем рассердилась.
– Ишь ты, – сказала она, – огрызается. А еще с цветком ходит.
Только сейчас я вспомнил про красную гвоздику, которую все это время держал в руке.
– Кто огрызается, – спросил я, – автомат?
– Ладно, ступай. Больно умный стал. Давно ремня не пробовал.
– Давно, – согласился я. И вдруг подумал: «А не подарить ли ей мой цветок?» Но потом решил, что глупо отдавать его первому попавшемуся. Встретятся ведь и другие люди.
Что мне сразу понравилось, так это эскалатор. Стоишь спокойненько на ступеньке, а длиннющая лестница тянет тебя куда-то вниз. Лишь мелькают по бокам фонари, вытянувшиеся и застывшие, как часовые.
Внизу выяснилось, что на «Кировскую» я оттуда не попаду, потому что спустился на кольцевую линию. Вообще-то кольцо – штука интересная: катайся по нему сколько хочешь, хоть до одурения. Но сейчас я торопился, мне нужна была другая линия, и пришлось по переходу уйти с кольца.
На платформе стояла уйма народу. Наверное, на все три вокзала одновременно пришли поезда и все люди хлынули в метро. В электропоезд я вошел не сам, а внесла меня какая-то общая сила.
Вагон был уже набит полностью, но подоспевшая мощная тетенька сказала: «Вомнемся, граждане», – и так поднадавила, что действительно вмялась. После этого я мог свободно отрывать ноги от земли, и та же общая сила держала меня со всех сторон. «Невесомость», – отметил я про себя с удовольствием. Но на следующей остановке это космическое явление пропало, а на своей «Кировской» я выходил уже совершенно самостоятельно, без посторонней помощи.
Дома никого не было. Правда, на подоконнике появилась куча красных помидоров. «Наверное, заезжал Дим Димыч», – подумал я и увидел на столе записку. «Эдька, – было нацарапано в ней, – будешь подогревать котлеты, не забудь выключить газ. Следи за электроприборами и водопроводом. Дим Димыч».
Если б я уже не знал Дим Димыча, я бы, конечно, разозлился. Но теперь я понимал, что это ни к чему. Я перевернул записку и на обратной стороне написал Дим Димычу успокоительные слова:
«Котлеты ел холодные, телевизор не включал, свет в уборной выключил, кран закрыл, уехал в Уярск, до свидания. Э.».
В несколько минут я собрал свои манатки, потом завернул в газету два куска хлеба, две помидорины и две котлеты (а вдруг в поезде захочу есть?) и тоже сунул все это в сумку. Сверху положил туда и цветок.
Затем я запер дверь, и вдруг рука моя словно окаменела: ключи! Ведь нужно их отдать. Не увозить же ключи с собой.
Мое положение лишь в первый момент показалось мне безвыходным. Хорошенько поразмыслив, я увидел, что все можно уладить. Ключи я спрячу в коридоре, а в записке укажу то место, где они спрятаны. Наружную дверь закрою на один только английский замок – захлопну дверь.
Я отыскал отличное место для ключей в ящике с обувью и вернулся в комнату. Моя, как мне казалось, остроумная записка теперь мне почему-то не понравилась. Я не стал вписывать в нее слова насчет ключей, а выдрал из блокнота лист бумаги и набросал новую записку.
«Тетя Гекта и Дим Димыч!
Из-за важных обстоятельств я должен уехать домой в Уярск. Спасибо за все. Приезжайте к нам тоже в гости. Ключи я спрятал в старой левой галоше».
Теперь записка получилась вежливой и деловой, как у взрослых. Я подумал и приписал:
«Уважающий Вас Эдик».
Потом еще малость подумал и решил, что нужно добавить Р. S. (то есть «позабыл сказать»):
«Об электроприборах не беспокойтесь, с ними все было в норме». И пометил на записке число.
А еще появилась у меня в голове такая мысль: «Может, оставить здесь мою гвоздику? Вон как раз пустая ваза стоит». Я вынул гвоздику из сумки. А если выкинут? И, представив, как Дим Димыч огромной ручищей сминает проволочный цветок, я опять засунул его в сумку.
Я запер дверь, спрятал в галошу ключи, потом захлопнул вторую дверь и вышел на улицу.
Я шел не спеша. Времени у меня было много, и я не знал, что с ним делать. На глаза мне лопалась телефонная будка. «Позвоню Нине, попрощаюсь», – подумал я и стал искать двухкопеечную монету.
Вначале были короткие гудки: занято. Я набирал номер несколько раз – все та же история.
Наконец раздался' продолжительный гудок, и я услышал Нинин голос:
– Да?
– Это опять я.
Мне казалось, что Нина удивится, но она сказала:
– Тут что-то с телефоном случилось. Ну ладно Сережа, слушаю.
Не знаю почему, только сделалось обидно, что она меня перепутала. Я хотел повесить трубку, но Нина опять сказала:
– Слушаю.
– Это говорит Эдик. Я уезжаю. Уже взял билеты. До свидания, – выпалил я.
– Ах, Эдик… А я тоже только что говорила с моим однокурсником про билеты.
– Куда? – спросил я машинально.
– На экзамен, – засмеялась Нина. – Все грызу, но, кажется, безуспешно.
Мне тоже стало весело.
– Что, крепкий гранит? – поинтересовался я.
– Ужасно.
– Оставь немного зубов для других экзаменов.
– Постараюсь.
– Ладно, – сказал я, – не буду занимать у тебя время. Если еще приеду в Москву, позвоню.
– Звони обязательно. Счастливо.
– И тебе счастливо. – Я повесил трубку.
Бывают же такие люди: о чем с ними ни поговоришь – сразу хорошее настроение появляется. Как это здорово, что я встретил в Москве Нину! Вот кому я бы сразу отдал свою гвоздику.
Я шел, помахивал спортивной сумкой, поглядывал по сторонам.
Возле одного решетчатого забора я остановился. Там во дворе играли в футбол. Играли четверо на четверо. А недалеко от ворот сидел на лавочке мальчишка и тоже смотрел на играющих.
Раза два мяч перелетел через забор, и тогда я подбегал к нему и сильно с руки бил. Мяч возвращался на ноле, и ребята мне приветливо кивали головой.
Затем кто-то из нападающих ударил по воротам, мяч, пройдя намного выше, опять устремился в мою сторону. Для меня это была как бы отличная навесная подача. Вот мяч, теряя силу, стал круто спускаться прямо надо мной, вернее, чуть позади меня. Я быстро развернулся и с ходу ударил через себя назад. Мяч снопа взлете;» вверх и опустился в центре поля.
Наверное, это был красивый удар, потому что Проходящий мимо морячок сказал:
– Ловко! – и улыбнулся.
Мальчишка, что сидел на лавочке, встал, подошел к забору и сказал:
– Хочешь сыграть? У меня как раз пары нет…
– Можно, – сказал я и пошел к калитке. Через минуту я уже гонял со всеми мяч. Несколько раз я хорошо выходил к воротам, но от волнения бил мимо.
– Мазила, – сказал наш капитан, черноволосый парень с узким лицом.
Он мне нравился: играл энергично, выкладывался весь. Что я мог ему возразить?
– Подавал бы уж мячи за воротами, – отозвался мальчишка из другой команды, наш противник. У него были очень светлые, почти белые волосы и пухлые губы. Играл он плохо.
– Сам-то, – не стерпел я, – только губами можешь хлопать.
– Что-что?! – надвинулся он на меня.
– Что слышал!
– Ладно, играем, – сказал наш капитан, – потом разберетесь.
Постепенно я вошел в форму, лучше стал понимать своих. И когда узколицый капитан прорвался по правому краю, а потом дал навес на штрафную, я был на месте: прыгнул и сыграл головой. Вратарь не ожидал этого удара и рыпнулся лишь тогда, когда мяч влетел в ворота.
Я побежал к центру ноля, наклонив голову, а капитан догнал меня и хлопнул слегка по спине. Он ничего не сказал мне, но я понял, что он простил мне прежние неверные удары.
И тут я вошел в раж: то ли соскучился по футболу, то ли охватил меня азарт, и даже какая-то злость появилась, – но я так, наверное, никогда но играл. Я носился по всему полю: был защитником и нападающим, я делал финты, стрелял по воротам сам и выводил на удар других. Голы в ворота противника так и посыпались, Счет был разгромным.
Наконец после очередного гола мальчишка с пухлыми губами сказал нашему капитану:
– Чего с вами играть? Вы вон кого взяли. Сладили, да?
– Кого взяли? – спросил капитан.
– Я его знаю. – Губастый кивнул на меня. – Он в «Динамо» играет за мальчиков.
– Ты что! – удивился я. – Ты…
Но губастый не дал мне договорить:
– Знаю, знаю. А вначале прикидывался. – Губы его стали еще более пухлыми. – Ведь за мальчиков играешь… Скажи, за мальчиков, да?
– За девочек, – бросил я.
Все рассмеялись, но тот упрямо повторил:
– За мальчиков, знаю.
Ему сказали:
– Ладно, Толястый. Чего пристал к человеку! А Толястый покосился на спортивную сумку, которую я взял в руки, и снова буркнул:
– Знаю.
Эх, знал бы он, что в сумке у меня лежат не бутсы и футболка, а котлеты и помидоры! Да я уже не стал разубеждать Толястого. Пусть думает, что угодно.
– Приходи к нам завтра, – сказал узколицый капитан.
– Я уезжаю. – И показал на сумку.
– Понятно, – подскочил опять Толястый. – С кем играете?
– Ни с кем. Я домой уезжаю. В Уярск.
– В Уярск, – надулся Толястый. – Там небось и про футбол-то но слыхали.
– Пока, – сказал я, пожал руку капитану, потом другим ребятам и зашагал.
У прохожего я спросил время. Оказалось, что до поезда остается еще полтора часа.
Я подумал, что Дим Димыч уже прочитал записку и отыскал в галоше ключи. Тетя Гекта, наверное, делает салат из помидоров. Нина сидит за билетами, вгрызается в науку. Таня… В это время она, видно, готовится к спектаклю. А может, она сегодня и не занята. Тогда она пойдет с Виталькой в кино. Нет, на вечерний сеанс их не пустят. Ну просто так будут гулять по улицам. Но пропадут…
Черт возьми! А я из-за них уезжаю. Не из-за них, из-за нее…
Лучше об этом но думать. Как-то невесело становится. Нужно думать о другом, о приятном. В футбол, например, хорошо поиграли. Отличный парень этот капитан. Да и другие ничего, даже, пожалуй, Толястый со своими губами. Если б не уезжал, и завтра можно было бы сыграть. Но я-то уезжаю. Для чего это «если б»? Если бы да кабы…
Вообще-то неплохо сесть где-нибудь отдохнуть немного. В игре я здорово вымотался. Ноги у меня гудели, спину поламывало.
У какого-то подъезда я увидел наконец скамеечку, но на ней сидел старик с палкой. Что же, остается и мне сесть рядом с ним и поглядывать на прохожих? Я пошел дальше.
Так доплелся я до станции метро. И тут я вспомнил про кольцевую линию. Нужно лишь попасть на нее, а там садись и кружи сколько угодно. Ну конечно, не совсем сколько угодно: так ведь и на поезд опоздаешь. Но все же круга два сделать можно – и отдохнешь, и станции посмотришь.
На этот раз я правильно опустил пятак, и автомат на меня не зарычал.
Я доехал до «Комсомольской» и там по переходу выбрался на кольцо. На часах, между прочим, было пять минут восьмого, и я решил, что мне вполне хватит одного круга.
На платформе уже не было той густой толпы, и никто не раздвигал закрывающиеся двери и не кричал: «Вомнемся!»
Я вошел в полупустой вагон и сел. Пассажиры вокруг были притихшие, утомленные. Многие еще только возвращались с работы, наверное, хотели есть. Я, например, после уроков бываю прожорлив, как этот метровский автомат, что без конца глотает пятаки.
Напротив меня расположился грузный полковник. В руке у него была папка. Он расстегнул ее, вынул какие-то странички, стал читать, но тут же отвел глаза в сторону, задумался. Глаза у него были серые, тусклые. Так и сидел он, позабыв про свои странички.
Сейчас я понимал этих усталых людей. Мне тоже хотелось не слушать чужие разговоры, а ехать, тихонько покачиваясь, и ни о чем не думать. Но не думать ни о чем я не мог. Не но своей ноле уезжал я из Москвы. Меня гнала обида. Она жила во мне и ныла, как больной зуб, то глуше, то острее.
На какой-то станции пошли две тетки с авоськами и сумками. Этих сумок у них было видимо-невидимо. Разве что в зубах не держали. А у одной тетки – она гола напротив меня, рядом с полковником, – через плечо была перекинута связка с баранками. Тетка была толстая, все пыхтела и отдувалась. Смотрела она сердито и настороженно.
Рядом со мною разместилась вторая тетка – маленькая и суетливая. Одна из ее сумок чуть было не вытеснила меня. Тетка это заметила и улыбнулась:
– Потерпи, милок.
– Ничего, – проговорил я, – пожалуйста.
Она мне понравилась. Не из-за того, что ежа-зала «милок», а просто взгляд у нее был приветливый.
На следующей остановке в вагон пошла молодая женщина. За руку она держала малыша. Малыш был одет в ярко-синие рейтузы и белый свитер с красными полосками, а голову его прикрывала синяя шапочка с белой помпошкой.
Молодая женщина села рядом с толстой теткой, а малыш садиться не захотел. Он беспокойно поглядывал то в окно вагона, то на пассажиров.
– Скорее, скорее, – вдруг заговорил он, – пароход отплывает.
– Не пароход, – сказал ему кто-то, – а поезд.
– Это по правде поезд, – живо отозвался малыш, – а понарошку пароход.
Все с любопытством посмотрели на малыша, а одна женщина – в руке у нее был портфель – сказала:
– И верно, пароход. Мы плывем но реке. А на берегах-то смотри сколько земляники!
Поезд в это время тронулся, стал набирать скорость.
– Земляники много, – согласился малыш. – И красная есть. Только мы очень быстро плывем. А вы, – обратился он к толстой тетке, – крепче держите свой спасательный круг. – Малыш показал на баранки. – А то, может, кто упадет в воду.
– Какой же это круг? Это баранки, – принялась растолковывать толстая тетка. – Понимаешь?
– Понимаю. По правде это баранки, а понарошку – спасательный круг.
В вагоне засмеялись. Толстая тетка вначале сердито поджала губы, а потом тоже улыбнулась.
– А я все же сорвала несколько земляничинок, – сказала женщина с портфелем. – На пот, возьми… – И она протянула малышу пустую ладонь.
Малыш подставил свою ладошку, и женщина «насыпала» ему земляники.
– Какая вкусная! – объявил малыш, «попробовав» несколько ягод. – И вы попробуйте. – Он повернулся к толстой тетке.
Та неловко «взяла» с ладони в кулак ягоды и «куснула», будто пол-огурца отхватила.
Все опять засмеялись, а громче всех тетка, что сидела рядом со мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21