Айда на стадион.
– Нет, – проговорила Таня, – мы с Виталькой сейчас в кино идем.
– А-а-а… – протянул я. – Что смотреть будете?
– Не знаю. Виталька билеты доставал.
– А-а-а… – И мне стало совсем грустно.
– Ты что? – спросила Таня и, помолчав, предложила: – Хочешь, идем с нами. Может, еще есть билеты.
– Да нет уж. Идите. А я на стадион. Пока. Я зашел за Диманом, и с ним мы отправились на стадион.
За матчем я почти не следил. Диман то и дело подскакивал на месте и толкал меня в бок.
– Во дает! – кричал он. – Ух, ты! Казалось бы, уж на что я люблю футбол, но теперь я равнодушно смотрел и на игроков, и на мяч, словно сквозь какой-то смутный сон. Я думал о Тане, и о себе, и о Витальке, конечно, тоже.
Порой я слышал, как по трибунам волной прокатывался рокот и затихал. Только меня он не захватывал, как обычно. Я будто бы окаменел, и эта волна ничего не могла со мной поделать.
Лишь когда на трибунах стало вдруг тихо-тихо и Диман, толкнув меня, прошептал: «Пенальти», – я как бы проснулся.
Футболист сделал короткий разбег… Удар!..
Это был пушечный удар. Вратарь прыгнул, но куда там! Мяч влетел в самую «девятку». И, как от выстрела, страшный грохот разорвал тишину – это в единый миг закричали, засвистели и захлопали тысячи болельщиков.
Теперь уже эта мощная и шумная волна подхватила и меня, и я тоже вскочил и закричал в один голос со всеми.
– Какой счет? – спросил я у Димана, когда рев на трибунах утих.
– Ты что, больной? – изумился Диман. Тут я и сам понял, как нелепо прозвучал мой вопрос: ведь сидел-то я здесь с самого начала игры – и вдруг ляпнуть такое.
– Ну ты даешь! – сказал Диман и потрогал мой лоб.
Матч продолжался, а я через несколько минут после пенальти опять стал чувствовать, как наползает на меня тот смутный сон, и вновь смотрю я на игру, а ничего не вижу.
После футбола мы пошли домой.
Во дворе возле своего подъезда Костик рисовал на асфальте ужасную рожу с трубкой во рту и пел:
А нам все равно,
А нам все равно…
– Идем ко мне пообедаем, – предложил вдруг Диман.
Я пожал плечами:
– Идем.
Пообедав, мы включили телевизор и стали смотреть передачу «Для дома, для семьи». Толстая тетка объясняла, как готовить слоеное тесто.
Я глядел на экран, а в голове моей вертелось:
А нам все равно,
А нам все равно…
Диман переключил программу, но и здесь было не интереснее: шел урок английского языка, преподаватель усиленно двигал губами и что-то писал на доске, но мне казалось, что он напевает:
А нам все равно…
– Диман, – сказал я, – выключай свой телек, надоело.
Диман щелкнул выключателем. А песенка все звучала.
– Диман, – сказал я, – ты не знаешь, что это за песня?
– Какая?
– «А нам все равно».
– Привет! – подскочил Диман. – Это же из «Бриллиантовой руки». Не видел?
– Нет.
– Темнота, – обозвал меня Диман.
– Хорошая картина?
– Полный блеск.
– Про что?
– Долго рассказывать. Но песенка!.. Никулин поет. А еще там драка – со стула свалишься.
Я поднялся.
– Куда ты?
– Смотреть «Бриллиантовую руку».
– А, ну давай, – сказал Диман. – Толковая картина.
Я пошел не в кино, а домой. Почему-то не могу я долго быть с Диманом. С ним я могу погонять в футбол, ну у телека посидеть немного – и все. Где же мне найти настоящего друга? Где?
Дома я взялся дочитывать «Кон-Тики».
Но тут вошла мама и сказала, что ко мне заходили Виталька и Таня.
– Зачем? – спросил я.
– Но знаю, мне они не доложили.
– Ты бы спросила.
Мама пожала плечами:
– То ты говорить, зачем я вмешиваюсь в твои дела, а теперь я виновата, что не расспросила. – И она вышла.
«Зачем же я им понадобился? – размышлял я. – Вместе заходили. И Таня, и Виталька. Лучше б одна Таня».
И вспомнились мне стена, и окно, и силуэт в расплывчатом, зеленоватом свете.
Стучат но рельсам колеса. Покачивается вагон. За окном мелькают в темноте огни: иногда одинокие, случайные, а иногда их много, целые россыпи – это поселки и города убегают куда-то назад.
И все это не в кино, не на экране, а на самом деле.
До чего же здорово, черт возьми! Ругаться нехорошо, я знаю. Мама бы мне сейчас сделала замечании. Но, во-первых, я это не вслух сказал, а во-вторых, я еду без мамы. Еду один! Ну разве но здорово?!
Я даже заснуть не могу, так здорово! Все кругом спят. В полутемном вагоне и храп, и какое-то бормотание сквозь сон, а я не хочу спать, не могу – лежу на верхней полке и смотрю в окно. Хотя смотреть-то без толку: ничего не видно. Кроме огней.
Темнота. Огни, огни, огни… Снова темнота. Даже чернота, как в пузырьке с тушью. А вот огонек. Один… второй… И все. Больше нет. Опять темнотища…
Я перевернулся на спину. Надо же такому случиться! Я еду в Москву. Напротив меня спит Виталька, а на нижней полке – Таня. Нет, я не из-за них поехал. Но из-за Тани. Я давно хотел увидеть Москву. А Таня – это так уж получилось, что едем вместе. Правда-правда!
Я, конечно, знал, что бывают в жизни неожиданности. Помню в третьей четверти контрольную по алгебре.
У отличника Ольмана одни ответы, а у меня – другие (мы алгебру всегда по Ольману проверяем). Все узнали, как он решал, стали скорей исправлять, бумажку передают друг другу. Но возле моей парты стоит Илья Васильевич как вкопанный и не отходит. Нинка Малявина глазом на меня косит, а передать бумажку эту самую боится. Что делать? И тут как раз звонок. Сдали мы тетрадки. «Ну, – думаю, – погорел». И вдруг на следующий день принес Илья тетради – у всех «пары» и «трояки», и лишь у меня пятерка. Это по алгебре! Я глазам своим не верил.
А еще как-то поехал с ребятами за грибами. Все полные корзины насобирали, а у меня на донышке две сыроеги перекатываются, раскрошились уже совсем. Ребята смеются, спрашивают, не буду ли я носильщика брать. А я молчу: не везет. Ничего не поделаешь. И вижу вдруг: у одного куста зажигалка лежит. Да такая красивая! Я поднял. Щелк – крышка отскочила, и заколыхался у меня в руке огненный язычок. «Made in Poland» на зажигалке написано. Польская, значит.
Виталька подскочил ко мне, тоже пощелкал, а потом говорит:
– Где нашел?
Я показал. Он чуть всю землю под кустом не перерыл. Только что искать! Зажигалка не гриб, одна возле другой не растет.
Подошел Диман, повертел в руках зажигалку, поджег сухой прут, проговорил:
– В порядке штукенция. Где нашел?
Я опять показал на куст, но Диман видел, как там шарил Виталька, и остался на месте.
Потом Виталька вновь принялся разглядывать мою зажигалку, без конца щелкал крышкой, хотел ножом отвернуть винтик. Но Диман предупредил:
– Сломаешь, не ковыряй. Виталька отдал мне зажигалку.
– Польская что!.. – сказал он. – Австрийские лучше.
– Ну и ищи себе австрийскую, – ответил я. – А мне эта сойдет.
– «Сойдет»! – передразнил Виталька. – Ее нужно хозяину вернуть.
– А где ж хозяина-то искать? – спросил я. Понятно, если б нашел я ее в трамвае, или в автобусе, или хотя бы в магазине, сдал бы – и все дела. А тут кому сдавать – лешему, что ли?
– Положи под куст, хозяин вернется и найдет, – сказал Виталька.
– Привет! – бросил Диман.
– Приветик! – повторил я за ним. Виталька промолчал: наверное, сам вспомнил поговорку про иглу в стоге сена.
– Тогда давай спрашивать у всех, – сказал он.
– У кого – у всех?
– А кто в лесу встретится.
– Давай, – согласился я.
– Ерунда, – сказал Диман. Он протянул мне корзину с грибами. – Махнемся: ты мне – зажигалку, я тебе – грибы?
– Нет, – покачал я головой.
– Точно, – вздохнув, признал Диман, – зажигалка лучше.
– Бери мои, – предложил Виталька, – у меня одни белые.
Но я меняться не стал. Мы пошли дальше и встретили старика. Палкой он отгибал нижние ветки у елочек.
– Вы зажигалку не теряли? – спросил я.
– Зажигалку?
– Ну да. – Виталька уже был тут как тут, рядом со мной. – Зажигалку.
– Нет, не терял. – Отогнув ветку, старик увидел гриб, наклонился, срезал его под корень.
– Польскую, – добавил Виталька.
– Что?
– Зажигалка, говорю, польская.
– И польскую тоже не терял. Я некурящий. – Старик положил гриб в ведерко и двинулся к поросли березок.
– Глухой хрыч, – выругался Виталька. – Еще за грибами ходит.
– А что, грибы пищат, что ли? Ему их слушать не надо, – сказал я.
Диман засмеялся, а Виталька поджал нижнюю губу.
Потом мы встретили женщину с девочкой.
– Спросить? – толкнул я Димана в локоть. Диман посмотрел на женщину, потом на девчонку и сказал:
– Не стоит.
– Бывает, что и женщины курят, – заметил Виталька.
– Бывает, – согласился я и спросил у нее про зажигалку.
Нет, она не теряла.
– А лопатку маленькую с синей ручкой вы не находили?
– Не находили, – сказали мы и пошли дальше.
Виталька все потешался:
– Надо же!.. С ручкой! А шляпу с перышком они не теряли?…
Долго нам никто больше не попадался. И вдруг, пожалуйста, настоящий мужчина, высокий, плечистый, да еще военный.
– Дядь, вы не курите? – спросил Диман. Военный пристально взглянул на нас.
– Курю. Но закурить не найдется. Малы еще.
– А зажигалку вы не теряли? – спросил я упавшим голосом.
– Не терял.
– Польскую, – вставил Виталька. – Отличная зажигалка.
– Нет, – пожал плечами военный.
Виталька прикусил губу, а потом сказал мне:
– Покажи зажигалку-то.
– Вот, – вынул я ее из кармана и дал военному.
Он поглядел на нее, попробовал, как она зажигается.
– Хорошо работает, – сказал он и протянул ее мне.
– Подари ему, подари, – громко зашептал Виталька.
– Возьмите ее, – сказал я, хоть и жаль было расставаться, но не забирать же ее назад после Виталькиного шепота: военный-то, конечно, все слышал.
– Спасибо, – сказал он, – у меня зажигалка есть. Правда, не польская, но работает не хуже. Сынишка сделал. – Он достал свою зажигалку, закурил. – Где ж ты таких белых насобирал? – спросил он у Витальки.
– Да там, – кисло ответил Виталька и махнул рукой.
Вот и осталась зажигалка у меня, потому что в лесу мы больше никого не встретили. Валялась она без дела в моем ящике (дома у нас курящих нет), а потом я взял да и подарил ее приятелю отца – полярному летчику…
Я опять перевернулся на живот и стал смотреть в окно. Темнотища. Ни одного огонька. Наверное, мимо леса поезд идет.
Нет, это были чепуховские неожиданности. И без той пятерки по алгебре вполне я мог прожить, и польская зажигалка тоже была ни к чему. А вот поехать вдруг в Москву – это да! Это чудо.
Если разобраться, может, и не очень-то чудо. Почти весь наш дом едет в Москву на гастроли. Взрослые, конечно. Ну, о Тане говорить нечего. Таня будет выступать в «Русалке». Но Виталька…
Здорово он все придумал!
Действовали мы по такому плану.
Я упрашивал своих родителей:
– Ну пустите меня… Всего на недельку… Раз, два – и я вернусь.
– Рано тебе самому разъезжать, – говорили родители,
– Ну да, рано! Все вон едут, а я нет.
– Кто это все?
– Таня едет, Виталька едет… – начинал перечислять я. – Им можно, а мне нельзя?
Виталька то же самое говорил у себя дома: «Все едут, а я нет». – «Кто все?» – «И Таня одет, и Эдька едет…»
Виталькины родители «сломались» раньше: у них в Москве были родственники, поэтому «глаз за ним был обеспечен» (так выразилась моя мама).
Я хотел было сказать, что мне никакой «глаз» не нужен, но вовремя спохватился.
– Ладно, – проговорил я, – пусть и у меня будет «глаз». Я на все согласен.
И тут выяснилось, что нет в Москве для меня подходящего «глаза».
– Ну к кому же ты поедешь? Ведь не к тете же Гекте, – сказала мама.
– Хотя бы! – воскликнул я, хватаясь за эту мысль как за соломинку. – Что она, не родственница, что ли?
– Весьма отдаленная, – вставил два словечка папа, оторвавшись от электробритвы.
– Сестра жены моего двоюродного брата, – уточнила мама. – Даже не знаю, как назвать эту степень родства.
– Короче говоря, некто Жуткина, – сострил папа.
В другом случае я бы тоже как-нибудь пошутил (фамилия тети Гекты была Уткина), но сейчас это могло лишь повредить мне.
– Старо, – заявил я. – И вообще тетя Гекта отличная тетка, и она меня любит, просто обожает.
– Особенно после того, как ты выкрасил губной помадой ее голубое пальто, – вспомнила мама давнюю историю.
Что верно, то верно. Но ведь мне тогда было три или четыре года. И пальто я стал перекрашивать не со зла, а как раз наоборот: хотел сделать что-то приятное этой нарумяненной тете, от которой вовсю пахло духами.
– Она давно об этом забыла, – сказал я. Папа опять отвел бритву от подбородка.
– Боюсь, – проговорил он, – что это твое заблуждение. По-моему, она настолько хорошо все помнит, что уже лет десять не показывается у нас.
– А письма-то шлет.
– Письма что! А приезжать не приезжает, – поддержала мама отца. – Да и мы у нее никогда не были.
– А в письмах приветы и поцелуи, – не сдавался я.
– Поцелуи имеют свой смысл не в письмах, – заметил папа.
– Виктор! – строго произнесла мама и переключилась уж на совсем другую тему. – Учти, – сказала она мне, – такая поездка дорого стоит. А ведь мы в отпуск собираемся.
Я видел, что родители уже готовы были признать тетю Гекту моим «глазом», – и вдруг все лопалось из-за каких-то денег.
– Деньги будут, – выпалил я, не подумав.
– Интересно откуда? – Папа даже бриться перестал.
Нужно что-то ответить. Но что?…
– Не покупайте мне подарки на день рождения, – придумал я и сразу же понял, как это нескладно: день рождения-то у меня зимой.
Папа и мама взглянули друг на друга и рассмеялись.
– Как ему хочется поехать, – сказала мама.
– Мне тоже хочется. – Папа никак не мог справиться со своими висками.
– Вот и поезжайте, – сказала мама. – Я без вас тоже отдохну.
– Отпустить его, что ли? – размышлял папа вслух. – Тогда и отдохнем вместе.
– Ура! – закричал я, выхватил у него электробритву и стал натирать ею отцовскую щеку с бешеной скоростью.
Когда я очень радуюсь, я могу выкинуть что-нибудь сумасшедшее.
– Не поедешь никуда, – отпрянул от меня папа. – Что за выходки?
Но я знал, что это он просто так, для пущей важности.
И вот я еду в Москву. Конечно, не из-за Тани еду. При чем тут Таня? Я ведь столько слышал и читал о Москве. Ну а если б Таня ехала в Магадан? Про него-то я почти ничего не читал и не слышал…
Поезд наш встречали цветами.
Во время пути я стал чувствовать себя частичкой поезда:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21