После хаоса, царившего в резервации на берегу Красного озера, спокойная сельская жизнь сбивала с толку. Он не раз пытался завязать разговор с новыми сослуживцами. Но ребята тут же начинали травить кровавые байки, и перед глазами Чейза вставали картины убийств и варварских изнасилований, перепуганные лица избитых детей. Ему казалось, что на полу в кабинете лежит утопленник – рука с посиневшими ногтями торчит из-под стола, склизкие водоросли намотались на запястье. Не без причины в голову лезли навязчивые мысли о том, что в багажнике любого автомобиля может обнаружиться расчлененка, а в картонной коробке на обочине – мертвый младенец. Да, было что порассказать. И все же Чейз не вступал в такие беседы. Не умел он подобрать нужное слово. Эта болтовня на «профессиональные темы» казалась ему пустым бахвальством. Чего тут бахвалиться, если за каждой байкой – людское горе?
Чейзу казалось, что в воздухе Уимерли все острее пахнет злобой. Недавно закрылся завод по переработке трески, и полгородка осталось без работы. Сезонный промысел краба и креветок кое-как держался, но и в этих отраслях народу изрядно поубавилось. За семь месяцев службы Чейз хорошо изучил обстановку в окрестностях Порт-де-Гибля. Потеря работы приводила к безделью и всему, что с ним связано, – падению нравов, пьянству и росту преступности. Когда человек бессилен что-либо изменить, его отчаянье со временем переходит в ярость.
Чейз ехал мимо городской пристани, которая наполовину закрывала выход из бухты. У причала выстроились ряды катеров и плоскодонок. При виде океана сержанту всегда становилось не по себе. На своем веку он повидал достаточно утопленников, самоубийств в ваннах, детей, найденных в озерах, а потому не слишком доверял воде. Хотя на вид море было спокойным – через бухту тянулся волнорез, защищавший пристань.
Проехав немного вперед, Чейз добрался до большого Г-образного бетонного пирса, принадлежавшего Аткинсонам, семейству зажиточных торговцев. С пирса удили рыбу какой-то человек и маленькая девочка. Чейз их раньше не видел – наверное, приезжие. Интересно, они знают, что треску ловить запрещено? Чейз решил их просветить, хоть это и не входило в его обязанности. Просто хотелось удовлетворить свое любопытство и познакомиться с новыми людьми. Пусть хотя бы знают, что им грозит, если вдруг появится рыбнадзор, а с ним ворох неприятностей.
Сержант съехал на засыпанную гравием обочину рядом с пристанью и поставил машину на ручной тормоз. Шляпу решил не брать, чтобы не привлекать внимания. Потом подумал, не снять ли темные очки. Нет, не стоит, а то придется все время щуриться. Он вылез из машины и тут же пожалел, что не может захватить с собой кондиционер. Чейз пользовался им не часто – на Ньюфаундленде климат морской, – но влажность сегодня была невыносимой. Он проверил, как закреплен револьвер, и остановился перед мостками пристани; едко пахло креозотом, морской водой и тухлой рыбой. Мостки вроде крепкие. Сержант взглянул на воду, и ему показалось, будто неподалеку от берега, там, где кружились стайки мойвы, лицом вниз плавает труп. Юркие рыбешки окутали его черным облаком. Чейз отмахнулся от наваждения: это просто мелькнула в памяти картина какого-то старого преступления или фотография из интернета. Не более того. Надо всего лишь отвести взгляд, и тело исчезнет. И действительно, едва сержант моргнул, оно пропало.
Джозеф сидел на корточках рядом с Тари и показывал, как надо сматывать леску. Шаги. Джозеф резко обернулся и увидел здоровенного парня в форме сержанта королевской полиции: руки по швам, ботинки сверкают на солнце. Темными волосами и смуглой кожей он смахивал на индейца. На ходу сержант разглядывал оснастку и мачты промысловых судов. Потом его внимание привлекли чайки. Из куч, намытых на скалистый берег, они вытаскивали рыбешек – живых и дохлых. Две чайки ссорились, пронзительно крича и хлопая крыльями.
Сержант подошел, улыбнулся и сказал:
– Здрасте.
– Здравствуйте. – Джозеф поднял взгляд и попытался изобразить учтивость. Он был на взводе, нервы расходились. Прошлой ночью его мучили кошмары, снилось, будто он тонет в густой, словно кисель, воде, и его затягивает на дно. Джозеф просыпался, снова засыпал и видел тот же сон.
– Ничего погодка.
– Да уж. – Джозеф мимоходом оглядел сержанта, прикидывая его рост и вес – метра два и килограммов сто, не меньше.
– Так и держи леску, солнышко, – сказал он дочери. Джозеф выпрямился, напряжение сменилось слабостью в коленях. – Слишком не перегибайся, – предупредил он, когда Тари осторожно заглянула за край пристани, чтобы посмотреть на красно-белый поплавок. Шесть мелких и крупных рыбин вились вокруг наживки. Вода была зеленоватой, но чистой, каждый камень на дне просматривался.
– Пап, я рыб вижу!
– Ага, вон они.
Сержант хмыкнул и покачал головой. Он снял очки и зацепил их дужкой за нагрудный карман.
– Любит ребятня рыбачить.
– Ой, не то слово! – Джозеф окинул взглядом живописные окрестности. – У вас здесь, похоже, дел невпроворот, – заметил он с легкой иронией.
– Да не то чтобы. Я тут вроде как на каникулах. Жене отдохнуть надо.
Джозеф вгляделся в большие карие глаза сержанта, в его мягкие и при этом хищные черты, но не смог определить, шутит тот или нет. Если это и шутка, то довольно плоская.
– Поймали чего? – спросил сержант.
– Мы только пришли.
Полицейский следил за тем, как Тари болтает леской в воде.
– Мойвы – тьма тьмущая. Вот там спуститься и хоть пакетом лови, – сказал он.
Джозеф втянул ноздрями воздух.
– Ветра сегодня вроде не будет.
– Ага, только запашок тут не того.
Две чайки у них над головами летели низко, одна за другой.
– Ишь, пир устроили. – Сержант задрал голову. – Эй, куда мой ужин потащили? – Он погрозил чайкам кулаком и посмотрел на Тари. Она заулыбалась и опустила глаза на его широкий ремень с кобурой.
– А у меня детишек нету, – сказал полицейский. – Такие дела. И не рыбачил я никогда. Ни разу. Кто я после этого?
Джозеф не знал, что ответить.
– Тут нерка водится. Скользкая такая. Это я точно знаю. «Нырка» по-тутошнему. Еще селедка бывает. Только ее поди поймай. И окунь морской ходит. Но вы, небось, сами знаете. Скорей русалку встретишь.
– Окуней надо отпускать обратно в море.
– А, так вы в курсе.
– Я инспектор рыбнадзора в Сент-Джонсе, так что не беспокойтесь, правила мы знаем.
– Ну, тогда у вас знаний целое море. В тихом омуте черти водятся, а?
– Наверное, – согласился, смеясь, Джозеф и подумал: «Что бы это значило»?
– Клюет! – взвизгнула Тари, задрыгав ногами. – Папа, папа, я поймала!
Синяя удочка выгнулась дугой. Тари отчаянно вцепилась в нее руками и откинулась назад.
– Папа! – завопила она в восторге и ужасе.
– Сматывай леску, пупс. – Джозеф нагнулся над водой, от близости к краю закружилась голова. Примерно на метровой глубине, широко разинув пасть, рвала крючок уродливая рыба в темно-зеленых пятнах. Толща воды мешала определить размеры, но это несомненно был морской ерш.
– У меня не наматывается! – захныкала Тари. Она стиснула зубы, но леска не шла. – Тяжелая!
Когда Тари было года четыре или пять, она всякий раз упрямо говорила: «Я сама!», если отец пытался помочь ей крутить катушку. Давно Джозеф не вспоминал об этом. Он потянулся, схватил леску, намотал на запястье, вытащил рыбу и с удивлением заметил, что у ерша на боку проступают красные пятна.
– Ух ты! – воскликнул сержант в преувеличенном восторге, чтобы порадовать Тари. Хотя и его, похоже, заинтересовали странные метки. – Вот это ершище! В жизни такого не видал. Прямо в книгу рекордов.
Джозеф плюхнул рыбу на бетонный причал. Она не двигалась, лишь обреченно шевелила жабрами, время от времени показывая багровые внутренности.
– Это я поймала! – Тари вдруг посерьезнела и наклонилась поближе, чтобы рассмотреть добычу. – А можно мы ее себе возьмем?
– Рога не трогай, – предупредил Джозеф. – Порежешься.
– Ой!
– Первый раз вижу, чтобы с красными пятнами, – заметил сержант.
Джозеф осторожно прижал носком кроссовки голову морского ерша и присел на корточки, чтобы вытащить крючок из упругой губы. Рыба была как-то уж слишком уродлива. Чешуя переливалась бурыми, золотистыми и грязно-белыми полосами и была бугристой, жесткой и колючей. Красные пятна по бокам пришли в движение, когда Джозеф стал дергать крючок.
– У нее кровь! – крикнула Тари. – Ф-ф-фууу!
– Нет, – поправил Джозеф, приглядевшись к странным перемещениям пятен. – Это просто окрас такой.
Морской ерш дергался вверх-вниз, словно его било током. Он выскользнул из-под кроссовки Джозефа, подпрыгнул и мокро шлепнулся на бетон. Джозеф за леску подтянул его к себе. Тяжелый удар сотряс пристань, и ерш издал вязкий булькающий звук.
Сержант посмотрел на другую сторону бухты, где высился огромный утес.
– Взрывают чего-то, – предположил он. – Видать, дорожные работы у них.
– А может, теракт, – сострил Джозеф, но сержант явно не понял юмора. Пальцам Джозефа, отцеплявшим крючок, стало тепло и мокро. Джозеф стряхнул с руки капли. Мутная жидкость потекла из распахнутой пасти ерша. Джозеф вытер пальцы о штанину. Рыбьи челюсти сжимали какой-то предмет – шар телесного цвета, в клочках покрытых слизью волос.
– Что за черт? – Джозеф отодвинулся, чтобы получше разглядеть находку.
Шар выскользнул из пасти, жидкость лужей растеклась вокруг. Когда шар внезапно открыл черные глаза и удивленно посмотрел вверх, стало ясно, что это головка куклы. На крашеных фарфоровых губах играла грустная усмешка.
Пролетавшая чайка взвизгнула, у нее из клюва выпала мойва. Скользкая рыбка шлепнулась на пристань рядом с Тари, которая наклонилась было к игрушке.
– Стой! – Джозеф схватил ее за руку.
Тари стало больно, она испуганно посмотрела на отца. Похоже, он слишком сильно сжал ей запястье. Джозефа словно кипятком ошпарило, он тут же ослабил хватку.
Ерш теперь лежал совсем тихо и даже не шевелил жабрами. Он стал пунцовым от толстой губы до кончика хвоста, словно его окунули в краску. Еще один слабый удар прокатился по пристани.
– Вот ведь чудо морское, – сказал сержант. – Ловко ты его, – он потрепал Тари по голове. – Забирай улов.
Пятница, вечер
Страницы фотоальбома истрепались так, что страшно было их листать – вот-вот рассыплются. Десятки лет мисс Лэрейси лелеяла свои воспоминания, хрупкие, как старая бумага. Она сидела на удобном сиреневом диване, положив на колени альбом, с улыбкой разглядывала фотографии, прижатые серебристыми уголками, и отдыхала душой. Маленькая гостиная была полна безделушек. Их собирала Элен, а до нее – родители, а до них – дедушки и бабушки. Каждая вещь когда-то облегчала душам умерших путь домой. Каждая вещь хранила частицу чьей-то любви, чье-то тепло, прикосновение, дыхание.
Комната была обставлена основательной дубовой мебелью, на протертых диванных валиках разложены кружевные салфеточки. В шкафу за стеклом – старинные книги в кожаных переплетах, в другом – пластинки на 78 оборотов и граммофон. На журнальном столике – конфетница из красного стекла и резная фигурка белого медведя с зажигалкой в пасти. Ее не двигали с места годами, хотя в доме никто не курил. Ажурная железная лампа в форме орхидеи заливала мягким светом диван и фотоальбом на коленях у мисс Лэрейси. На бархатных черных страницах – старинные фотографии в пожелтевших рамках.
Мисс Лэрейси вглядывалась в лицо своего жениха, Урии Слейни. На фотографии он одет в военную форму времен Второй мировой. На заднем плане – Эйфелева башня. Он прислал эту карточку из Парижа, написав на обороте: «Это я во Франции. Куда ей до Ньюфаундленда! Люблю. Урия». Он потерял на войне ногу. Не слишком дорогая цена за то, чтобы живым вернуться домой. Он сильнее страдал душой, нежели телом. Но мисс Лэрейси приложила все силы, чтобы утешить его, убедить, что любит жениха и таким, любит за детскую доброту и обаяние. Элен погладила снимок. «Голубчик мой», – прошептала она, переворачивая страницу. Парочка сидит на покрывале. Их сняли во время ежегодного осеннего похода за ягодами. Семья отправлялась за старую церковь, там всегда было полно ягод. Все больше голубика, но во мху почти у самой земли нет-нет да и сверкнет влажным бочком красная митчелла. Снимок сделал отец мисс Лэрейси. Он заставил Элен с Урией сесть, поджав ноги. Неудобная поза, но оба все равно улыбаются. Позади них над костром клокочут чайник и котелок. Поход по ягоды. Давно Элен не сидела у костра, не ела солонины и овощного супа с дымком. Как она любила такие походы!
Элен на миг показалось, что она снова сидит на покрывале рядом с Урией, и отец просит их улыбнуться. Сколько воды утекло с тех пор! Тогда фотоаппараты были еще в новинку. Как и автомобили – их гудки только-только начинали вытеснять с улиц цоканье копыт, и лошади все еще спешили туда-сюда по нижней дороге.
Безоблачное счастье того далекого дня навеки осталось в ее памяти. День был не жаркий и не прохладный. Ласковое солнце в осенней синеве, легкий сентябрьский ветерок. Отец убрал фотоаппарат и оставил влюбленных одних. Родители ушли за перелесок, они знали, где прячутся нетронутые россыпи голубики. Урия откинулся на покрывало, и Элен склонилась к нему на грудь. Каким тогда был прозрачным воздух, как грело солнце, как неспешно струилось время, как уютно жужжали по-осеннему сонные жуки. Пальцы Урии перебирали пряди ее волос, заставляя Элен впервые в жизни стонать от удовольствия.
– Стонала ведь, – прошептала мисс Лэрейси, покачав головой. – Было дело.
Еще одна страница. Последняя фотография Урии. Он сидит в плоскодонке, из-под серой кепки видна только его широкая улыбка. В свитере, что связала Элен, Урия смотрелся таким франтом, таким красавчиком! Синюю, как море, шерсть она купила в Прям-боро в лавке Гарфилда Ральфа. Свитер получился мягким и теплым, его глубокий цвет так шел к голубым глазам Урии. Рядом на фото – Эдвард Поттл. Они всегда рыбачили вместе. Деревянный протез почти не мешал Урии управляться с лодкой. Увечье не сломило его характер – он до конца дней оставался настоящим мужчиной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59