Похоже, он давал понять, что ей не придется отправляться в тюрьму, но чтобы это произошло, нам нужно правильно организовать защиту.
– Мы должны выслушать представления сторон, а позже снова встретимся в том же составе, что и сегодня. Потом будет назначена дата суда, – объяснил он.
Это была хорошая новость, и казалось вполне разумным, что власти искали компромиссное решение, которое удовлетворило бы и нас, и их.
Я подумал, что это отличный результат, но в последний момент почувствовал замешательство.
– А теперь прошу покинуть мой кабинет, – сказал прокурор.
Мы встали и собрались уйти, но в дверях меня остановил один из чиновников:
– Вы можете на минуту задержаться?
Через минуту я уже был в другом кабинете, один на один с инспектором – любителем трогать мебель.
– Мне кажется, вы не были со мной откровенны, – произнес он.
– В каком смысле?
– Оказывается, у нас есть наводка.
– Какая наводка? – удивился я.
– Позвонили в другой отдел, поэтому до меня не сразу дошла информация.
– Что за наводка? – повторил я. – Я теряюсь в догадках.
– Нам сообщили, что вы были у конструкций Чиллиды в то время, когда убили Олаю.
О боже.
– Конструкции Чиллиды? – тупо спросил я. – При чем тут они?
– Перестаньте!
– Что?
– Вы ведь знаете, где погибла Олая. Вы наверняка читали об этом в газетах, и это активно обсуждали на вашей работе. Вы прекрасно представляете, где было найдено ее тело.
Я придерживался своей версии.
– Так вы говорите, что ее тело нашли у конструкций Чиллиды рядом с Сан-Себастьяном? – Я издал задумчивый и печальный вздох. – Вы должны понять, что у меня полно собственных проблем. Я не читал газет.
– Тело было найдено именно там.
Я задумался. Я всегда считал, что убедительная ложь должна быть похожа на правду. Но если я признаюсь, что был там, какое у меня будет оправдание? Теперь уже нельзя признаться, что мы говорили с ней по телефону, потому что это выглядело бы так, что я скрывал слишком многое и что меня вынудили признаться. Или в этом вообще не было никакого смысла? Ну же, мозг, работай!
– Я немного подумал и пришел к выводу, что кто-то хочет меня подставить, – наконец признался я.
– Почему вы это говорите?
– В то утро меня попросили приехать к конструкциям Чиллиды.
– Зачем?
– Слушайте, нам приходят письма с угрозами. Все вокруг из рук вон плохо. Мне сказали, что если утром я поеду туда, то пойму, что происходит.
– Кто вам это сказал?
– Это был анонимный телефонный звонок. Вы должны понять, что мы были очень измотаны из-за всего этого. Я не уверен, что веду себя рационально. Поэтому я поехал туда.
– Кто-нибудь может подтвердить, что вам звонили по телефону и сказали ехать туда?
– Нет, – ответил я. – Но вы же получите распечатку звонков.
– Что за человек вам звонил?
– Не знаю, – заявил я. – Это была женщина. По голосу ей было двадцать с чем-то или тридцать. Вообще-то она говорила по-испански. А если это не ваш родной язык, труднее разобраться в таких различиях.
– Могу себе представить, – саркастически произнес он. Мне было трудно определить его настроение, потому что он говорил по-испански.
Я сделал вид, что задумался на какое-то время, а потом продолжил:
– Я обращался в полицию по поводу писем. Инспектор, который этим занимался, должен меня вспомнить. Возможно, я найду имя полицейского, с которым говорил. – На самом деле я не стал записывать его имя, потому что наше общение было пустой тратой времени. – Еще есть поверенный, который подтвердит, что происходило.
– Поверенный? – рассмеялся полицейский. – Значит, все в порядке.
Похоже, дела мои были плохи.
– Итак, вы говорите, что поехали к конструкциям Чиллиды, – напомнил он. – И что вы сделали потом?
– Я попал в такую ситуацию, что никак не мог решить, что мне делать. – Я понимал, что говорю не слишком вразумительно, но по крайней мере моя речь звучала естественно-хаотично. – Пока я направлялся к месту встречи, я все время сомневался, правильно ли поступаю. Понимаете, это могло оказаться ловушкой. Вернее, как выяснилось, это и была ловушка. В общем, я припарковал машину и направился в сторону конструкций. Я уже видел их перед собой. Но не заметил ничего необычного. Наверное, я воображал, что там меня кто-то встретит или еще что-то. В общем, я приехал, ничего не произошло, и я вернулся домой.
– И все? – спросил он.
– И все.
Он долго смотрел на меня, и я чувствовал, что он купился на мою ложь.
– Ваша история не выглядит правдоподобной. Но вам не стоит слишком волноваться, – успокоил он. – Это странная земля. Мы привыкли получать фальшивые наводки, находить один слой правды под другим и иметь дело с разными напастями. Основой расследования является версия, что преступление имеет отношение к ЭТА. Я лично не верю, что дело в этом, но пока существует официальная версия, мы не станем слишком настойчиво дышать вам в затылок.
Я улыбнулся. Он не ответил на мою улыбку.
– Это было страшное убийство, сеньор Гонгола, – напомнил он.
– Да.
– Металлический штырь, на который ее насадили, очень толстый. Судя по уликам, прежде чем это сделать, убийца нанес ей удар в спину. Мы полагаем, она была убита на берегу, в нескольких метрах от того места, ее резали и били по спине. Они сделали дырку в ее теле, чтобы можно было надеть его на стальную конструкцию. Это было или убийство напоказ, или дело рук сумасшедшего.
– Боже, – произнес я, представляя всю картину.
– Паспорту вас с собой? – спросил инспектор.
– Нет.
– Вы должны сдать нам свой паспорт и не покидать страну, пока идет следствие. Привезите ваш паспорт в течение двадцати четырех часов.
Когда мы вышли из здания, моя мать поинтересовалась, что случилось.
– Ты отправишься в тюрьму, – сообщил я.
– О.
– Но возможно, нам удастся этого избежать.
– Слава богу, у меня есть ты, Сал.
– Да, – согласился я.
Мы вернулись домой и обнаружили, что Габриэль пакует чемоданы.
– Ты рылся в моих вещах? – спросила она.
– Нет. А что?
– Мой чемодан под кроватью, – сказала она.
– А что с ним?
– Кто-то в нем копался.
– Не я.
– Пропали некоторые фотографии.
– Правда? Какие фотографии?
– Всякие. Фотографии из моего прошлого.
– Сколько?
– Трудно сказать. Но многих не хватает. В основном они были сделаны, когда я жила с Алексом. Думаю, пропали все снимки с Алексом.
– Э, кажется, ты куда-то собираешься, – заметил я.
– Я возвращаюсь в Англию.
Из меня как будто выкачали всю энергию.
– Я побуду там какое-то время. Освежу мысли. Похожу на занятия, подготовлюсь к рождению ребенка, – говорила она. – Мне нужно все обдумать.
Не уезжай…
– Я давала себе несколько клятв, – продолжала она. – Обещала себе, что больше никогда не запутаюсь в отношениях, которые замешаны на насилии. Что уйду при первых признаках беды. И потом – мне кажется, мы с тобой выдохлись. Говоря это, Габриэль не переставала укладывать вещи. Ее взгляд был прикован к чемодану.
– Насилие? – переспросил я.
– Ты такой безвольный.
– Безвольный, но склонный к насилию?
Она говорила бессмысленные вещи. Ей было безразлично, что в ее словах отсутствовала логика, ей просто хотелось уйти.
Я встал. Я не мог придумать, что сделать или сказать.
Габриэль повернулась и посмотрела на меня. Я подошел к ней, и мы обнялись. Мы плакали, раскачиваясь вперед и назад.
Глава 27
После первого потрясения я почувствовал себя обманутым. Я думал, у нас еще остались силы. Мне казалось – один из нас вот-вот сделает шаг навстречу другому. Иногда я говорил себе, что неправильно понимаю происходящее. Неужели нас унесло течением в разные стороны, и мы потеряли то, что еще недавно нас объединяло? Конечно, с тех пор как приехала моя мать, я стал проводить меньше времени наедине с Габи, но это же временная проблема. Моя сумасшедшая мать не собиралась жить с нами вечно. Всегда наступает такая странная фаза, когда все разваливается, когда один из партнеров должен доказать, что в основе своей отношения еще крепки.
Было бы все по-другому, если бы на нас не давили так со всех сторон? Все бы изменилось, если бы мы тогда вместе прыгнули со скалы?
Габриэль остановилась у подруги и сообщила мне номер телефона. Я выждал день и позвонил. Трубку взяла подруга.
– Можно Габи?
– Кто это?
– Сал.
– Посмотрю, здесь ли она.
Посмотрит, здесь ли она? Наверняка она знает, дома или нет Габриэль; на самом деле она имела в виду, что спросит, захочет ли Габи разговаривать.
– Да? – раздался в трубке голос Габриэль.
Что я должен был сказать? Начать серьезное обсуждение темы домашнего насилия? Поделиться несколькими свежими анекдотами с работы? Обсудить погоду? Или состояние дорог?
– Я хотел узнать, как твои дела, – произнес я.
– Хорошо, – ответила она.
Пауза.
– Ты записалась на какие-нибудь занятия для будущих мам?
– Нет, еще нет.
– Ясно. Еще не успела?
– Да. Ты меня не любил, верно?
– Что?
– Ты никогда не говорил, что любишь меня.
– Я говорил.
– Когда? Приведи хотя бы один пример. Когда?
– Я говорил, что люблю тебя. – Я был удивлен, услышав подобное обвинение. Ведь было совершенно очевидно, что я без ума от этой женщины. А ее жалобы означали, что она не хотела разрыва отношений. Односложные ответы или молчание были бы гораздо хуже. По крайней мере, у меня оставалась надежда.
– Я люблю тебя, – сказал я. – И всегда любил. Всегда. Почти с первого дня. Мне очень жаль, что я не давал тебе понять, что это так.
– Ты никогда не говорил, что я красивая. Или умная.
– Умная?
– Ты знаешь, чего я хочу, – продолжала она. – Ты никогда не объяснял, почему ты меня любишь. Если это правда.
Это было несправедливо. Я злился на нее, потому что она обвиняла меня в том, что, как ей было известно, не соответствовало действительности. Я сердился, но собирался вести себя как сильный, любящий, способный прощать мужчина. Не мелочись, Сал, даже если она тебя бесит своими заявлениями.
– Я люблю тебя, – повторил я. – Мне нравится твоя энергетика. И как замечательно нам было вместе. Когда ты входишь, вся комната как будто освещается. Мне нравится, что ты добрая. И очень сексуальная. И как ты красишь дом. И как наливаешь по пинте всем бездомным и бродягам Бильбао. Я люблю тебя. И я могу повторять это каждый день до конца твоей жизни.
Молчание.
– Ты слышишь меня?
– Да. Я думаю, не вернуться ли мне на службу.
Никогда не критикуй, всегда поддерживай.
– Делай то, что лучше для тебя, Габриэль.
– Да, конечно, я буду делать то, что лучше для меня. Но я беременна этим проклятым ребенком.
Пришло еще одно письмо.
Оно было отправлено в Испании. Дата на штемпеле соответствовала последнему, как мы полагали, дню пребывания Алекса в стране. И это был последний день, когда Габриэль еще была в Испании. Конечно, несколько миллионов других людей тоже жили здесь, но это меня не интересовало.
На конверте стояла цифра шесть. Я несколько раз похлопал письмом по руке. Я решил его не читать. С меня было уже достаточно. Более чем достаточно.
Я нашел спички и поджег письмо с одного края. Убедившись, что огонь разгорелся, я вынес письмо на улицу к металлическому мусорному контейнеру.
Минут через десять я вернулся, желая узнать, осталось ли что-нибудь от письма. Мне, конечно, следовало его прочесть. Я обнаружил несколько обугленных кусочков бумаги, невероятно ломких. Сохранилось одно или два слова – расплывшиеся фиолетовые буквы на пепельном фоне. Я смог разобрать что-то похожее на слово «ребенок».
Трудно объяснить, зачем я сжег письмо. Возможно, хотел доказать себе, что мне нечего бояться. Или стресс последнего времени был так велик, что я просто не мог больше ни о чем думать.
Моя мать стала вести себя гораздо лучшее. Она прекратила бродить мимо двери моей спальни, сама поменяла батарейки в слуховом аппарате и даже была для меня приятной компанией.
Мы рассказывали друг другу истории о моем отце.
Он был странным человеком. Увлекался крикетом, что весьма необычно для испанца. Не желал подключаться к спутниковому каналу, поэтому проводил дни, читая в телевизоре телетекст со спортивными результатами. Большие, приземистые буквы медленно менялись на экране, подчиняясь определенному ритму, и при этом никому не позволялось разговаривать, хотя мы не понимали почему.
– Иногда он бывал остроумным, – рассказывала Джанси. – Помню, в тот день, когда мы купили телевизор, он встал перед ним и заявил: «Знаешь, если закрыть глаза, это не хуже, чем радиоприемник»…
Мы были вынуждены несколько месяцев ждать решения властей, и у нас появилась возможность получше узнать друг друга.
Я старался понять, чем мать так меня раздражает. Это имело отношение к моему детству, но после стольких лет я не мог вспомнить ничего конкретного. Я чувствовал, что она не обращала на меня внимания? Дело было в том, что мои родители слишком много ссорились? Я не имел понятия.
Работа, как и раньше, представляла собой смесь причудливых событий и банальной рутины. Люди переживали смерть Олаи, но я был посторонним, и никто особенно не обсуждал это со мной.
Мне поручили разобрать вещи в ее столе. Это было странное и угнетающее мероприятие. У меня был мешок для мусора и коробка для вещей, которые следовало передать ее семье.
Ей явно нравились ручки. Там скопилось не менее восьмидесяти ручек разных форм и размеров. Валялись ненужные ключи от давно забытых замков. Женские журналы месячной давности. Один был открыт на тесте, в котором отвечаешь на разные вопросы, а в конце получаешь оценку своей личности. Один из вопросов звучал так: «Когда вы занимаетесь любовью, сколько оргазмов у вас обычно бывает?» Олая отметила строчку: «От трех до пяти». «Вы когда-нибудь занимались анальным сексом?» Она выбрала ответ: «Мой парень все время меня уговаривает, но мне приходится ему отказывать».
Следовало ли мне выбросить журнал в мусор или положить в коробку? Это было личное, след, который остался после нее. Но в то же время это была ерунда, и ее семье необязательно читать такое.
Я нашел подарок, завернутый в зеленую бумагу и перевязанный фиолетовой лентой. Коробочка примерно четыре на четыре дюйма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29