Клан Салиса решил наказать мальчишку и его поставщиков, но все закончилось обыкновенной дракой в деревенском баре, овцы же продолжали пропадать. К тому времени как Салис освободился из тюрьмы, он уже обо всем знал. Вернувшись домой, он поел, поспал, проснулся туманным утром, снял со стены за дверью винтовку и приставил ее к сердцу предателя, который спал в овчарне. Но пастушок был молод и проворен, и страх заставлял его быть настороже даже во сне. Первый выстрел ударил его в плечо в тот момент, когда он откатился прочь и вскочил на ноги. Он выбежал во двор, надеясь удрать на мопеде. Следующий выстрел срикошетил от мопеда, и, пока мальчишка пытался вернуть к жизни заглохший мотор, Салис успел перезарядить винтовку и дважды выстрелил парню между лопаток.
Еще до того как полностью рассвело, он перевез тело через горы в багажнике старой машины без крыши и выгрузил его на земле враждебного клана. Недавняя поножовщина в баре насторожила Бини. Он понимал, что добром дело с мальчишкой не кончится, и был твердо намерен арестовать Салиса. Бини обнаружил во дворе лужу крови и мопед. Жена Салиса хранила молчание. Сам Салис сбежал, и с тех пор его никто не видел. Жена Франческо не одобряла похищения людей, но на этот раз она явно не была серьезно обеспокоена. Когда в доме появились Бини и инспектор, ее испугало только одно: если в результате поисков похищенной женщины ее муж будет обнаружен, его обвинят в убийстве мальчика. Поэтому она и закрылась, как моллюск в раковине, когда инспектор упомянул о собаке.
— У вас есть доказательства вины Салиса? — спросил капитан. — Я говорю о конкретных доказательствах, а не о луже крови.
— И крови-то нет, — ответил Бини. — Это было в августе. Еще до того как полиция добралась сюда, случилась буря. Потоки дождя переполнили все канавы и ручьи, все затопило. Нет никакой крови. Все, что у меня есть, — вернее, чего нет! — это собака. Ее отсутствие поразило меня, как и Гварначчу, когда я пошел поговорить с женой Салиса на следующий день после убийства. Овцы в загоне и пустая конура. У пастуха должна быть собака. Я спросил ее: «Где собака?» — и она ответила: «Умерла». Если верить ей, муж пристрелил собаку, потому что она заболела. Я спросил, где ее зарыли. Она показала, и я ее выкопал. Сделали вскрытие. Да, собаку застрелили, но она не была больна. И оружие использовали то же, что при убийстве мальчика. Понимаете, это была пуля, отрикошетившая от мопеда. У меня есть улика. Собака все еще в холодильнике Института судебной медицины.
— Уверен, он знал, что ты найдешь собаку, — сказал капитан.
— Конечно знал, — подтвердил Бини. — Он и лужу крови не попытался хоть как-то замаскировать, она исчезла только в результате налетевшей бури. Салис — бандит старой школы, вы должны это понять. Он посчитал, что имеет право сделать то, что сделал, и не видел никаких причин это скрывать. Он подбросил тело на землю клана Пудду потому, что племянник его предал. Он скорее умрет в горах, чем позволит предательству остаться безнаказанными. Я его знаю. Он гордый и поступает по своим законам.
Капитан удержался от замечания, что Бини должен был рассказать им эту историю раньше. Едва ли это было справедливо. Никто не сообщил Бини, что помимо Салиса у карабинеров имелся и второй подозреваемый в деле о похищении графини и что этот подозреваемый — глава соперничающего клана Джузеппе Пудду, который за год до этого сбежал во время условного освобождения.
— А Пудду? Что вы о нем знаете? — Это было все, что капитан сказал.
— У них много общего с Салисом, это понятно. Но мне кажется, Пудду связан с самыми разными людьми, с тосканцами, ростовщиками, даже с мафией. Пудду давно забыл, что он с Сардинии. После сегодняшнего опроса он, наверное, будет считать, что успешно пускает нам пыль в глаза. Вам надо спросить Франческо Салиса, что он думает о Пудду, но от себя скажу: его следует посадить пожизненно. Мне кажется, такие люди без труда выходят досрочно, отсидев лишь половину срока. Они уже в тюрьме планируют следующее дело и исчезают, едва выйдя за дверь, а мы остаемся с очередным делом о похищении на руках.
— Похоже, вы правы, — заметил капитан.
К концу дня инспектор отправился назад во Флоренцию, оставив капитана сворачивать поиски на территории Салиса и объяснять развитие событий прокурору.
Столько изменений в расследовании из-за пустой конуры! Но одна мертвая собака, лежащая в холодильнике Института судебной медицины, еще не означала раскрытие преступления, а «день собаки», как назвал его инспектор, оказывается, еще не закончился. Гварначча нанес ставший привычным визит в палаццо Брунамонти около семи вечера и обнаружил, что Леонардо и Патрик Хайнс — слава богу, без детектива — сидят на белом диване, склонившись над чем-то стоящим между ними на полу. Рыдающая сильнее, чем обычно, служанка Сильвия впустила инспектора и исчезла.
— Она вернулась домой, — подняв сияющие глаза, сказал Леонардо. — Тесси…
На полу между мужчинами стояла корзина. В ней лежала совершенно обессиленная маленькая золотистая собачка. Леонардо осторожно смывал запекшуюся кровь с ее мордочки и поил ее из пипетки. Лапки собаки были забинтованы. Она была слишком слаба, чтобы поднять голову или даже открыть рот, но, когда она ощущала капли холодной воды на пересохшем языке, ее крошечный хвостик делал слабое усилие повилять в знак благодарности.
— На ней живого места нет, — сказал Патрик Хайнс. — Одному богу известно, как ей удалось доползти до дома. По ступенькам она подняться не смогла, пыталась добраться до фонтана. Она не пила много дней, не говоря уж о еде. Когда я пришел, то увидел, что вокруг нее собрались работники мастерской. Они принесли ее сюда на тряпке. Думаю, у нее все кости переломаны, а подушечки на лапах стерты до крови.
Инспектор стоял, глядя вниз на маленький комок шерсти и костей. Бессильное тельце и сила духа, заставляющая помахивать хвостиком. Она казалась такой хрупкой, такой измученной болью, что он не решился погладить ее своей большой неловкой рукой. Он смог лишь спросить:
— Может, ветеринара?
— Она слишком слаба, — отказался Леонардо. — Ей нужна вода, покой и ночной отдых, перед тем как ее обследуют и сделают рентген. Сейчас это ее добьет. Я уверен, что она выживет. Она должна жить!
Он поднялся и отправился принести чистой теплой воды, чтобы промыть раны. Когда он вышел из комнаты, Патрик Хайнс сказал инспектору, что возвращение собаки — это настоящее счастье, словно бы посланный им тайный знак; к тому же, заботясь о Тесси, они могут сделать что-то конкретное для Оливии, вместо того чтобы просто сидеть без пользы. И Лео тоже так считает, добавил Хайнс.
— Это можно понять, — согласился инспектор. — Ужасное чувство неопределенности пройдет, когда похитители свяжутся с вами.
Инспектор расценивал Чарльза Бентли, детектива из Лондона, почти как пришельца с враждебной планеты, а вот Патриком Хайнсом, пожалуй, даже восхищался. Это был высокий, спортивного телосложения человек, голубоглазый и седовласый. Он выглядел спокойным, здравомыслящим, что, как понимал инспектор, кое-что узнавший о прошлом Оливии Беркетт, должно было особенно привлекать ее в мужчине. Казалось, что присутствие Патрика доставляет большое облегчение и сыну Оливии.
Громкий всхлип возвестил о приближении Сильвии. Инспектор и Хайнс обменялись взглядами, и последний пробормотал:
— Слава богу, у нее тут неподалеку живет замужняя сестра. По-моему, она сегодня собирается к ней.
Появилась рыдающая девушка и запричитала из-под бумажного носового платка, что синьорина хочет поговорить с инспектором. Гварначча последовал за служанкой, но очутился в комнате не синьорины, а ее матери.
Комната купалась в мягком ярком свете, лившемся из какого-то невидимого источника, и на этот раз большая кровать выглядела так, словно на ней кто-то спал. Подушки были сбиты в кучу в изголовье, стеганое покрывало отброшено к ногам. Возможно, дочь искала утешения в своем несчастье и здесь чувствовала себя ближе к матери.
Все шкафы были открыты, в центре кровати высилась груда одежды. Маленький инкрустированный письменный столик тоже был распахнут и усыпан бумагами.
— Можете оставить нас, Сильвия. Простите, инспектор, здесь некуда присесть, как вы сами видите… Сильвия, можете идти.
— Я готовить ужин, филиппинский ужин. Мистер Патрик просить меня…
— Вы можете идти.
Глядя на Сильвию, инспектор предположил, что вечер с сестрой вряд ли ее утешит. Маленькая служанка, громко зарыдав, покинула комнату, и стихающие причитания «моя синьора» продолжали долетать до них, пока она удалялась по длинному коридору.
Дочь еще раз извинилась за беспорядок. Интересно, отчего она так рано принялась убирать зимние вещи? Это занятие мало кому из женщин по вкусу: тяжелая работа, много раз приходится залезать в высокие, редко используемые шкафы, бесконечно носить в чистку и обратно зимнюю одежду. Инспектор и сам это дело терпеть не мог, потому что холодная, дождливая погода неизменно наступала сразу, как только все было закончено, и приходилось разыскивать запакованные свитера и терпеть зловоние нафталиновых шариков.
Он собирался высказаться вслух о некой преждевременности этих действий, но вовремя остановился. Шкафы располагались вдоль всех стен комнаты и, без сомнения, могли вместить одежду всех четырех сезонов, а переход от одного к другому был ограничен главным образом объемом шкафа и размером дохода. Вероятно, дочь Оливии — с ее-то пессимистическим взглядом на мир — занялась разборкой вещей, предполагая, что мать едва ли вернется домой до конца зимы. В этом она, возможно, была права. Она подтвердила его мысль, сказав, отодвигая меха к куче одежды на краю кровати.
— Эти тоже надо отправить в холодильник, пока они не обветшали. И здесь много хлама, который Оливия собиралась передать в Красный Крест, но вечно не находила времени. Думаю, я должна сама об этом позаботиться.
— Очень благоразумно с вашей стороны чем-то заняться. Ваш брат и мистер Хайнс сейчас пытаются помочь собачке.
— О да, я знаю, они трясутся над ней, но ее надо отвезти к ветеринару, я сделаю это завтра. Я хотела с вами поговорить о частном детективе из Лондона. Вы его видели?
— Один раз.
— И что вы о нем думаете?
— Я… ну, он прекрасно говорит по-итальянски и, кажется, хорошо информирован.
— А какая от него польза?
— Для нас? — удивился Гварначча. — Совсем никакой. Он может быть полезен только вам, когда придет время, в переговорах с похитителями.
— Извините, но разве не вы этим займетесь?
— Да, я… Но я не могу помешать вам…
— Мне? При чем тут я?! Это выдумки моего брата и Патрика! Вы представляете себе, в какую сумму он нам обходится?
— Я не… — начал инспектор, разглядывая кучу одежды и размышляя о том, зачем Красному Кресту может понадобиться вот эта прозрачная белая вещичка.
— Он обходится в целое состояние, — сама ответила на свой вопрос синьорина Брунамонти. — Четырехзвездочная гостиница, крупные ежедневные издержки. И вы не поверите, какой гонорар! Я хочу, чтобы вы поговорили с Лео и Патриком. Я просматривала личные счета матери, поэтому могу разобраться в том, что происходит. Последний год она вкладывала деньги в дело, и мы не можем позволить себе быть расточительными. Учитывая, что вы здесь, оплата детектива — лишние расходы, вы согласны? Уверена, нам понадобятся все деньги, которые мы сможем собрать, если придется платить выкуп.
— Это правда, однако я вряд ли смогу…
— Я хочу, чтобы вы поговорили с ними. Они согласятся, что собрать деньги для выкупа важнее. Я читала все эти статьи о похищениях в сегодняшних газетах. Вам нужны контакты, информаторы, прослушивание телефонов, люди для слежки в горах, а не это толстое создание с сальными волосами, проживающее за наш счет в первоклассной гостинице. Ведь так?
— Да, синьорина, это верно. Но вспомните, что все это в любом случае делается для вашей матери. И если мистер Хайнс и ваш брат чувствуют себя спокойнее в присутствии детектива, они лучше справятся с предстоящими им испытаниями. Постарайтесь не расстраиваться из-за этого.
— Он даже, кажется, не особенно умен, — перебила инспектора девушка. — Я дважды разговаривала с ним, а, когда мы встретились утром, он не смог вспомнить мое имя.
Инспектор решил откланяться до того, как испытанию подвергнутся его умственные способности. Он оставил ее разбираться с вечерними туалетами, которые мягко поблескивали в рассеянном свете, так и не вспомнив, как ее зовут, — хотя к этому моменту уже записал имя в блокнот, — но точно уверенный в одном: даже если она права и детектив здесь лишний, он не собирался говорить об этом ее брату. Он не мог позволить себе потерять его доверие.
Его последний в этот день визит был к капитану. Как и ожидал Гварначча, капитан был сильно не в духе, потому что сейчас делом занимался не он, а люди поважнее. На его месте человек менее достойный (а таких в военной полиции было немало) немного переждал бы и занялся более перспективным делом. Но Маэстренжело, хотя он выглядел усталым и послал за стаканом воды, чтобы запить таблетку от головной боли, даже не воспользовался случаем снять камень с души, пока инспектор был с ним, — промолчал. Инспектор удивился, что тот нашел время принять его, — он так и не понял, что поддерживал начальника одним своим присутствием. Вполне возможно, что, если бы сам капитан это осознавал и попытался сказать об этом, результатом был бы непонимающий взгляд. Их духовное родство имело глубокие корни, хотя ни тот ни другой этого не признавали.
После того как инспектор рассказал последние новости о собаке, капитан сообщил, что его люди сейчас работают сверхурочно, разыскивая всех сообщников Пудду и пытаясь выяснить, кто в тюрьме мог рассказать ему о семье Брунамонти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30