— Значит, нужен подходящий информатор. Во время нашей предыдущей беседы вы упоминали о попытке одного клана приписать похищение другому, соперничающему клану. Есть надежда на то, что этим незаслуженно обвиненным бандитам что-то стало известно?
— Надежда, что им стало что-то известно, есть, надежды, что они сообщат об этом нам, нет. Они выходцы из Оргосоло, а там недели три требуется, чтобы арестованный признал — заметьте, не назвал! — свое имя. В Оргосоло считают, что лучшая защита — абсолютное молчание. Человека невозможно ни уличить во лжи, ни поймать на противоречиях, если он не открывает рта. Они говорят: «Из ничего не выйдет ничего».
— Похоже на цитату из Шекспира, кажется, «Король Лир», если школьные воспоминания мне не изменяют. — Англичанин встал. — Мне понятны и их точка зрения, и ваши трудности, но сейчас вынужден вас покинуть. Мой самолет вылетает через час с небольшим. Господин прокурор. Капитан.
Капитан, который в молчании наблюдал этот обмен любезностями, поднялся, чтобы пожать ему руку после Фусарри. Англичанин вел себя подчеркнуто корректно. Безукоризненность манер подвела его лишь на секунду, когда, словно ниоткуда, перед ним возник инспектор Гварначча и тоже протянул руку.
— А, вы тоже здесь! Прошу прощения. Не заметил вас в углу, думал, это какой-нибудь охранник…
— Да, я здесь.

Всего лишь найти подходящего информатора!
Когда дверь закрылась, Фусарри рухнул назад в кресло, глубоко и шумно вздохнул и, подавшись вперед, уставился на капитана ясным взглядом:
— А ведь там каждому сардинцу известно, где она, ведь так?
— Более или менее.
— Но более или менее нам не подходит. Более или менее ее убьет. Мы должны знать точно.
— Да.
Фусарри откинулся на спинку. На минуту в кабинете повисло молчание. Затем он медленно повернул голову туда, где сидел инспектор, громоздкий и молчаливый.
— Кому это точно известно, а, инспектор? — спросил прокурор.
Инспектор неловко поерзал под его взглядом, посмотрел на свои руки, фуражку, ботинок, потом ответил:
— Надо спросить у Бини.
— Бини? Маэстренжело, кто, скажите на милость, этот Бини?
— Из местных карабинеров.
— А-а…
— Бини, — продолжил инспектор, — знает Салиса. И его жену. Жена Салиса не одобряет похищения людей.
— Счастлив это слышать, — отозвался Фусарри в некотором недоумении. — Вы что же, хотите сказать, что она может стать информатором, пусть даже против вражеского клана?
— Нет-нет… Она так не поступит.
— Она, как я понимаю, тоже из Оргосоло?
— Думаю, да. Бини уточнит.
— Тогда, инспектор… — Фусарри попытался поймать взгляд капитана, но ему это не удалось, — навестите-ка своего коллегу Бини.
— Да, разумеется, — сказал инспектор. — Если позволите, я отправлюсь прямо сейчас. После этой статьи времени осталось очень мало.

Бини был болен гриппом. Может быть, по этой причине он вел себя необычно тихо, пока колеса джипа вздымали пыль и песок по дороге. Инспектор глядел в окно на высокие темные горы, чьи плоские вершины терялись в клубах облаков. Несколько капель упали на ветровое стекло, но всерьез дождь не пошел. Время от времени Бини чихал и извинялся:
— Простите, ужасный грипп.
Время от времени инспектор вздрагивал, глядя на горы, и ничего не говорил.
Когда они прибыли, машины со срезанным верхом во дворе не было, собачья конура по-прежнему пустовала, грязная миска валялась вверх дном рядом. На веревке сушилось белье, неподвижное в сером воздухе. Несмотря на пасмурный день, в окне кухни не было видно света, хотя наружные ставни были открыты.
— Она дома, — чихнув, сказал Бини.
Он вылез из джипа, инспектор последовал за ним, бросив взгляд на овчарню слева, где когда-то, навострив уши в ожидании опасности, словно собака, спал мальчик-пастух. Его похоронили, собака все еще лежит в холодильнике морга. Салис сам решал свои проблемы. Сейчас ему известно только, что Пудду его подставил, и вот теперь его земля и его люди стали объектами для поисков и слежки. Конечно, Салис знал, что именно полиция успела обнаружить. Лишь одно было ему неизвестно — что к этому времени карабинеры уже поняли, почему все это оказалось на его территории.
Бини слегка постучал в окно и открыл дверь кухни:
— Разрешите?
Женщина не ответила, заранее решив не тратить слов. Топилась печь, и, повернувшись к ним спиной, она подложила дров и закрыла дверцу.
На пластиковой клеенке высилась горка пане фреза — тонко нарезанного сардинского хлеба, бледного и хрустящего.
— Можно нам присесть на минутку? Ты ведь не сама печешь этот хлеб? Пришлось бы не один час потратить, чтобы он получился таким тонким…
— Надо думать, вы явились сюда не за уроком по кулинарии.
— Нет. И мы не станем тратить ни свое ни твое время рассказами о том, что тебе и так известно. Ты же знаешь, что мы обнаружили на вашей земле. Твоему мужу придется ответить еще и за это похищение.
— Он никого не похищал.
— Это только слова. По-твоему, они могут как-то облегчить его участь? Это при его-то послужном списке и уликах, которые мы обнаружили?
Молчание.
— Улики совершенно реальные. Тайник самый что ни на есть настоящий. Женщина действительно там была, и у нас есть доказательства. Если хочешь знать, она написала кое-что на стене той пещеры, а ее сын подтвердил, что это могла написать только она. Что на это скажешь?
— Ничего не скажу.
— Найдем мы его или нет, не имеет значения. Приговор будет вынесен в его отсутствие.
Наверное, она с удовольствием придушила бы их собственными руками, но, согласно правилам гостеприимства, вместо этого поставила перед ними бутыль домашнего вина и два стакана. У инспектора рот пересох от страха перед тем, что они делали. Вино было кисловатым и крепким. Хотелось, чтобы она зажгла свет. Хотелось оказаться дома, с женой и детьми. За мыслями о доме пришли воспоминания о Катерине Брунамонти, о статье в газете. Потом он вспомнил завесу серых облаков над темными горами. Отхлебнул еще вина. Он чувствовал жар, идущий от печки, и все равно дрожал.
— Конечно, — продолжал Бини, — если бы мы выяснили, что это сделал кто-то другой, мы сняли бы твоего мужа с крючка, но, боюсь, будет слишком поздно. Мы думаем, что она, возможно, уже мертва, а в этом случае…
Они оба при этих словах пристально посмотрели ей в лицо, однако оно сообщило им так же мало, как и ее слова. У Бини не было другого выбора, как только продолжить:
— Мы не рассчитываем найти информатора. Люди Пудду не осмелятся пойти на это, а мы с большим уважением относимся к выходцам из Оргосоло. Просто мы подумали, что твой муж может кое-что знать. Мы его уважаем, а вот Пудду его явно не уважает. Может, Пудду считает, что имеет право…
— Возвращайтесь послезавтра, — перебила Бини женщина.
— Помни, времени очень мало. Говоришь вернуться — я вернусь, но никто не может гарантировать, что жертва все еще будет жива послезавтра…
— Возвращайтесь послезавтра.
Они в точности следовали инструкциям, поднимаясь на джипе наверх и хватаясь за ручки, когда машина подпрыгивала на ухабах. В указанном месте, очень высоко, поперек дороги лежала большая ветка. Бини остановил машину, и они вышли. Отсюда, не говоря ни слова, они пошли пешком. Только один раз Бини остановился, высморкался и пробормотал:
— У меня температура. Мне вообще не следует здесь находиться…
Им обоим не следовало здесь находиться. Хуже всего, они не знали, какое решение примет Салис, а ведь что бы ни случилось, они понесут ответственность за все. Сейчас они зависели от него. Здесь, на высоте, было холодно, к тому же моросил дождь, и все же спина инспектора покрылась испариной, его подстегивали мысли о глазах и винтовках, направленных на них. Помимо прочего, его беспокоило, что дорогу назад, вниз, им придется искать в темноте. Уже смеркалось.
Может ли быть, что укрытие находится так далеко? Может, они пропустили очередной сигнал? Нет, вон он, немного впереди, — белый лоскут, привязанный к колючему кустарнику. Они пошли по тропе направо и через полчаса увидели еще один белый лоскут, отмечающий поворот налево. Это была уже не тропа, а туннель сквозь кусты, достаточно протоптанный, чтобы его было хорошо видно, но труднопроходимый и тернистый. Оба были в старой, толстой одежде, и ежевика цеплялась и рвала ее, пока они продирались сквозь кусты. Время от времени приходилось останавливаться и выпутываться из колючек. Когда наконец они достигли свободного участка, который был отмечен четвертым, последним лоскутом, стало совсем темно. Они молча стояли и ждали, пока мрак не окутал их так, что они перестали друг друга видеть. Молчать не было никаких причин, но они не сумели бы выговорить ни слова.
Когда раздался голос, казалось, он звучит совсем близко, только вот идти на него не имело смысла. Они очень рисковали в этой сделке, но не своими жизнями. Они могли не сомневаться, что Салис сдержит слово, однако также знали, что любое лишнее движение, фонарь, третий человек, идущий за ними, означают верную смерть. Они молча стояли и слушали.
— Завтра вечером к вам в участок позвонит женщина и сообщит о попытке украсть мопед. Она скажет, что это случилось перед ее домом. Что на дорогу прямо перед парнишкой на мопеде выскочил мужчина. Мопед занесло, и парень остановился. Она расскажет также, что на ручке мопеда висела хозяйственная сумка. Мужчина напал на парня, и завязалась потасовка. В этот момент она увидела второго мужчину, который подошел к мопеду и нагнулся, словно собирался его взять. Он покрутится у мопеда некоторое время и подсыплет растертое в порошок снотворное в старую винную флягу, которая всегда стоит в этой сумке, но женщина скажет, что не поняла точно, что он делал. Она скажет, что наблюдала за дракой. Когда драка закончится, второй мужчина уйдет. Парнишка вырвется, вскочит на мопед и уедет. На следующее утро на рассвете пролетите над Монте-делла-Кроче. Место, где удерживают жертву, будет отмечено белым сигналом. Вы найдете ее живой, а людей, которые ее удерживали, — мертвыми.
— Нет! Боже мой, Салис, не делайте этого! Я не могу пойти на такое соглашение! — вскрикнул Гварначча.
— Ну, как хотите. В таком случае, вам лучше появиться там раньше тех двоих, которые поднимаются в горы на рассвете. Если они окажутся там прежде вас и обнаружат, что не могут разбудить охранников, они быстро разберутся что к чему, поймут, что дело нечисто, и сразу избавятся от женщины. Выбор за вами. А сейчас идите. Не бойтесь, дорогу вниз найдете. Здесь вы под моей защитой. — Голос смолк. Они слышали только собственное взволнованное дыхание.
Салис не пошевелится, пока они не уйдут. Они не услышат ни звука, если только он сам не пожелает, ни единая веточка не хрустнет.
Инспектор скорее почувствовал, чем услышал, как Бини медленно и глубоко вздохнул, прежде чем заговорить:
— Может быть, теперь, после сотрудничества с нами, придешь с повинной…
— Я с вами не сотрудничаю. Я использую вас, чтобы уладить собственные дела.
— Разумеется. Понимаю. Но все равно это может облегчить твою участь, подумай…
— Чтобы вы организовали показательный арест перед телекамерами? И сколько это будет стоить?
— Я не могу… Я не уполномочен вести такие переговоры. Это я на всякий случай…
— Хватит об этом. Просто было любопытно узнать, сколько я стою. Моя семья не бедствует. Я могу позволить себе умереть свободным человеком.
— Я не хотел тебя обидеть, надеюсь, ты понимаешь…
— А я и не обиделся. Идите.
Они повернулись и стали на ощупь пробираться назад. Колючие кусты лезли в лицо, теперь они их не видели и не могли уклониться. Только ниже уровня колен путь был свободен, тропинка была расчищена для людей, передвигающихся чуть ли не ползком, так чтобы кусты скрывали их. Они поняли, что сбились с пути, когда ботинки стали застревать в густом кустарнике. Тогда из темноты раздался голос:
— Вернитесь назад. Стойте. Идите влево… Так повторялось несколько раз. Это не всегда был один и тот же голос, а они, сбитые с толку густой, влажной темнотой, не могли понять, откуда шли указания.
Оба вздохнули с облегчением, когда почувствовали, что снова стоят на тропинке, но облегчение было недолгим. Никто больше не подсказывал, куда им идти, и они без конца спотыкались.
— О Иисус, Мария и Иосиф!.. — Бини задохнулся от облегчения, когда они наконец уткнулись в родной джип.
На обратном пути в деревню, ободренный светом фар, звуками мотора, видом первых ферм, Бини вновь обрел свою обычную разговорчивость:
— Я слыхал, что в капли от насморка добавляют адреналин. Вы заметили, что я ни разу не чихнул с той самой минуты, как мы вылезли из машины? — Но даже после этого он не рассказал ни одного анекдота. — Салис… Сам себе голова. Живет вдали от своего острова, но чувствует себя хозяином. И зачем я все это ему говорил?
Инспектор, которого терзали мрачные предчувствия о возможных последствиях ночного дела, молчал.

Когда он вернулся домой, Тереза промыла горящие царапины у него на лице, сопровождая свои действия ворчанием:
— Не понимаю, почему ты не поручаешь такие дела молодым карабинерам, они подходят для этого гораздо больше, и им ничего не стоит не поспать полночи. — Ее голос звучал скорее испуганно, чем рассерженно, и она не спросила, что это были за «такие дела».
Письменный доклад инспектора капитану Маэстренжело был лаконичен, в нем не упоминалось о действиях предыдущей ночью. Там говорилось, что его коллега инспектор Бини сообщил о донесении безымянного информатора, что есть указание о местонахождении укрытия и прочее, и прочее.
Устно он сказал, что ждет сообщения о похищении мопеда и отравленном вине, добавив, что беспокоится, как бы мальчик, передающий еду, что-нибудь не заподозрил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30