– Макс снова кивнул. – Тогда держитесь подальше от звуковых и световых шоу, – посоветовал Сети. – В древние времена великий храм Амона спал, когда Ра уплывал за горизонт на своей лодке, и ночью работало всего несколько фонарей, чтоб сторож хоть что-то видел. – Он достал карточку из бумажника европейского стиля, записал на задней стороне номер и вручил ее Максу. – Позвоните мне домой завтра вечером. В любое время после семи. Возможно, у меня к тому времени уже будут новости.
Сети повернулся к Кейт, чтобы попрощаться:
– Флоренс Найтингейл говорила, что лучше всего смотреть на Египет в одиночестве и ночью, когда звезды светят вместо ламп. Сто пятьдесят лет назад милосердный ангел Африки обнаружила «варваров настоящего времени в храмах прошлого». Но кто сказал, что в храмах не было варваров и в те времена, когда жил ваш древний доктор? Думаю, как раз это мы скоро и выясним.
Я взял в руку меч, который дали мне, и обучился им владеть.
Норманди Эллис, «Пробуждающийся Осирис»
24
Год двенадцатый правления Хоремхеба
(1336 до н. э.)
День 23-й, второй месяц половодья
Возможно, одного взгляда на мою дочь хватило, чтобы Верховный Жрец снова поверил в вечную жизнь, которую обещал его бог, ибо теперь ослабшие мышцы его ног с каждым днем становятся сильнее. Пагош говорит, что он все чаще и чаще оставляет храм на своих подчиненных, чтобы провести оставшееся ему время с ней и Асет.
Пока нас не было, Нефертити переселилась на другую сторону реки, к сестре, после того, как Фараон приказал увеличить и реорганизовать Священный совет Амона – чтобы ослабить силу и влиятельность Верховного Жреца – и наполнил его по собственному выбору.
– Борьба между хаосом и порядком бесконечна, но в этот раз сражение за трон Гора будет ярым, как никогда, – предсказал сегодня Рамос. – Уже сейчас заслышав о том, что Фараон заболел, независимо от того, правда это, или нет, люди спешно бегут в храм, поскольку Хоремхеб отказывается назвать наследника. «Пусть трон займет сильнейший, как занял его я», – говорит он. Но что, если для этого мужчине придется продать душу?
– Или женщине, – напомнил я.
Он посмотрел мне в глаза.
– Ну, тут по крайней мере мы с Хоремхебом в одинаковом положении. Обе они тахуты. – Царица Мутнеджмет давно известна своим развратным поведением, но никогда не думал, что и Рамос назовет свою жену шлюхой, как ее кличет Пагош. – У моей матери тоже были синие глаза, ты знал? – спросил Рамос, когда мы сидели и любовались тем, как Асет с Мери поливают друг друга водой в пруду сада. – Во время одного из наших многочисленных разговоров о ней Узахор сказал, что они были такого же цвета, какой Ра оставляет за собой, опускаясь к западному горизонту. – Мерой нашего с Рамосом доверия стало то, что мы готовы удивлять друг друга, ибо я уже не боюсь, что он заберет у меня то, что для меня дороже самой жизни.
– А сам ты ее не помнишь? – спросил я.
– Она ушла к Осирису через два дня после того, как дала мне жизнь. У меня осталось лишь золотое ожерелье и прядь ее волос. – Он взял скарабея из сердолика, висевшего на золотой цепочке у него на шее, и вскрыл его большим пальцем, чтобы показать мне локон рыжеватых каштановых волос. – Если верить моему отцу, она была совершенной красавицей, отличалась от многих ростом и цветом кожи.
– В это несложно поверить, – ответил я, так как Рамос до сих пор достаточно привлекателен. Ему пятьдесят девять, а выглядит он как некоторые в сорок пять, хотя веки немного потяжелели. Даже если брови и волосы у него поседели, как и у Мены, никому этого не видно, поскольку бреется он полностью. Только когда он пытается подняться со стула, возраст говорит о себе.
– Суну , ты льстишь? – спросил он с кривой улыбкой.
– Это правда, – возразил я.
– Тогда скажи мне, почему сын повторяет грехи отца, даже если предупрежден и видит несчастливые последствия для всех окружающих?
– Кое-что можно понять только на собственном опыте, на своих ошибках.
– Тенра, ты всегда был слишком снисходителен. – Не знаю, хотел ли он сделать комплимент или уязвить меня. – Она была дочерью торговца из страны, лежащей севернее Великого Зеленого моря. Мать ее погибла незадолго до того, поэтому отец повез ее с собой в Уасет, где на него напала какая-то чума, и девочка осталась среди чужих. Я говорю тебе это сейчас только потому, что кровь твоего отца соединилась с кровью моего отца – в твоей дочери. А мой отец был дураком! Был ли дураком я, тебе виднее, но вот так судил о себе Узахор, поскольку он оставил мою мать, пока та носила меня в животе. – Значит, я правильно угадал, что Узахор – дед Асет. – Так что я мало помню о своем детстве, думаю, таков был мой выбор, – продолжал он. – Потому что жизнь уличной собаки лучше позабыть. Но я отца не виню. Он ничего не достиг бы, женившись на женщине без положения или собственности, если не считать отцовского корабля. Говорят же, что женщина из чужой стороны – словно водоворот на глубине? – Я узнал, откуда это предостережение – из «Книги Мудрости». – Так что он женился на другой. Надо отдать Узахору должное, мать мою он не забыл. Но он ждал слишком долго. Узнав, что она покинула этот мир, он начал новые поиски, в этот раз – мальчика пяти лет, похожего на нее. – Рамос надолго умолк, и я подумал, что это все. – Узахор предупреждал меня, что я заблуждаюсь, если думаю, будто расплата за грехи, совершенные в этом мире, откладывается до тех пор, пока мы не предстанем перед Осирисом. Он сказал, что боги наказывают его всякий раз, когда он смотрит на меня и видит ее взгляд, напоминающий обо всем том, что он потерял. И ради чего? Ради прекрасного дома, ради золота, которого у него было больше, чем нужно? – Рамос умолк, погрузившись в детские воспоминания, когда уроки, преподанные ему, были по-настоящему горьки. – Узахор отдал меня бездетному другу, чтобы я получил образование, но сам часто навещал нас, и я считал его другом семьи – пока мне не исполнилось шестнадцать и он не рассказал мне о моей матери. – Рамос устало вздохнул. – Но я все равно оказался не готов к тому ощущению, которое испытал, когда моя дочь вложила свою маленькую ручку в мою ладонь.
Меня словно залил поток солнечного света, когда я вспомнил признание Рамоса Узахору, сделанное перед его смертью – если ему представится шанс прожить жизнь снова, он повторит все точно так же. «Никогда не поддаваться быстроте ее мысли? И не видеть, как загораются ее глаза, когда она смеется? Не чувствовать ее касания, зная, что она верит мне и любит меня? Отказаться от той волны удовольствия, которая окатывает меня от осознания, что она моя?» Это он сказал об Асет, а не о ее матери.
– У нас больше общего, чем ты думаешь, – признал я. – Я тоже не могу представить, какова была бы моя жизнь без нее. – Я рассказал ему про тот день, когда Асет ждала, что я сыграю с ней в «шакалов и собак», и как потом мы полезли на крышу, о том, что я хотел развлечь ее, показывая на все, что нас окружало. – А вместо голубых лотосов Асет увидела стадо слонов, машущих ушами, чтоб сделать ветер.
Рамос улыбнулся:
– Ты думал, что лихорадка затуманила ей мозг?
– После того, как она дважды победила моих шакалов своими собаками, уже не думал. Я прикрыл глаза рукой и посмотрел снова. Она оказалась права. Это вполне могли быть слоны… с голубыми глазами. Так что и Асет учила меня так же, как я учил ее, с самого начала. Когда мы слезли с крыши, я уже был пойман в сети этой девочкой, чьи глаза сверкали, словно отблески солнца на проточной воде. И все из-за одного слова. «Почему»? – Рамос изумленно посмотрел на меня, и я поспешил объяснить, зачем рассказал ему это. – Я просто подумал, что тебе интересно будет узнать истинную причину, почему я принял тогда твое предложение.
И он рассмеялся, еще раз позволив мне краем глаза взглянуть на человека за фасадом жреца.
День 18-й, четвертый месяц половодья
– Если хочешь вернуться в Анибу, просто скажи, – произнес я, глядя, как Асет расчесывает свои спутавшиеся кудри деревянным гребнем. – Зачем ходить вокруг да около, как вор в темноте?
– Тенра, говори начистоту. Я слишком устала, чтобы разгадывать загадки.
– Ты считаешь, что бросить все, что у нас есть, и довольствоваться тем, что удалось спастись самим, – это приключение?
– Сарказм тебе не идет.
Мне захотелось встряхнуть ее, физически сорвать с нее вуаль самодовольства – потому что в конечном итоге оно ее не защитит.
– А тебе – двуличность, – ответил я. – Не притворяйся, что не понимаешь. И невинной девочкой тоже не прикидывайся, и не считай меня гнилым старым дураком!
Асет развернулась; от резкого движения из-под желтого каласириса показались бедра.
– Любимый, прости, если я как-то тебя обидела. Правда. Я не хотела.
– Тогда постарайся объяснить, чего ты хотела. – Я схватил жену за руку и потащил к двери. Войдя в комнату, где я храню свои медицинские свитки, я увеличил пламя лампы, стоявшей в нише стены у письменного стола, – одна из тех, что мы привезли из Анибы. Асет расставила такие лампы во всех комнатах. Бронзовая чаша в форме рыбы покоится на высокой деревянной колонне, и скрученный фитиль оказывается выше уровня глаз, так что огонь освещает потолок и заполняет светом всю комнату. Я показал на два свитка, развернутых у меня на столе.
– Посмотри на них и скажи мне, что рисунки изображают не то, что я думаю.
До жизни в Анибе Асет втискивала все на один кусок папируса, добавляя змею, обвивающуюся вокруг ножки стула, или кошку, прячущуюся за деревом. Теперь же картинки следуют друг за другом на полосе длиной в локоть или даже больше, и рассказывают более мудреную историю. В одном из свитков жирная серая кошка держит речь перед парадом мышей, несущих хлеб и фрукты, будто они приносят подношения какой-то богине – очевидно, Царице, судя по двум одинаковым зеленым мартышкам. Проходя перед ней, мыши встают на задние лапки и демонстрируют свое мужское достоинство, предлагая возлечь с ней, и в то же время держат у носа цветок лотоса, дабы отбить дурной запах, исходящий от объекта их страсти. Чтобы ни у кого не оставалось сомнений, на стуле, на котором восседала кошка, изображен символ соития на священном языке богов – смесь женских половых органов и пениса с яичками.
Следующая сцена изображает строй серых кошек, хромающих на костылях, а из подошв у них течет кровь, – так согласно указу Хоремхеба наказывают изменниц. Среди них вальяжно идет и та самая полосатая кошка, одетая на этот раз в пурпурную шаль с бахромой, но без костылей. И ее ноги не кровоточат. На другом свитке несколько мышей суетливо прислуживают пушистым самодовольным кискам. Один мышонок несет кубок с вином, другой – блюдо с жареной уткой, парик или зеркало. Один даже моет ноги хозяйке. А на следующей картинке всё наоборот – благородные кошки стоят на коленях, обслуживая маленьких серых мышат.
– То, что ты тут предлагаешь – сменить естественный порядок, – породит лишь хаос.
– Тенра, откуда такая беспечность с твоей стороны? Ты же всегда старался изменить традиционные подходы и разузнать, что боги прячут от нашего взора? Зачем ты винишь меня в том, что я стараюсь поселить эту же идею в умах своего народа? Иначе со временем мы, подобно пруду со стоячей водой, загнием и начнем вонять.
– Я стараюсь понять, как вылечить болезнь или повреждение, – возразил я, – а не просто что-то изменить.
– Так что же, надо лишать ребенка радости, посылая его в поле, как только он научится ходить, лишь потому, что так было с его отцом и отцом его отца? – Асет вытянула левую руку. – Я уверена, что боги не просто так дали мне это.
Итак, все началось сначала, новая кампания, подобная той, которую она вела в Анибе против того, чтобы женщинам отрезали возможность получать удовольствие. Только в этот раз Асет метит куда выше. «Мой народ». Это означает, что ее цель – изменить судьбу Двух Земель, за что до нее брались ее мать и славный Аменхотеп. Это стремление подобно тому, как некий демон заставляет и меня пытаться понять, что гонит кровь по венам, после того, как ее подтолкнет сердце. И я не могу приказать Асет остановиться, так как понимаю, что она, как и я сам, верит в то, что угнетать человека, неважно – во имя царя или бога, – значит порабощать одинаково и крестьянина и надсмотрщика, и раба и хозяина.
День 25-й, четвертый месяц засухи
Мне приказали предстать перед комитетом врачей, чтобы ответить на обвинения лекаря по имени Херихор. Он упрекает меня в том, что я не следую инструкциям Имхотепа, перечисленным в его «Врачебных Секретах», и заявляет, что я унижаю священную профессию целителя, раскрывая волшебные заклинания непосвященным. Мена сказал, что тот нацелился на «Око Гора», и посоветовал мне не беспокоиться, так как он сам назначил группу расследования. Но я подозреваю, что все тут не так просто, если я не слишком заслушался Пагоша – тот в последнее время нашептывает, что Нефертити сидит, словно стервятник, ожидая, когда умрет Хоремхеб.
День 29-й, четвертый день засухи
– К тебе приходит человек с опухлостью, причиняющей боль. Она теплая, но нарушений кожного покрова нет, только красное раздражение. Как ты будешь его лечить? И будешь ли? – от Херихора воняло ладуну, ароматическим маслом, которым пользовались вавилоняне, чтобы усмирять рост бороды, а он, возможно, использовал его, чтобы скрыть запах изо рта, так как зубы у него начали гнить. На груди он носил изображение Сехмет, богини мора и войны, любительницы крови, у которой была голова львицы, – такой амулет говорил о том, что он хирург.
– Нет свидетельств тому, что под кожей гной? – поинтересовался я, ожидая подвоха. Он покачал головой. – Тогда я буду лечить его теплыми уксусными примочками.
– И все? – спросил Херихор, надеясь поколебать мою уверенность.
– Если краснота на руке или ноге, возможно, я посоветую держать конечность в поднятом положении, и пить настой из перетертой ивовой коры, чтобы облегчить боль.
– А ты не позовешь человека, раскаляющего металл? И не посмотришь на календарь, чтобы узнать, не появилась ли опухлость в неблагоприятный день?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55