Трое пожарных стояли у самых стен плечом к плечу, поодаль застыл полицейский. Он неотрывно глядел на окно второго этажа. Джозеф с трудом шагнул в его сторону.
– Клаудия, – хрипло пробормотал он. Говорить было больно. – Она… там?
Даг погудел ему с водительского сиденья, он отчаянно размахивал руками и строил угрожающие рожи.
Джозеф захромал к машине, стараясь не травмировать больной бок и роясь в карманах в поисках сотового телефона. Зачем? Кому он собрался звонить? Пожарным? Так они уже тут. В больницу? Да, точно, чтобы узнать, как Тари. Джозеф открыл крышку и обнаружил, что батарея села. Даг перегнулся через сиденье, разблокировал дверцу справа и распахнул ее.
– Залазь и поехали. Да возьми ж, наконец, себя в руки, медуза. Неужели ты способен только ныть и жаловаться? С ума сойти!
Джозеф посмотрел на бухту. Солнце стояло прямо над головой, похоже, сейчас около половины первого. Вода была совсем черная, белая пена взлетала в воздух там, где образовывались водовороты и буруны. Боль в боку понемногу стихала. Если стиснуть зубы покрепче, то жить кое-как можно.
– Джозеф! – рявкнул Даг.
Джозеф уронил на траву мобильный, но решил не поднимать его: слишком больно будет нагибаться. Бог с ним. Он влез в машину, положил на колени сумку, передохнул немного и, со вздохом захлопнув дверцу, откинул голову на сиденье. На лбу снова выступил пот. Ему было и жарко, и холодно одновременно, одежда промокла насквозь. Теперь он заперт в железной клетке наедине со своим дядей. Даг поставил коробку передач на задний ход, с визгом вылетел на дорогу, развернулся и выжал газ до предела. Джозефа то бросало вперед, то вдавливало в сиденье.
Он надеялся, что пожарная машина – просто галлюцинация, но нет, вот она, совсем близко. Пожарные льют воду на стены. Воду из моря. Черная вода угольными пятнами растекается по дому, словно его красят из шланга.
– Будем надеяться, там никого не было, – пробормотал Даг, глядя на дом.
– Как Тари? – спросил Джозеф.
– Ей сделали операцию на сердце. Больше я ничего не знаю.
– Что? Какую операцию?
– А такую. Взяли и сделали.
– Она закончилась?
– Понятия не имею.
– А Клаудия…
– Кто?
– Клаудия там?
Даг подозрительно посмотрел на горло Джозефа.
– Да, видать, собака изрядно тебя потрепала.
– Собака? – Джозеф оглянулся через плечо на горящий дом. Двигать шеей было больно. Это что ж, дядя Клаудию собакой называет?
– Кто-нибудь должен найти эту псину и пристрелить ее.
– Какую псину?
Джозеф ничего не понял. И что такое с сердцем Тари? От горя перехватывало дыхание.
Машина спустилась с верхней дороги, впереди лежала бухта.
– Что-то у меня с глазами в последнее время неладно, – сказал Даг, глядя на воду. Они выехали на нижнюю дорогу и свернули на восток.
– Псину? – тупо повторил Джозеф.
– Может, эта дворняга недолюбливает инспекторов рыбнадзора.
Они помолчали. Джозеф отчаянно пытался сложить вместе кусочки головоломки.
– Вряд ли она знала, кто я, – сказал Джозеф.
– Собака? – рассмеялся Даг.
– Ну да, она не знала, кто я такой.
– И кто ж ты? – спросил дядя Даг, крепко вцепившись в руль корявыми пальцами.
– Инспектор рыбнадзора.
– Ты, значит, считаешь, что ты инспектор?
– Да.
– Это тот, кто ты есть, или это твоя работа? Потому что измениться самому гораздо труднее, чем сменить профессию.
– Разве это не одно и то же?
Даг сурово глянул на Джозефа, потом лицо его смягчилось, он даже слегка улыбнулся.
– Первый раз слышу от тебя что-то дельное. Может, ты еще и не совсем потерян для общества.
Медицинскую помощь оказывать было некому, и скорую отослали. Прежде чем отвезти обуглившееся тело в морг, его надо было осмотреть и сфотографировать. Ждали судмедэксперта, доктора Башу. Чейз представил себе, как застегивают молнию на черном мешке, как санитары поднимают тяжелый куль и переносят его в машину. От этого зрелища сержанту всякий раз становилось тошно. Будто мусор выбрасывают. Карета скорой помощи скрылась из виду. Чейз стоял во дворе солнечного дома. Крыша на втором этаже не обвалилась и, наверное, уже не обвалится. Две стены прогорели насквозь, в зияющих обугленных проемах вились хитросплетения труб. Огонь уже погас, но пожарные продолжали поливать дом из желтого шланга.
Обычно на месте преступления всегда бегали и суетились толпы экспертов, полицейских и судебных медиков, но сейчас Чейз остался один, если не считать нескольких добровольцев из пожарной дружины, которые почти наверняка впервые столкнулись с такой ужасной трагедией. Маленькая девочка погибла на пожаре. В добровольцы шли обычные люди, отцы и сыновья, госслужащие, плотники, рабочие. Они глядели на Чейза с изумлением и восторгом – он был внутри, сражался с огнем, видел все своими глазами. Тишина. Никто не проронил ни слова. Среди них не было коллег сержанта, все его сослуживцы работали в других городках, там, где сейчас неспокойно. Чейз стоял во дворе и задумчиво тер нос. Небось, весь в копоти.
Над южными холмами тарахтел лопастями вертолет. Там устанавливали точно такие же огромные тарелки, как и на северной гряде. Поначалу сержант считал, что это антенны для переговоров морской пехоты, но их построили слишком много, так что, скорее всего, это было какое-то секретное оружие.
Чейз оглянулся на солнечный дом. Пустая черная коробка. Стекла расплавились или рассыпались на мелкие осколки. Он был внутри всего двадцать минут назад. Вместе с живым ребенком. Девочкой, которая покончила с жизнью, вонзила нож себе в живот. Вот что ему теперь придется видеть в кошмарных снах.
Девочка мертва. Обгоревший труп, черты лица изменились до неузнаваемости. Чейз не мог ни понять, ни принять свершившегося. Бледненькая такая девчушка, тоненькая, словно белый листочек папиросной бумаги. Обгорела дочерна. Страшная, бессмысленная сцена. Чейз вспомнил о Терезе. Ее сознание такое же черное и хрупкое, как пепел в этом доме. А лицо прекрасное, и глаза красивые, огромные. Если дунуть ей в ухо, мысли рассыплются в прах. Нет, не так. Сознание у нее действительно хрупкое, а вот мысли черные и вязкие. Если считать, что они обгорели, то, значит, они стали еще плотнее и тяжелее, атомы сцепились еще крепче, молекулярная решетка не разрушилась. Мертвый груз.
Чейз взглянул на бухту и рыбозавод у подножия утеса. Ему вспомнилась та пожилая дама, мисс Лэрейси. Она ведь до сих пор ждет его. Сержант пошел к машине. Надо бы попрощаться с пожарными, но говорить он сейчас не мог. Один дружинник, очкастый черноусый коротышка, заметил, что полицейский уезжает, и поднял руку в желтой краге в знак признательности и геройской солидарности.
Холод на рыбозаводе пробирал до костей, и мисс Лэрейси вышла на крыльцо. Когда-то, много лет назад она работала здесь. После смены приходилось часами сидеть перед потрескивающим огнем в камине, чтобы согреться. Нежась под полуденным солнцем, старушка глубоко вздохнула. У нее даже легкие разболелись от морозного пара на холодильнике. Мисс Лэрейси отошла подальше от гофрированной железной стены и тут только заметила, как на верхней дороге что-то дымит, кажется, чудной дом.
– Матерь Божья, – грустно пробормотала она. На холм взбиралась пожарная машина. «Черная собака», – вспомнила мисс Лэрейси. Вдруг на обочине остановился автомобиль. Старушка повернулась и обрадованно всплеснула руками, за рулем сидел красавчик полицейский.
– Вот сейчас все и узнаем, – громко сказала она и направилась к джипу. – Где ж ты был? Тебя только за смертью посылать.
Сержант Чейз молча вылез из машины и захлопнул дверцу. Он даже не улыбнулся, только теребил пряжку на поясе, опустив голову. Весь пропах дымом, ладони в саже, на щеках борозды от слез.
– Беда? – Мисс Лэрейси кивнула на холм.
Чейз посмотрел старушке прямо в глаза, словно надеялся найти у нее ответ на какой-то вопрос.
– Художница?
– Нет, – ответил он.
– Ты ж помнишь черного пса. Кто-то должен был умереть.
Чейз тоже взглянул на холм, где все еще дымилось пожарище. Старушка облизнула большой палец, подошла поближе к полицейскому и привстала на цыпочки, чтобы дотянуться до его подбородка.
– Спас кого-нибудь?
Чейз мотнул головой.
– Нет, – вяло ответил он. Потер нос рукавом и зашагал в сторону рыбозавода. Видно было, что сержант за что-то винит себя.
Мисс Лэрейси семенила следом, ожидая продолжения.
Они зашли внутрь, старушка громко ахнула и заволновалась. Исчезли еще три израненных духа. Она заковыляла к первому телу и стала вглядываться в его лицо, губы, щеки, мальчишеский подбородок.
– Это ж сын Фреда Винтера, Эдгар. – Мисс Лэрейси пошла дальше и остановилась у следующего стола. На нем лежал старик, одетый, как одевались в восемнадцатом веке. – Бог его знает, кто это, а только его дух тоже пропал. – Следующее тело лежало на столе у дальней стены, рядом с компьютерами, за которыми теперь работали только двое. – По-моему, это тоже Винтер. Кто-то из родичей Фреда. Может статься, все трое – его родня.
– А где он сам? – спросил Чейз.
– В больнице. Где ж ему быть.
– А духи где?
– А нету. Видать, Фред пошел на поправку. Похоже, эти духи появляются, только когда с их родней какое несчастье. Да еще провода их мучают, на кусочки кромсают. Может, мозги у меня и скукожились от старости, а все ж таки, думаю, я права.
Чейз вынул из кармана рацию и связался с диспетчером. Он попросил, чтобы его соединили с больницей в Порт-де-Гибле. Сержант побеседовал со старшей медсестрой шестого этажа и справился о здоровье Фреда Винтера. Ему сообщили, что состояние больного заметно улучшается, точно так же, как до этого улучшилось состояние Райны Прауз. «Так что у нас теперь таких двое», – с облегчением доложила медсестра.
Чейз стоял над мертвецами города Уимерли, как полководец над своей разгромленной армией. Духов, о которых говорила старушка, он не видел, только тела. Что ж это столько тел сразу? Сержант вспомнил фотографии утопленников, файлы в его компьютере. Здесь наверняка найдутся знакомые лица из папки «Мои фотографии». Чейз изо всех сил старался никого не разглядывать, чтобы не мутить душу. Вместо этого он повернулся к мисс Лэрейси.
– Кому-то ведь надо об этом рассказать, – с трудом произнес он. – Вот только кому?
Старушка пожала плечами.
– Рассказывай, кому хочешь, только ничего уже не поправить. Ты сам-то хоть держись, миленький. Папаша мой любил поговорку: «Когда шаг до конца – тут и видать молодца». – Она подмигнула и широко улыбнулась, показав розовые младенческие десны.
Перекинув сумку Ким через плечо, Джозеф направился к главному входу больницы. Дядя Даг задержался, чтобы найти место, где оставить машину. Джозеф зашел внутрь и сразу кинулся в туалет. Запер дверь, положил сумку на сиденье унитаза и критически себя оглядел. Рубашка порвана и вся в крови. Хорошо хоть медсестра в регистратуре была занята и не заметила, в каком он виде.
Джозеф посмотрел в зеркало. Оттуда на него таращился обросший мужик, тот самый, которого он когда-то видел в окне спальни. И хотя наваждение быстро пропало, Джозеф все равно себя не узнал. Морда грязная, исцарапанная, на щеках трехдневная щетина. Прямо снежный человек. Он дотронулся до шеи и вспомнил, как душила его Клаудия, как рвала когтями и зубами. Почему она хотела его убить? И куда потом пропала? Неужели скрылась в горящем доме?
Джозеф открыл кран и пощупал пальцем воду. Когда пошла теплая, подставил ладони и плеснул себе в лицо. Бумажных полотенец не было, только сушилка, поэтому Джозеф размазал грязные пятна низом рубашки. Ткань присохла к ранам. Он дернул – оказалось, совсем не больно. Джозеф смял рубашку, на которой остались корочки застывшей сукровицы и бросил в урну. Морщась, потрогал ранки – кровь не идет. Интересно, они глубокие? Трудно сказать. В сумке нашлась большая синяя футболка. Ким иногда в ней спала. Джозеф натянул футболку через голову, вдохнул чудесный аромат жены, застегнул сумку и, хромая, вышел из туалета.
По указателям он нашел реанимационный бокс, повернул за угол и остановился. В дальнем конце коридора сидела Ким. Она не отрываясь смотрела на кафельный пол. Очевидно, услышав тихие шаги мужа, подняла голову. Когда Джозеф подковылял поближе, выражение ее лица стало сначала удивленным, потом испуганным, в глазах читался немой вопрос. В ярком свете люминесцентных ламп Джозеф разглядел заплаканные глаза жены, покрасневший нос и распухшие губы.
– Как Тари? – спросил он, закашлялся и поставил сумку на соседнее кресло.
– Ей сердечко оперируют. – Ким всхлипнула и прижала ко рту помятый рукав. От этого всхлип вышел коротким и каким-то придушенным. Джозефа терзала неизвестность, и все же он был даже слегка рад тому, что нашел жену в таком состоянии. Его любовь и привязанность к ней быстро крепли. Джозеф не стал задавать вопросы. Просто сел рядом и помолчал. В такой ситуации слова ничего не значили.
По селектору вызывали какого-то врача. Джозеф нахмурился, не зная, насколько близко можно подсесть к Ким. С тех пор, как они потеряли первого ребенка, он никогда не видел ее в таком горе. От воспоминания сжалось сердце.
Ким всегда была такой сильной, самостоятельной, всегда легко принимала решения. Героиня викторианских романов. Может быть, она сама выбрала такую судьбу? Гибель всех детей. Может, этого она втайне ждала? Считала, что родилась позже своего времени? А на самом деле ей полагалось быть умной, но печальной дамой, каждое слово которой поражает окружающих своей точностью и простотой?
Волнения и бессонная ночь сказались на внешности Ким. Она секунду озабоченно разглядывала следы ногтей и зубов на шее мужа, а потом сердито отвернулась.
Джозеф вздохнул, снял с кресла сумку и сел на освободившееся место, чтобы обнять жену за плечи. Ким отстранилась и подняла руку, как бы говоря: достаточно. Джозеф с болью отметил, что на пальце у жены нет обручального кольца.
– Где она?
Ким вытерла нос и кивнула в сторону дверей реанимационного бокса.
– Как идет операция?
Она тихонько покачала головой.
– Ким!
– Не знаю, – громко всхлипнула она и попыталась двумя руками расправить смятый носовой платок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59