– В Хобби. В два двадцать пять, но…
– Я буду, – сказал он, не дав ей договорить. – Вы когда-нибудь пробовали заснуть, думая над каким-то вопросом, чтобы проснуться с готовым решением?
– А разве не все так делают? Иногда это единственная причина ложиться в постель.
Макс рассмеялся, словно бы качая головой, чем порадовал Кейт.
– Пора вам на боковую. Поговорим завтра.
Во вторник Клео предложила пообедать у Винса, но Кейт хотелось зайти домой, проведать Сэма.
– Он не стал завтракать, и я беспокоюсь, вдруг он заболел. Может, пойдешь со мной? Сделаю бутербродов.
Через пятнадцать минут Сэм весь извертелся от волнения, услышав, что по лестнице идет не один человек. Клео схватила его за лапы, но Кейт поняла, что пес не очень обрадовался. Он надеялся, что это Макс.
– Фил говорит, что у меня хорошее сложение и координация, и я непременно добьюсь успехов, – болтала Клео, идя за Кейт на кухню и выпуская Сэма через заднюю дверь.
– Так как отреагировал Дэйв, когда ты ему все сказала? – спросила Кейт, пока мыла руки и доставала нарезку для бутербродов.
– Я не говорила. Во время праздников он занят семейными делами, так что случая не представилось. – Кейт промолчала, и Клео сменила тему: – Утром я говорила с Максом. К сожалению, среди бабушкиных бумаг он ничего об ожерелье не нашел. Я сказала ему правду: что это музейный экспонат, в основном – благодаря уникальному сочетанию художественных образов в этой застежке, что в форме бараньей головы.
– А могли ее привезти в Египет на продажу? – спросила Кейт, когда они сели. – Из Асуана везли мрамор, и он был основной остановкой на торговом пути вверх по Нилу.
– Сомневаюсь. Тут сочетаются три момента. Во-первых, необходимость изменить форму, чтобы она отвечала функциональным требованиям: необходимо было уменьшить рога, чтобы овальное кольцо надевалось на голову, а неестественно вытянутый нос удерживал кольцо. Это совсем не по-египетски. По крайней мере, мы так считали, – признала Клео с кривой улыбкой. – Но все равно такое чувство, что ожерелье египетское, хоть и сделано под влиянием другой культуры, например – ассирийской. – Она отломила кусочек сэндвича с тунцом для Сэма и положила на край тарелки. – Я сообщила Максу, какие деньги он может получить за него на аукционе, и сказала, что мы хотели бы сделать первое предложение. И догадайся, что он ответил.
– Что не продаст его – ни за какие деньги.
Клео помотала головой и кивнула, а потом отнесла тарелки в раковину. Кейт – тоже. И осмелилась задать вопрос, которого боялась:
– Слушай, Кле, если ты не передумала ехать домой между Рождеством и Новым годом, ты не возьмешь с собой Сэма на пару дней?
– Конечно. А ты куда собираешься?
– В Хьюстон. Макс хотел показать мне какое-то специальное оборудование в Медицинском центре.
Клео улыбнулась со значением:
– Ладно. Приводи Сэма, когда придешь на рождественский ужин, чтобы они с Бастет начали привыкать друг к другу.
Кейт кивнула. Сэм не очень интересовался кошкой Клео, и у него на это были все основания, а Кейт из-за этого мучилась. Клео пошла в ванную и по дороге впустила Сэма в дом, положила ему творога в чашку, а потом, на закуску, добавила тунцового салата.
По дороге назад в музей Кейт упомянула, что вечером будет выбирать парики.
– Зайди в мастерскую перед уходом, и я тебе покажу. – Музей в пятницу будет закрыт на Рождество, и она надеялась к этому времени доделать голову.
– Ладно, заодно принесу ожерелье Макса, – ответила Клео, – отвезешь его тогда в Хьюстон. Но лучше держи его у себя в сумочке или надень. Оно слишком дорогое, чтобы оставлять в багаже.
Кейт проработала непрерывно до закрытия, и уже доставала плащ из шкафа, когда зазвонил телефон.
– А вы знали, что в Папирусе Эберса есть описание стенокардии, включающее боль в левой руке? – спросил Макс, даже не поздоровавшись – значит, что они уже узнают друг друга по голосу. – Как вы и сказали, достаточно сложно попытаться отбросить то, к чему мы привыкли, и представить себе работу даже без самого примитивного микроскопа, когда в распоряжении врача были только глаза, пальцы и нос. Но непонятно, если они поняли, что источник такой боли – сердце, почему же они думали, черт возьми, что по одним и тем же сосудам текла и кровь, и воздух, и слюна, и моча с фекалиями?
– Гиппократ жил через целую тысячу лет, но и он считал, что по сосудам поступает как кровь, так и воздух, – напомнила ему Кейт.
– Да, но египтяне же извлекали внутренности из покойников.
– Но они их не вскрывали. Жрецы, выполнявшие этот ритуал, были изгоями, им приходилось жить вдали от общества, к тому же они лишь делали надрез и ощупывали внутренние полости левой рукой. – Только услышав собственные слова, она поняла, что это могло значить. – О боже, Макс, выдумаете…
– Слушайте, у правого и левого всегда было и второе значение – правильное и неправильное. Но даже если левшей от природы изгоняли из общества, положение отца Ташат позволяло ему защитить ее. Наверняка так и было, раз уж он смог выдать ее замуж за знатного человека из Фив. – Макс умолк. – Узнайте, что думает Клео. Мне надо бежать. Поговорим позже.
Позже оказалось почти в полночь. После первого звонка Сэм понесся ко входной двери.
– Что с Сэмом? – поинтересовался Макс.
– Он спал, по-настоящему отключился. Наверное, перепутал телефонный звонок с дверным.
– А вы чем занимаетесь так поздно? – Она по голосу поняла, что Макс улыбается.
– Делаю копию синей боевой короны Нефертити. Такое ощущение, что у меня в голове поселилось десять человек и разговаривают все разом. Спорят. Я решила, что если буду делать что-нибудь руками, чтобы не надо было думать, то захочу спать.
– О чем спорят?
– О том, насколько мои чувства повлияли на работу. Что-то в лице Ташат мне не нравится, но не могу понять, что, или чем, поэтому я решила попробовать психологию наоборот. Надеялась, что решение придет, когда я не буду думать о проблеме.
– Ладно, тогда расскажите, что за корону вы делаете.
– Помните прямую корону, которая на Нефертити на той раскрашенной голове? Там она кажется черной, но, по общему мнению, она была покрыта синими эмалированными дисками. Царица сама придумала себе корону – возможно, потому, что традиционная ей не слишком шла. Чересчур походила на луковицу. Так вот, я сделала корону из бристольского картона, он держит любую форму. Теперь приклеиваю на нее кружочки из синей бумаги, чтобы добиться того же эффекта.
– Вам, конечно, лучше знать, но мне кажется, что вы быстрее заснете, если почитаете свежую газету.
– Если вы ищете подтверждения тому, что у них были представления о насосе, то в Папирусе Эберса вы его не найдете.
Помолчав, Макс спросил:
– Черт, а как вы узнали, что я ищу?
Потому что мы с тобой настроены на одну волну , подумала Кейт, и поняла, что так было с самого начала, даже если она этого не осознавала.
– Потому что вы говорили о сосудах, – ответила она. – Странно, что люди, которые жили у реки и видели, как поднимается и опускается вода, пользовались колодезными журавлями, чтобы поднимать воду с одного уровня на другой – а это означает, что им был известен принцип работы точки опоры, – строили пруды, чтобы удерживать воду, и каналы, чтобы перенаправлять ее, не поняли, что такое рециркуляция. Насколько эти принципы далеки друг от друга – рециркуляция и работа насоса – и что нужно, чтобы до этого дойти?
– Я знал, что не следует звонить так поздно. Кейт поняла, что Макс ее поддразнивает.
– Прикажите мозгу подумать об этом, когда он будет спать, – предложила она. – Поговорим завтра.
* * *
Когда Кейт проснулась на следующее утро, было еще темно. Она вывела Сэма пробежаться, съела холодный завтрак, сделала себе бутерброд и отправилась в музей, который откроется для посетителей только через три часа. Кейт вошла через служебную дверь и побежала по длинным темным коридорам, чтобы мозг заработал. В мастерской достала все материалы и кисточки, которые ей понадобятся, налила пару кувшинов воды и подождала, пока солнце поднимется немного выше – тогда свет станет идеальным для того, что она собиралась делать.
Акриловые краски, словно речные камни, положенные на воздух, бледнеют, когда исчезает влажный блеск, так что гадать приходилось и над тем, насколько изменится цвет, когда краска высохнет. Сложнее всего предсказывать свежие тона. Если добавить слишком много белого, свет получится матовым, без полупрозрачности, свойственной живой плоти. Иногда она добавляла гелевый разбавитель, чтобы придать прозрачности, но если перестараться, получается блеск, который выглядит так же неестественно.
Свет в течение дня менялся, и это приходилось учитывать тоже, поэтому художница пользовалась солнцем как часами, определяя время тем, насколько свет изменял краски, которые она смешивала. Она работала у окна, чтобы естественный свет оставался как можно дольше – даже после того, как солнце ушло на другую сторону здания. Около трех Кейт сделала небольшую передышку – два часа по Хьюстону – и позвонила в клинику, но ей сообщили, что Макс ушел в Центр медико-санитарных дисциплин Техасского университета. Секретарь предложила ей номер Макса там, но Кейт отказалась и вернулась к работе. Около четырех ей наконец пришлось сдаться и включить верхний свет: люминесцентные лампы она называла пиявками, потому что из-за них все цвета становились бледнее, из них высасывалась жизненная сила.
Когда музей закрылся, Кейт пошла домой, чтоб накормить Сэма и перекусить самой. После этого они вышли на длинную пробежку, вернулись в музей, где она тайком провела пса через ту же дверь. Он здесь уже бывал и устроился на маленьком коврике, который хозяйка принесла из дома, пытаясь сделать тусклую безжизненную комнату помягче и потеплее. Сэм лежал, вытянув вперед лапы и подняв голову, словно охранял покойного. Как и его брат Анубис, подумала Кейт, а потом упрекнула себя за то, что отвлеклась. Надо вернуться к реальности.
Она включила негатоскоп и уставилась на рентгеновский снимок. Возможно ли, что в послужном списке Ташат не только измена, но и инцест?
Почему же так сложно в это поверить? Из-за раздробленной руки, поняла Кейт, отвечая на собственный вопрос. Но мозг уже устал за эти недели попыток найти связи, которых не было. Надо отвлечься на некоторое время, и Кейт намеревалась это сделать.
Через три часа лицо Ташат было готово к последним штрихам. Когда Кейт мыла кисти перед уходом, в ней росло спокойствие – от осознания того, что работа наконец завершается, и можно перестать гадать. Даже если найдены ответы не на все их вопросы.
После очередной беспокойной ночи Кейт снова проснулась рано, но постаралась не только поесть и побегать. Сделала омлет из двух яиц – для себя и для Сэма – и за завтраком прочла утреннюю газету. Из нее она запомнила только число. Двадцать четвертое декабря. В этот день Ташат снова оживет.
Кейт быстренько оделась, бросила в сумочку йогурт и крепко обняла Сэма.
– Потерпи еще денек, сладкий мой. Я вернусь как можно скорее, так что не чуди, ладно?
Когда Кейт вышла из дома, только начинало светать, и холодно было, как на северном полюсе, поэтому она поехала в музей на машине, вместо того, чтобы пойти пешком или пробежаться. У себя в комнатке она стянула плащ и перчатки, включила вращающуюся платформу, чтобы повернуть Ташат лицом к окнам, выходящим на восток, – поприветствовать Ра-Хорахте, поднимающегося из темноты Преисподней, – села на стул, ожидая и наблюдая. Белый свет восходящего солнца заливал комнату, а Кейт не сводила глаз с лица Ташат, чтобы уловить тончайшие изменения тона лица на щеках и носу. В конце концов удовлетворившись, Кейт засунула в голову руку и удалила пластиковые шарики, которые использовались временно, чтоб вылепить веки.
Пришло время последнего превращения – из строгой реконструкции в археологический портрет. Кейт взяла глазное яблоко с синим зрачком, снова просунула руку через шею и вставила его на место. Потом, не отводя взгляда, вставила второй и сделала шаг назад – подправить, чтобы взор казался сфокусированным.
Кейт нечетко осознала знакомые звуки в коридоре и поняла, что музей начал оживать, но она уже вышла на финишную прямую, и руки задрожали от нервного напряжения. Она повернулась и отошла от головы, чтобы заварить себе травяной чай.
– Вы хоть домой уходили? – поинтересовалась Элейн из-за полуприкрытой двери.
Кейт кивнула:
– Но не спалось.
Элейн зашла в комнату – посмотреть поближе.
– Она куда лучше, чем головы, которые получаются у полицейских, но все равно не похожа на настоящую, да?
– Непонятно, почему ты так говоришь, – отшутилась Кейт, – у нее просто нет бровей, ресниц и волос. – Она бросила взгляд туда, где ждали своей очереди парики на стойках.
– Потому, что у нее нет морщинок. Я знаю, что она была молодой, но…
– Я начала с глаз, чтобы лицо не казалось таким… таким пустым.
– Мне все равно непонятно, откуда вы знаете, куда их ставить, хотя, наверное, на то вы и художник, да? – Такое необдуманное замечание не порадовало Кейт. На судебно-медицинские реконструкции косились в те времена, когда вычисление глубины ткани основывалось на измерениях трупа, но все изменилось в конце восьмидесятых, после того, как немецкий профессор по имени Рихард Хельмер провел ультразвуковые исследования на живых объектах, чтобы получить более точные усредненные параметры.
– Я собираюсь сделать морщинки от смеха, поскольку в Египте сухой воздух и яркое солнце, – объяснила Кейт – отчасти чтобы убедить Элейн, что всем ее действиям есть причина.
– Как скажете. – Волонтерша приподняла накрытую фольгой сковороду, которую держала в руке. – Не забудьте, что сегодня корпоративная вечеринка, после того, как закроется кафетерий. Приводите и ее, поднимем тост за вас обеих.
Когда Элейн ушла, Кейт принялась красить веки: в те времена все – и мужчины, и женщины, и дети – пользовались этим косметическим средством, чтобы защищать глаза от солнца. Женщины, которые могли себе такое позволить, иногда красили ресницы пастой с окисью марганца, придававшей легкий фиолетовый оттенок, или зеленой малахитовой пудрой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55