Если хотите с кем-то связаться, действуйте через меня, – заявил он. Его тон был раздраженным. Возможно, это тоже входило в тактику переговоров.
Меня осенило, что нужно произнести следующее: «Слушайте, свяжите меня с ним в течение часа, или я причиню вред заложнице». Я серьезно рассматривал такую возможность, потому что мне казалось, что если существует угроза для жизни, то в соответствии с правилами он должен по мере сил исполнять мои желания. Но это наверняка укрепило бы его во мнении, что я удерживаю заложницу. Что не входило в мои планы.
Я чувствовал себя нелепо, но так как окна закрывали ставни, мне пришлось добраться до почтового ящика, чтобы взглянуть, что происходит снаружи. Я вспомнил, что крышку почтового ящика нужно толкнуть вперед, но тогда мой высунутый палец окажется слишком уязвим, поэтому пошел искать ручку.
Потом я сообразил, что в доме горит свет, который будет заметен в щели открытого ящика. Полоска света с моей головой в виде тени посредине – без сомнения, идеальная мишень.
Я выключил в доме свет и приступил к делу.
Я разглядел полицейскую машину на приличном расстоянии слева, другую – довольно далеко справа. Похоже, они перекрыли участок дороги, чтобы мимо никто не проехал. Я сомневался, что смогу увидеть полицейских. Но была вероятность, что черные тени за машинами – это именно они.
Дверь издала глухой звук – мне показалось, что в нее попала пуля. Я резко отпустил крышку ящика и отскочил в сторону.
Я попытался вспомнить, что мне рассказывала Габриэль об осадах, когда несколько месяцев назад мы стояли с ней на вершине скалы. От нее я узнал, что с тысяча девятьсот семидесятого года все захваты заложников в Европе заканчивались арестом или смертью, но ничего более полезного и менее пугающего в голову мне не приходило. Я помнил ее рассказ о том, что обычно бойцы снабжены приборами ночного видения, поэтому лучше оставлять в осажденном доме свет включенным – тогда они видят хуже, чем обычный человек. А если осада затягивается, они предпочитают штурмовать дом в конце своей смены, чтобы не перекладывать задание на чужие плечи. Это означало восемь или девять утра? Но действуют ли эти правила в Испании? Полагаю, да. Полицейский везде полицейский, это интернациональное понятие. Но в Испании их смена может заканчиваться раньше, чем в Великобритании.
Что еще я мог вспомнить? Она говорила, что в Англии им запрещено стрелять, если чьей-то жизни не угрожает реальная опасность. У меня было ощущение, что испанцы начнут стрелять в любом случае. Она упоминала о гранатах, которые передвигаются по комнате зигзагообразно, и о слезоточивом газе. Мне нужно было срочно заблокировать щель почтового ящика и, вероятно, печную трубу.
Я не мог придумать, чем забить щель ящика. Молотки, гвозди и весь полезный инвентарь вместе с мышами находились в сарае-пристройке, выходящем на задний двор. Лучшее, что я мог придумать, – это втиснуть в проем несколько книг, а потом протащить комод по коридору и придвинуть его к двери.
Очевидно, полицейский спецназ обычно проникал через входную дверь, и у них в арсенале было несколько методов, чтобы ее взломать. Они могли использовать таран. Или сделать дырку в двери, выстрелив специальным зарядом. Или наиболее популярный метод: подбежать к почтовому ящику и забросить что-то вроде якоря, соединенного цепью с машиной. Машина резко даст задний ход, и дверь сразу вылетит. Я надеялся, что, заблокировав почтовый ящик, помешал применить последний вариант.
Теперь на очереди была печная труба. Я взял побольше простыней и запихнул их в нее. Труба была довольно широкая, но я был уверен, что дымоход слишком узок, чтобы по нему спускаться. Все же я понимал, что они способны забраться на крышу и сбросить вниз гранату или пустить слезоточивый газ.
Я вернулся обратно, чтобы посмотреть на Эми. Она уже уснула, несмотря на яркий свет в кухне.
Я снова включил чайник и отправился в туалет.
Я почти не сомневался, что слышу голоса с улицы, под окном туалета, поэтому старался не шуметь и не стал спускать воду, что вообще-то против моих правил. Потом я прижал ухо к окну. Я был убежден, что они в паре дюймов с другой стороны стекла, но не мог разобрать, что они шептали.
Я вернулся к телефону.
– Алло? – сказал я.
– Алло.
– Если я не буду вешать трубку, как я узнаю, что мне хотят сообщить что-то интересное? – спросил я.
– Мы покричим снаружи, и вы возьмете трубку.
С ума сойти.
Я снова положил телефонную трубку на стол.
Я решил, что изменю стратегию с дымоходом. Если бы я был на их месте, то все равно бы бросил гранату. Ведь они не знали, что я запихал туда простыни. В результате граната застрянет в простынях и взорвется, проделав большую дыру в стене или потолке, и они смогут проникнуть внутрь или хотя бы пустить слезоточивый газ.
Тогда я вынул простыни и разжег в камине сильный огонь. Никто в здравом рассудке не станет лезть в огонь, а труба быстро разогреется, и они не рискнут что-либо затевать на крыше. План не безупречный, но гораздо лучше идеи с простынями.
Я еще раз позвонил Габриэль с мобильного. Ответа не было.
У меня возникло странное ощущение, что теперь мне нужно чем-то себя занять. Единственное, что оставалось делать, – ждать, когда полиция окажется внутри. Я чувствовал, что, сидя так, подчиняюсь судьбе, но не мог придумать, что еще предпринять.
Я сел за стол рядом с Эми и взял трубку.
– Алло? – сказал я.
– Алло, – ответил полицейский.
– Слушайте, – предложил я. – Давайте я выйду с поднятыми руками и без оружия, а вы пообещаете не стрелять.
Гениально.
– Сначала мы хотим видеть заложницу, – настаивал он. – Иначе откуда нам знать, что вы не устроили в доме ловушку и мы не взорвемся, когда пойдем за вашей женой?
– Я не могу показать вам заложницу, потому что у меня ее нет, – повторил я в очередной раз.
– Вы и так обвиняетесь в одном убийстве, сеньор Гонгола, и я вам советую…
– В каком убийстве?
– Мы получили ордер на ваш арест по обвинению в убийстве сеньоры Олаи Мухики.
– Почему? – Я был потрясен.
– У нас есть улики, подтверждающие вашу вину, в том числе анализ крови.
Оказалось, полиция всего мира использует одни и те же слова, когда объясняет выдвинутые против вас обвинения. У меня сложилось впечатление, что ордер на арест для него самого явился новостью, как будто он только что получил сообщение от коллеги. Возможно, они планировали арестовать меня на следующий день, но тут возникла проблема с заложницей и заставила всех поторопиться.
Тогда я понял одно: что бы ни случилось, они все равно мне не поверят. Однако еще был шанс, что они позволят мне покинуть дом, а когда арестуют, выяснят, что Габриэль в доме нет. Тогда с меня снимут хотя бы одно обвинение.
А если Габриэль действительно собиралась утверждать, что я держал ее в заточении, а они каким-то образом неправильно поняли ее слова? Если заявит, что я взял ее в заложницы, но ей удалось позвонить в полицию и выбраться из дома до их приезда? В таком случае у полиции против меня будет обвинение в убийстве, плюс возникшее недоверие, вызванное провокационным поведением Габриэль, плюс предыдущие претензии к моей матери из-за нападения на полицейского, плюс подозрения в связях с ЭТА. В результате меня точно посадят. Полиция всегда так делает. Например, сажает Аль Капоне за неуплату налогов. Обвинение не имеет большого значения.
Я был пьян, мне хотелось спать, было непонятно, что делать дальше.
Я занялся огнем в камине. Пламя сильно разгорелось, и это было уже хорошо.
Я вспомнил, что у меня есть номер полицейского, который наполовину мне поверил. Я решил позвонить ему напрямую, но, как и следовало ожидать, мне никто не ответил.
Я размышлял, не поджечь ли дом. Я представлял, что смогу укрыться в одной из комнат и поджечь другую часть дома, а потом, в неразберихе, в дыму, при суете пожарных команд мне с Эми удастся убежать. Им будет гораздо труднее стрелять в людей, потому что они будут опасаться попасть в одного из своих.
Если я попытаюсь это сделать, мы с Эми рискуем погибнуть.
Я бы мог сдаться и надеяться, что против меня не будет серьезных обвинений. Я знал, что снаружи очень темно. Полицейские не установили прожекторов для освещения местности, а значит, если я открою дверь, они не поймут, есть ли у меня в руках оружие. Это показалось мне странным. Было бы естественно, если бы они навели на дверь фары машин, чтобы видеть, как я буду выходить. Или все сделано намеренно? Им нужна темнота, чтобы можно было в любой момент пробраться в дом? Значит, их стратегия – штурмовать.
Я постарался рассмотреть другие варианты. Я бы мог… Я не имел понятия, что еще мог сделать.
Думай, Сал, думай.
А если представить, что Габриэль невиновна? Ее захватил, скажем, Алекс. Возможно, он хочет ее убить. Меня арестуют, а если полиция и будет искать Габриэль, то не слишком долго. Она может погибнуть, прежде чем ее обнаружат. Мой арест не давал мне никаких преимуществ. Только я слышал, что она поехала к конструкциям Чиллиды. Возможно, кто-то следовал за ней на машине. Ведь Алекс не должен был знать, кто из нас отправится на железную дорогу, а кто – в Сан-Себастьян. Значит, за ней следили. Ее похитили, и Алекс позвонил в полицию от моего имени: но зачем? Чтобы я не мог явиться и спасти ее? Чтобы мне не верили, по крайней мере на первых порах, а у них было время уехать. Потом он ее убьет и сможет исчезнуть. В таком случае мне нужно бежать, чтобы помочь ей. Иначе я или сяду на несколько дней в тюрьму, как это уже было раньше, или меня застрелят.
Я стал снова прокручивать в голове всю ситуацию, которую только что обсудил сам с собой, и это было еще одним проявлением опьянения. Если предположить, что Габриэль окончательно сбрендила и желает организовать мою смерть или заключение в тюрьму, то она наверняка будет уверять, что я действительно держал ее в заложниках. Ей уже удалось подсунуть мою окровавленную рубашку, бог знает когда, на место убийства Олаи, и теперь мне не отвертеться. Тогда я все равно должен выбраться отсюда: чтобы найти доказательства своей невиновности или покинуть страну и до конца жизни работать барменом на одном из Греческих островов. Кто знает? Как бы то ни было, мне нужно было бежать.
Глава 42
Я сообразил, что одна из проблем заключалась в том, что они считали нас иностранцами, а следовательно, им казалось, что они не разбираются в логике нашего поведения; они не доверяют нам, как любым иностранцам, и постараются действовать решительно.
Снаружи раздался голос в громкоговорителе:
– Мы хотим поговорить с вами.
Очевидно, они где-то отыскали человека, владеющего английским; меня это удивило, потому что я считал, что мы нормально общаемся по-испански.
– Подойдите к телефону, – велел голос.
Я взял телефонную трубку.
– Мы просим, чтобы вы позволили нам говорить с заложницей.
– Не могу, потому что у меня нет заложницы, – ответил я.
Он, очевидно, ожидал от меня именно такого ответа, потому что сразу продолжил:
– Я должен вас предупредить, что если вы не желаете сотрудничать и не выдвигаете никаких требований, мы готовы взять дом штурмом.
– Я хотел связаться с полицейским, о котором упоминал, – запротестовал я.
– Как мы уже говорили, в его офисе нам сообщили, что вас разыскивают по обвинению, не имеющему отношения к похищению, а значит, он вряд ли будет расположен к вам лучше, чем я.
– Да, но я все равно хочу с ним связаться, – настаивал я.
– До вашего ареста мы не предоставим вам такой возможности.
Мне было интересно, начнут ли они штурмовать дом без всякого предупреждения, или объявят время и дадут несколько минут на размышление. Возможно, они ждали какое-то официальное лицо, которое должно дать добро на операцию.
Я вбил себе голову, что штурма уже не избежать, но возможно, это была паранойя. Насколько я еще оставался пьян? Могло быть и хуже.
В итоге я вернулся к своему первоначальному решению: нужно бежать, а не сдаваться. Конечно, была вероятность, что меня схватят при попытке побега, но тут уж ничего не поделаешь. Я и так потратил слишком много времени на пьяные сомнения.
Человек, забравший Эми и, вероятно, мою белую рубашку, проникал в наш дом беспрепятственно. Я постарался сконцентрироваться на этом. Это могло подсказать мне, как действовать. Я отнес Эми в ее комнату и огляделся. Окна были наглухо закрыты. Снаружи не было балкона или выступа, поэтому я сомневался, что сюда можно забраться без помощи лестниц.
Потом я зашел в ванную. Здесь окно было маленьким и тоже надежно запертым. Мне всегда казалось, что изначально в ванной было второе окно, но его забили, когда к одной из стен пристроили сарай. Помещение выглядело вполне надежным.
Я вернулся в комнату Эми.
Чердак.
В потолке был люк, ведущий на чердак. Я пододвинул стул и встал на него. Люк открылся легко, но наверху было темно, и я взял фонарь.
Ничего интересного. Темный чердак без окон и без других лазов.
Но все равно чердак казался наиболее подходящим путем для побега.
Я взял фонарик в зубы и стал пробираться наверх. Моя пораненная рука болела от напряжения, но это было меньшее из зол.
Мне повезло. В одном месте между кирпичами образовалась прореха; очевидно, здесь начал крошиться цемент.
Я вынул несколько верхних кирпичей. У моих ног уже была небольшая куча цемента – там, где известка обсыпалась раньше. Было очень похоже, что эти кирпичи вынимали раньше, а потом вернули на место.
Теперь передо мной зияла дыра в четыре кирпича шириной и три глубиной. Я просунул туда фонарь. Там находился пристроенный к дому сарай с односкатной крышей, где я хранил инструменты и газонокосилку. Хотя он располагался на самом высоком склоне холма, все же чердак был в девяти футах от земли. Прыгать довольно рискованно, но я вполне мог это сделать. Первая хорошая новость за несколько месяцев.
Если похитители Эми проникли таким образом, то они совершили крутое восхождение; но все же это было вероятно. Еще им пришлось сбить наружный засов с сарая. Или отвинтить его, что, как я теперь понимал, не слишком тяжело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29