Может, Тари у нее? Одна девчонка уже умерла, и слава богу: работы меньше. Но Джозеф совсем недавно подглядывал в соседские окна и Тари не видел. Только Клаудию. Она вплыла в гостиную, встала у окна, тени метнулись к ее лицу. Неземная красота! Глаза Клаудии запали еще глубже, она смотрела на Джозефа так печально, что ему стало жаль соседку, жаль разбитого сердца и загубленной жизни. Надо ее убить, чтоб не мучилась. Она же этого хочет. Так пусть, наконец, получит то, к чему стремится. Взять ружье и вставить ей дуло в рот. А что, очень даже сексуально.
Джозеф заметил, что дядя Даг подозрительно смотрит на него и щелкает кнопкой фонарика. Луч бил в глаза, пришлось поднять руку и заслониться от света. Старик поправил козырек бейсболки и тихо выругался.
– Ты идешь?
Даг спрашивал племянника, но откликнулась Ким:
– Иду. – Она пошла вверх по дороге, потом оглянулась на мужа через плечо и поразилась, до чего он стал ничтожным и никчемным. Впереди над верхушками деревьев темнел шпиль старой церкви.
Джозеф грубо схватил жену за руку.
– Никуда ты не пойдешь, – прошипел он.
Ким вскрикнула и вырвалась. Джозеф злобно ухмыльнулся.
– Да что с тобой такое? – закричала Ким, чуть не плача.
– Ты что делаешь? Обалдел? – резко спросил Даг.
Джозеф скривил губы и представил себе, как сверлит в жене дырки – уж тогда она точно станет мягкой и покладистой. Он шумно выдохнул и прислушался к своим ощущениям. В легких чего-то не хватало. Чего-то очень нужного.
– Я в ту сторону. – Даг кивнул на городок у подножия холма. – На вот, возьми. – Старик отдал Ким фонарик. Она щелкнула кнопкой, луч осветил деревья.
Джозеф неотрывно смотрел на гряду холмов. Три стройплощадки, три разных проекта, три чудовищных сооружения. Что если вернуться домой, спрятаться в шкафу и подкараулить первого, кто войдет? Да, есть ведь еще старуха. Можно на ней попрактиковаться.
Ишь ты, разбрелись. За кем идти-то? За стариком? Или за этой, как ее, женой? Надо быть мужчиной, сердцеедом. Вырвать у нее сердце и съесть. Так поступают победители.
Даг вернулся, чертыхаясь себе под нос. Подошел, снял бейсболку и стукнул Джозефа по затылку козырьком.
– Догоняй жену, – рявкнул дядя. – Не стой столбом, дубина.
Ким уходила все дальше и дальше. Она уже почти скрылась в темноте, наконец, не выдержала, повернулась и сердито крикнула:
– Так ты идешь?
Джозеф решил, что женщина обращается к нему. Но у него же вроде другие планы? Или нет? Кажется, надо кого-то искать. Так ведь он уже все нашел. Чистую ярость. Без всяких прикрас. Они потеряли, а он нашел.
Старик спускался по дороге, вертел головой, поднимал ветки кустов и кого-то звал. Джозеф шагнул вперед. Ноги подгибались, он тонул, все глубже погружаясь в ил. Перед глазами стояли лица утопленников, их тусклые бессмысленные глаза. Нет – внимательные, требовательные. Одна утопленница подплыла поближе, и Джозеф узнал ее. Когда-то он был к ней привязан, теперь это не имело значения. Когда-то она звалась его «дочерью».
Женщина впереди светила фонариком себе под ноги. Джозеф пошел следом. За этой дурой красться легко: все время кричит. Кто ж так прячется?
Сержант Чейз подъехал к дому Критча, прошел по темному двору, поднялся на крыльцо, постучал и прислушался. В окне гостиной горела свеча, от этого тюлевые занавески стали оранжевыми. Чейз оглянулся на уличный фонарь. Фонарь не горел. На крыльце солнечного дома сидела большая черная собака. Сержант снова постучал. Никто не ответил. «Наверное, девочку искать пошли», – подумал он и вдруг услышал дребезжащий старушечий голос:
Плачет невеста: «Где ты, мой милый?»
Милому воды стали могилой.
Под одинокую песню кита
Рыбы целуют немые уста.
Чейз не был уверен, что песня доносится из дома, но все-таки повернул ручку, и дверь подалась. Он неуверенно заглянул в прихожую. В гостиной действительно горела свеча. Пламя отражалось в полированной крышке старого пианино у дальней стены. Поначалу сержант решил, что в комнате пусто. Седенькую старушку на мягком плюшевом диване он заметил не сразу.
– Здрасте, – сказал сержант. Он даже немного испугался: уж больно пронзительным был у старушки взгляд.
Старушка кивнула, улыбнулась и запела:
Помнят ветра, как шептал, умирая,
Парень вдали от родимого края:
«Не хороните в пучине меня,
Там не бывает сияния дня».
Она выжидающе замолчала, словно ждала, что Чейз будет горевать вместе с ней.
– Это отсюда девочка пропала? – спросил сержант. Он переступил порог и захлопнул входную дверь. Сразу стало уютно и спокойно. Может, призрачный свет напомнил о годах юности, когда Чейз любил зажигать свечи и ароматические палочки? Или дело в песне, в красивой и печальной песне, которую он никогда раньше не слышал?
– Отсюда, милый.
– Новости есть какие? – Чейз снял фуражку и покрутил ее в руках, он чувствовал себя неловко в присутствии пожилой женщины.
– А у нас одна новость. Дите потерялось.
– Я говорю, не нашли пока? – Он шагнул в гостиную, сразу запахло старинной обивкой и деревянной мебелью.
– С ней-то беды не будет.
– Так что, нашли? – с надеждой спросил Чейз. Он заметил на столике синюю вазу с букетом полевых цветов, а рядом карандашный портрет женщины с длинными рыжеватыми волосами. Если это нарисовал ребенок, то ребенок очень талантливый.
Старушка не отвечала.
– А где все?
– Ищут.
– Понятно. – Чейз оглядел комнату. – Какое время назад пропал ребенок?
– А время, красавчик мой, назад не идет. – Старушка хихикнула, потерла губы пальцем и снова хихикнула. – Если бы назад шло, я бы сейчас молодая была.
Ее несуразные речи начинали действовать Чейзу на нервы.
– Вы бабушка ее? – спросил он.
– Надо же, на суше ищут! – озабоченно сказала старушка. – Чуть что, давай на суше искать. А дите-то в море. И все там будем.
Понедельник
Райну разбудил резкий звонок телефона. Она зевнула и потянулась. В голову будто мокрого картона напихали, и притом никак не меньше тонны. Сейчас, стало быть, полдесятого утра По понедельникам Томми Квилти всегда звонит в это время, проверяет, как она себя чувствует. Муж Райны, Грегори, утонул шесть лет назад. С тех пор Томми взял над ней шефство. Райна не знала, радоваться ей или горевать, что у нее такой ангел-хранитель. Томми был очень милым, но иногда излишне навязчивым, особенно по утрам, когда Райну терзало похмелье.
По Грегу Райна не слишком тосковала. Он был грубым и жестоким, чуть что, распускал руки. Томми с самого начала знал об этих выходках. Однажды Грег и его побил: нечего, дескать, жене с кем попало чай пить. Схватил «придурка» за шиворот и выволок на улицу. «Придурок». Грег всегда его так называл. У Райны чуть сердце от жалости не разорвалось, пока Томми катался по земле и скулил. Райна хотела Грега оттащить, а он и ей пару синяков под глазами подвесил. Муженек всегда был скор на расправу. И все-таки без него Райне чего-то недоставало, а чего, она и сама сказать не могла. Не Грега, это уж точно. Разве только ощущения, что он дома. Не пьяница и хам, а тот веселый парень, каким Грег был когда-то.
Телефон не умолкал. Вечером Райна прикончила целую бутылку рома, и голова теперь раскалывалась. От выкуренных сигарет во рту стояла горечь. Вчерашний день вспоминался с трудом. Вроде бы Райна споткнулась, когда шла через двор, и упала. Нет, не шла. Она за кем-то гналась. Может, за кошкой? Пыталась заманить в прихожую? Или прогнать? Так или иначе, кому-то какую-то пакость она творила. Ой, как нехорошо.
Райна обняла подушку, прижалась к ней лицом и застонала. В последнее время Томми звонил уже через день, и Райна подозревала, что причина – во всех этих странных смертях и находках.
Вчера вечером она смотрела репортаж про Уимерли. Интервью давали все кому не лень, даже Кларенция Пайк и Алиса Фицпатрик. Вот уж клуши. Как будто их пыльным мешком стукнули. Одна кудахчет, что у нее в чайнике рыба: «такая мерзость, такая мерзость!», другая вообще ничего кроме: «ужас, ужас!» придумать не может. А журналисты со всей Канады слушают, кивают с умным видом, хотя сами понимают еще меньше. И такое переживание на рожах, ну прямо сейчас разрыдаются от сочувствия. Тут как раз свет вырубился. До сих пор, кстати, не дали. Телефон тоже не работал. Райна вспомнила, что пыталась кому-то позвонить. Кому? Томми?
Электронные часы-радио на тумбочке у кровати так и показывали пол-одиннадцатого со вчерашнего вечера. Райна нашарила трубку и поднесла к уху.
– Алле, – просипела она и схватилась за голову. Голова трещала немилосердно. Райна тяжко вздохнула.
О том, чтобы пошевелиться, не могло быть и речи. Лучше всего тихонечко полежать. На том конце запыхтел носом Томми.
– Томми?
– Я, – сразу откликнулся он. – Вставай, красотуля! Птички давно проснулись, тебя одну все ждут.
Райна расплылась в улыбке и прикрыла глаза. Осторожно кашлянула и тут же об этом пожалела: затылок чуть не лопнул. На столике воняла переполненная пепельница. От одного вида окурков Райну затошнило. Она привыкла, что Томми подолгу молчит, а потому не торопила его и спокойно ждала продолжения.
– Что поделываешь? – спросил он через некоторое время.
– Лежу. Скоро встану… кажется.
– И я.
– Тоже лежишь?
– Не-а.
Райна умилилась. Томми как ребенок. Он один никогда ничего от нее не требует. Просто заботится, хочет быть рядом, скучает по ней.
– Знаешь, чего?
– Чего?
– Я тут в Порт-де-Гибле вчера была. В продуктовой лавке. Ну, и зашла в галерею к Максайну. У них картинки твои новые висят. – Томми молчал. Райна потянулась за сигаретой и вдруг заметила, что не дышит. Она изумленно выпрямилась, сделала вдох и прислушалась к ощущениям. Все вроде нормально. Разве что вспотела, хоть выжимай. Так это с похмелья. Бр-р-р, вонища! Срочно в душ. – Томми?
– А?
– Пойду я.
– Давай. А можно я, того… загляну?
– Спрашиваешь!
Райна сделала глубокий вдох и запаниковала. Ей не дышалось.
– Господи, – пробормотала она и приложила руку к груди. – На улице духота?
– Как?
– Тут дышать нечем.
– А?
– Да нет, ничего, – задумчиво произнесла Райна, – приходи, как соберешься.
Она положила трубку и спустила ноги на пол. Вылезла из-под простыни, натянула красную футболку, которую с вечера бросила в ногах кровати. Воздух ощущался кожей при каждом движении. Райне стало страшно. А вдруг она подцепила этот вирус, о котором все болтают? Стало еще страшнее. Нет, просто курить надо меньше. Райна встала. Ноги служить отказывались. Пришлось снова сесть. В голове – одна звенящая пустота.
На лбу выступили капельки пота, потекли по бровям. Надо выпить. Подлечиться. Райна утерла пот краем футболки, прижала ткань к лицу и закрыла глаза. Пустота.
– Надо выпить, – вслух произнесла она.
Только что сказанные слова моментально стерлись из памяти. Райна огляделась. Что это за комната? Чей это дом? Чужой? Несколько секунд она не могла понять, где находится. Наконец Райна вспомнила. Она эту комнату знает, как свои пять пальцев. Это же ее спальня.
Доктор Томпсон вошел в приемный покой и оглядел очередь. Это наверняка родственники тех, кто подхватил новый вирус. Люди стояли и сидели вдоль стен. Несчастные родители. Хотя какие ж они родители, если среди заболевших нет ни одного ребенка. Ни одного. Только взрослые. Почему, позвольте спросить? Есть, конечно, заболевания, характерные дли определенного возраста. Вот только какие? Сразу и не вспомнишь.
Донна Дровер больше не разговаривала, а у Дэрри начались провалы в памяти. Странная какая-то амнезия. Обычно она наступает в результате травмы или сильного переживания. А тут – едва ли не на пустом месте. У всех пациентов одно и то же: умственная деградация без признаков патологии мозга.
Томпсон провел в больнице всю ночь. Вчера вечером, когда он сидел у Мюрреев, наслаждался роскошным ужином и едва сдерживался, чтобы не застонать от удовольствия, зазвонил мобильник. Тринадцатый раз за день. Разговоры на кухне сразу стихли. Все обернулись к доктору. Телефонные трели напомнили собравшимся, что Томпсон вторгся в их маленький тесный мирок. Доктор вскочил, сорвал с пояса мобильник и застыл посреди кухни с набитым ртом. В комнате воцарилась тишина, Уилф Мюррей поправил козырек бейсболки и выставил вперед колючий небритый подбородок. Телефон снова зазвонил. Томпсон одной рукой открыл крышку мобильника, а другой продолжал держать полную тарелку. Пытаясь одним махом проглотить все, что было во рту, он едва не подавился. Одновременно кашлять и слушать собеседника было трудно, но Томпсон все-таки понял, что Донна Дровер только что впала в кому.
Томпсон ненадолго заехал домой и покормил Агату. Несчастную, голодную и брошенную. Пришлось взять беднягу с собой. Последние метры по больничному коридору доктор преодолел бегом. Естественно, опять до тошноты разболелась лодыжка. Пришлось выбирать: сбавлять ход или расставаться с ужином гостеприимной миссис Мюррей.
Теперь в палате лежали еще две женщины из Уимерли. Обе с кислородными масками, трубки в трахеи пока не вводили. У одной глаза были закрыты, другая, привязанная к койке, кровожадно смотрела на доктора. В ушах у Томпсона снова зазвучал вопрос Донны: «что я?», а еще слова командора Френча: «ловцы человеков».
– Как вы себя чувствуете? – спросил доктор у привязанной. Она покачала головой, выражение ненависти на ее лице постепенно сменялось отчаяньем и беспомощностью. Томпсону стало искренне жаль пациентку. Он осмотрел Донну и отправился в ординаторскую. Там тихонько беседовали два незнакомых врача, наверное, приехали на помощь из другой больницы. Хрупкая темноволосая женщина средних лет считала, что какое-то ядовитое вещество поражает мозговые клетки обитателей Уимерли. Ее коллеге, курчавому шатену в очках с толстыми стеклами, на вид было не больше тридцати. Он полагал, что речи о заражении местности быть не может, поскольку ни одно ядовитое вещество в телах умерших найдено не было. Он считал, что дело в психологическом состоянии пациентов, какой-то разновидности массового помешательства.
– Физически они были совершенно здоровы, – утверждал он.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59