Судя по всему, я попал в сонную артерию.– Итак, если даже Иисус Христос в момент своей смерти взывал к Господу, что же мешает и нам, простым смертным, грешникам, обращаться к Всевышнему?Я все стоял, наблюдая за тем, как истекает кровью моя жертва. Мачете я отвел чуть в сторону, чтобы капли крови не попали мне на брюки. Я с облегчением подумал о том, что теперь мне остается лишь дождаться, пока наступит конец. Я очень устал и был слишком слаб, чтобы наносить повторный удар.– Что-то не ладится в вашей жизни. Вы заболели, лишились работы, так спросите себя: «Может, в этом есть провидение Господне?»Я шагнул вперед, прямо в лужу, перекладывая мачете в левую руку. Кровь все хлестала из раны, но кассир был абсолютно неподвижен. Я допускал, что он еще может быть жив, но уже не сомневался в его скорой кончине. И подумал: «Ты наблюдаешь, как он умирает».Но вдруг, к моему величайшему удивлению, очень медленно, словно его тянули откуда-то сверху невидимыми тросами, он приподнялся, опираясь на руки и колени.Я был настолько шокирован этим зрелищем, что даже забыл отступить назад. И так и стоял возле него, нагнувшись, склонив голову набок.Каким-то чудом, после неловких и беспорядочных телодвижений, ему с трудом, но все-таки удалось подняться на ноги. Он стоял, положив руки на бедра, чуть наклонившись вперед, и пульсирующая рана все выплескивала кровь. Его тенниска уже насквозь пропиталась ею, став темно-красной, и липла к телу. Я даже разглядел форму его сосков сквозь намокшую ткань. Лицо мужчины было белым как полотно.– Спросите себя: «Означает ли это, что Господь покинул меня, или Он сознательно насылает на меня невзгоды?» И увидите, что нет причины, по которой вы могли бы заслужить Его кару. Вы праведны, благочестивы, преуспеваете в любви, кротости, терпении, и тем не менее на все воля Божья…Я отступил на шаг, попятившись к холодильнику, и кассир поднял голову и уставился на меня, часто моргая. Дыхание его было сиплым, в груди что-то клокотало; очевидно, легкие его наполнились кровью. Он обхватил руками горло.Я сделал еще шаг назад. Я чувствовал, что нужно снова ударить его, убить, знал, что это будет гуманнее, чем заставлять этого несчастного так страдать, но у меня не было уверенности в том, что хватит сил поднять мачете. Я иссяк.Он попытался заговорить: рот его беззвучно открывался и закрывался. Слышно было лишь клокотание в груди. И вдруг, очень медленно, он отнял левую руку от горла и протянул ее к полке. Пальцы его обхватили горлышко бутылки с кетчупом, что стояла с краю, и он не бросил, а, скорее, пихнул ее в мою сторону.Удар пришелся по ноге. Мне не было больно; бутылка отскочила и, упав на пол, разбилась на три, почти равных, осколка. Я уставился на еще одну красную лужицу.– И вы задаетесь вопросом: «Действительно ли неисповедимы пути Господни? И как мне это понимать?» Вы спрашиваете: «А не является ли это своего рода уловкой? Попыткой уклониться от ответа, когда вы, проповедники, не находите объяснений постигшим меня несчастьям?» Вы справедливо недоумеваете: «Где же Ответственность? Где Справедливость?» Вы возмущены, потому что чувствуете, что заслуживаете ответа…Он вновь поднес руку к горлу. Кровь просачивалась меж его пальцев, но текла уже не так сильно.Он начал падать, но как-то постепенно, словно колеблясь перед каждым последующим движением, как актер, переигрывающий роль. Он упал на колени, приземлившись на осколок стекла от бутыли с вином, с ужасающим хрустом измельчив его своей массой в пыль. Потом на мгновение замер и присел на ягодицы, опять замер и наконец рухнул на пол. Голова его ударилась о нижнюю полку и, отскочив от нее, как-то нелепо свесилась; руки наконец разжали горло.Все это произошло как в замедленной съемке.– Предположим, кто-то вас утешает: «Бог дал, Бог взял». Что значат для вас эти слова?Я уставился на свою жертву и, как и при убийстве Педерсона, начал мысленно считать. Я дошел до пятидесяти, перед каждой цифрой делая небольшую паузу, чтобы набрать в легкие побольше воздуха. Пока я считал, кровь уже перестала хлестать из раны.Я заткнул мачете за пояс, как пират. Потом снял лыжную маску. Воздух приятно охлаждал кожу, но запах тела Джекоба так и стоял у меня в носу. Он, словно грязь, въелся в мою кожу. Я снял свитер через голову. Спина моя взмокла от пота, и я чувствовал, как он тонкими ручейками струится по позвоночнику, впитываясь в пояс брюк.– Или вам скажут: «Человек предполагает, а Бог располагает…»Я хотел пощупать его пульс, но мысль о том, что придется касаться его запястья, вызвала новый приступ тошноты, и я оставил эту затею. Кассир был мертв. Я мог судить об этом хотя бы по обилию крови на полу; это была огромная лужа, разлившаяся вдоль задней стены магазина и уже начавшая расползаться по центральному проходу. Смешавшись с вином, кетчупом и битым стеклом, она являла собой омерзительное зрелище сродни ночному кошмару.– Или говорят: «Господь определил каждому его предназначение, даже нечестивцам уготована участь сеять зло…»Я стоял, вслушиваясь в голос проповедника. Очевидно, передача шла из какой-то студии: время от времени проповедь прерывалась возгласами слушателей «Аминь!» или «Слава!» или «Аллилуйя!». И, кроме того, сотни или даже тысячи людей – в Огайо, Мичигане, Индиане, Иллинойсе, Кентукки, Западной Вирджинии, Пенсильвании – слушали ее: кто дома, кто сидя за рулем автомобиля. И все они были соединены незримой нитью – голосом проповедника, – которая тянулась и ко мне. «И они не знают , – думал я. – Даже ни о чем не догадываются» .Я почувствовал, что, хотя и Медленно, но приходит успокоение. Пульс мой вошел в нормальный ритм; руки перестали дрожать. Я чуть было не погубил все дело, наведавшись в этот магазин, но сейчас ситуация была спасена. Мы опять были вне опасности.Я задрал рубашку и осмотрел грудную клетку. На ребрах уже обозначился темно-пурпурный кровоподтек.– Братья и сестры, позвольте мне поговорить с вами о судьбе. Что значит для вас это слово? Если я скажу, что вам суждено однажды умереть, найдется ли среди вас хоть один человек, кто осмелится поспорить со мной? Конечно же, нет. А вот если я скажу кому-либо из вас, что ему суждено умереть в назначенный день и час да еще назову причину его смерти, человек этот наверняка покачает головой и скажет, что я болван. И все же я говорю вам…Я заставил себя встряхнуться, выйти из состояния ступора и быстро прошел по центральному ряду к прилавку, перегнулся через него и выключил радио. На входной двери висела табличка «Извините, закрыто», и я перевернул ее так, чтобы надпись была обращена к улице. Я хотел погасить свет, но, потратив почти минуту на поиски выключателя, в конце концов отказался от этой идеи и вернулся к задней стене магазина.Без голоса проповедника в помещении стало пугающе тихо. Звуки, сопровождавшие любое мое движение, эхом отражались от окружавших меня полок с продуктами и возвращались ко мне вороватым шорохом, какой обычно издают грызуны.Я взял кассира за ноги и потащил его к кладовке. Обескровленный, он оказался легче, чем я ожидал, но все равно справиться с ним оказалось нелегко. Тело его было громоздким, неуклюжим, и к тому же сложно было передвигаться по залитому кровью полу.Каждое мое движение отдавалось тупой болью в груди.Кладовка представляла собой крохотную узкую комнатку прямоугольной формы. Здесь стояли ведро, швабра, на полке лежали какие-то тряпки и щетки. В самом углу я разглядел умывальник и замызганный унитаз. В воздухе витал тяжелый запах дезинфицирующих средств. Выхода на улицу не было. Если бы я убежал сюда, то оказался бы в ловушке.Я втянул кассира за ноги; потом пришлось сделать передышку и высвободить его руки, застрявшие в узком дверном проеме. Сложив их ему на груди, как покойнику в гробу, я протащил тело в глубь комнатки, подтянув его ноги к унитазу, чтобы можно было закрыть дверь. Я забрал у кассира бумажник, часы, кольцо с ключами и положил их себе в карман.Надежно спрятав труп, я вернулся в торговый зал. Подойдя к прилавку, открыл кассу. Стодолларовая банкнота лежала в самом низу ящичка. Она была единственная. Я сложил ее пополам и засунул в передний карман джинсов.На прилавке валялось несколько бумажных пакетов. Я схватил один, раскрыл его и высыпал туда все содержимое кассы.Когда я уже закрывал ящик, оглядывая окружавшие меня полки, выискивая, что бы еще мог украсть бродяга, к магазину подъехала машина. Увидев ее, я застыл как вкопанный, рука моя так и зависла над кассовым аппаратом. Машина подкатила к самому входу, в окна ударил слепящий свет фар.Свитер и лыжная маска лежали передо мной на прилавке. Я схватил свитер и судорожно начал натягивать его, но запутался в рукавах и никак не мог просунуть голову. В конце концов я отказался от этой затеи и прижал свитер к груди, словно рассчитывал спрятаться за ним.Фары погасли, мотор затих. Из машины вышла женщина.Я вытащил из-за пояса мачете и положил его на прилавок, прикрыв газетой, которую читал кассир.Лужа крови и вина хорошо просматривалась от двери. К тому же по всему полу тянулись кровавые следы, оставленные подошвами моих сапог; они вели прямо к прилавку и были еще влажными, удивительно четкими, ярко-красными и напоминали мозаичный узор на полу в танцклассе. Глядя на них из-за прилавка, я почувствовал, как от волнения сдавило грудь. Я понял, что был неосмотрителен. И оставил после себя улики.Пока женщина шла к двери, в небе пронесся еще один самолет, спешащий на посадку; от рева его двигателей задрожали стены. Женщина обернулась, провожая его взглядом, и инстинктивно пригнулась. Она была пожилой – судя по всему, далеко за шестьдесят, элегантно одетой – в темной шубе, черных туфлях на высоких каблуках, в ушах посверкивали жемчужные серьги, в руках она сжимала крохотную черную сумочку. Несмотря на толстый слой румян на ее лице, она выглядела очень бледной, как бывает после перенесенной болезни. Женщина была сосредоточенна и серьезна, словно опаздывала куда-то и дорожила каждой минутой.Она толкнула дверь, убедилась, что та закрыта, и, приложив к стеклу руку в черной перчатке, попыталась заглянуть внутрь. Она тут же заметила меня, застывшего за прилавком, и красноречивым жестом указала на часы. Потом подняла вверх два пальца. Я разглядел, как она старательно выводит губами:– Без… двух… минут… шесть! Я замотал головой.– Закрыто, – прокричал я в ответ.В сознание стучался настойчивый шепот, он чуть ли не вопил: «Пусть она уйдет. Она ничего не запомнит. Все выглядит так, будто ты закрываешься и уже готов покинуть магазин. Пусть она уйдет» .Я положил руки на прилавок и вновь покачал головой, моля Бога о том, чтобы она вернулась в машину.Женщина начала барабанить в дверь.– Мне нужна лишь бутылка вина, – прокричала она сквозь стекло. Я слышал, но голос ее звучал как будто издалека. Он показался мне знакомым, но я так и не смог вспомнить, кому он мог принадлежать.– Мы уже закрылись, – рявкнул я.Она застучала кулаком по стеклу.– Пожалуйста.Я осмотрел свои руки – внимательно, каждый палец, проверяя, нет ли на них следов крови. Когда я поднял взгляд, то увидел, что женщина все еще стоит в дверях. Я понял, что она просто так не сдастся; уходить она явно не собиралась.Женщина опять начала колотить в дверь.– Молодой человек!Я уже знал, что последует дальше, предвидел, чем все кончится. События последних трех месяцев закалили меня, приучили реагировать на любую неожиданность; тяжкий груз содеянного не позволял мне допускать ни малейшей оплошности, заставлял действовать, устраняя любые препятствия, не гнушаясь крайними мерами. Я только что в течение трех часов общался с полицией. Если женщина сможет описать, в чем я был одет, полиция сразу же установит мою личность. И тогда мне грозит арест, тюрьма. Я сознавал весь ужас предстоящего, сознавал, что это будет самым жутким преступлением – даже в сравнении с убийством родного брата, – что я буду жалеть о содеянном всю оставшуюся жизнь, и все же добровольно пошел на это. Я был напуган, нервничал, я оказался в западне. Только что я убил человека, зарезал его мачете. Мои брюки и сапоги были в крови, и при каждом вдохе я ощущал запах Джекоба.Я шагнул из-за прилавка.– Всего одну бутылку вина, – кричала женщина через стекло.Я открыл дверь ключом кассира. Распахнул ее и посмотрел на машину, чтобы убедиться, что женщина одна. В машине никого не было.– Я только на минутку, – сказала она, чуть задыхаясь. – Мне нужно лишь бутылку столового вина для подарка.Она вошла, и я закрыл за ней дверь, щелкнув замком. Ключи я положил обратно в карман. Обернувшись, она взглянула на меня.– Вы ведь продаете вино?– Конечно, – ответил я. – Вино, пиво, шампанское…Она ждала, что я продолжу, но я замолчал. Я стоял, улыбаясь, между ней и дверью. Теперь, приняв решение, я был на удивление спокоен. Как и при убийстве Сонни, когда мне казалось, что я всего-навсего лишь играю роль.– Ну? И где же оно? – Она еще не заметила кровавые следы на полу.– Сначала нам нужно договориться об одной услуге.– Услуге? – смутилась она. И посмотрела на меня, теперь уже внимательнее, улавливая выражение моего лица, глаз. – У меня нет времени для шуток, молодой человек, – сказала она, чуть вскинув голову – воинственно, как ястреб.– Я только что сшиб полку с красным вином. – И я указал в сторону лужи у задней стенки магазина.Она заглянула в центральный ряд.– О, Боже, – произнесла она.– У меня тряпка лежит на полке в кладовке, и нужно взбираться по лестнице. Но кто-то должен подержать мне ее.Она опять уставилась на меня.– Так вы хотите, чтобы я подержала вам лестницу?– Я оказал вам любезность, впустив вас в магазин.– Любезность? – фыркнула она. – Вы закрылись раньше положенного времени, чтобы улизнуть домой. Не думаю, чтобы ваш босс оценил ваш поступок как большую любезность.– Вам всего лишь нужно будет подержать… Женщина постучала пальцем по циферблату часов.– Было без двух минут шесть. Любезность! Никогда не сталкивалась ни с чем подобным.– Послушайте, – сказал я. – Я не могу убрать все это без тряпки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50