И от каждого пахло могилой. Чтобы не нарушать картину всеобщего абсурда, они прозвали себя волшебниками, имея в виду Гудвина, волшебника страны Оз. Трибунал ООН по военным преступлениям санкционировал судебные раскопки на местах казней по всей Боснии. Этим и занимались «волшебники». Изо дня в день заставляли мертвых говорить.
Поскольку сербы, развязавшие в американском секторе геноцид, не пощадили бы этих профессиональных шпионов, полковник Фридриксон поселил их на базе. Эксгумированные тела хранились на бывшем подшипниковом заводе на окраине Калесии.
Первый воздушно-десантный предоставил научной братии кров, и как оказалось, надолго. Первый месяц развязность гражданских, их эксцентричные выходки и порнофильмы развлекали военных. Через год их кривлянье стало напоминать избитые шуточки в духе комедии «Зверинец» или сериала «Госпиталь МЭШ».
Ученые со смаком пожирали несъедобные пайки и выпивали всю даровую кока-колу.
Поскольку все зависело от погоды, то чем дольше шли дожди, тем больше становилась толкучка. За последние две недели число ученых утроилось. Когда в Боснии прошли выборы, СВС начали уменьшать свое присутствие. Войска уходили, базы закрывались. «Волшебники» теряли покровителей. Одним им тут находиться нельзя. Многие захоронения так и останутся нетронутыми.
Доктор медицины Кристина-Мария Чемберс бросила через Интернет отчаянный призыв. В Израиле, Испании, Австралии, в Сиэтле и каньоне де Челли археологи побросали лопаты и лаборатории, не взяв даже расчета; медики пожертвовали занятиями по теннису, профессора расщедрились и прислали старшекурсников. Приехав, ученые тут же изготовили для себя таблички с именами и званиями – ни дать ни взять ходячий выпуск журнала «Кто есть кто в судебной медицине». И все же Бранч нехотя признавал, что для совместного торчания в лагере эти ребята не самая плохая компания.
– Есть изображение! – объявила мастер-сержант Джефферсон от своего монитора.
Все затаили дыхание. Люди столпились за спиной Джефферсон и смотрели на изображение, передаваемое с полярного спутника Kh-12. Шесть экранов показывали одно и то же. Макдэниелс, Рамада и еще три пилота уткнулись в маленькие мониторы перед собой.
– Бранч! – позвал кто-то, и все потеснились, пропуская майора.
На экране светилось ярко-зеленое изображение какого-то ландшафта. Компьютер вывел поверх него сетку координат.
– Z-четыре. – Рамада услужливо указал ручкой. Прямо под ручкой изображение задвигалось. На нем расплылось розовое пятно.
Мастер-сержант зафиксировала изображение и нажала другую кнопку. Появилась картинка с беспилотного самолета-разведчика «Хищник», кружащего на высоте пять тысяч футов. Не инфракрасные лучи, а какие-то другие. Та же местность, но другие цвета. Девушка методично продолжала нажимать кнопки. На краю экрана появился ряд маленьких картинок, снятых в предыдущие ночи. В середине оставалась «живая» трансляция.
– Радар бокового обзора. Теперь УФ-спектр, – комментировала Джефферсон. Низкий звучный голос. Таким можно проповеди читать. – Гамма-спектр.
– Стоп! Видите?
Из Z-4 плавно расползалось яркое пятнышко.
– И что это такое? – рявкнул один из «волшебников» неподалеку от Бранча. – Что все это означает? Радиация, газы – что?
– В основном азот, – сказал его толстый сосед. – То же было и прошлой ночью. И позапрошлой. Кислород – то есть выбросы, то нет. А тут какой-то углеводородный коктейль.
Бранч слушал.
Другой юнец присвистнул:
– Смотрите, какая концентрация. Обычно в атмосфере сколько процентов азота? Восемьдесят?
– Семьдесят восемь и две десятых.
– А тут почти девяносто.
– Уровень непостоянный. В прошлые две ночи было почти девяносто шесть. К рассвету приходит почти в норму.
Бранч заметил, что многие прислушиваются. Его пилоты тоже заинтересовались. Они не отводили глаз от своих экранов.
– Я не врубаюсь, – сказал парень с рубцами от прыщей. – Отчего такой скачок? Откуда этот азот берется?
Бранч ждал; все молчали. Быть может, «волшебники» знают?
– Я ведь вам все время твержу.
– Так, хватит Барри, пожалей нас.
– Вы и слушать не хотите. А я говорю, что…
– Расскажите мне! – потребовал Бранч.
На него тут же уставились три пары очков. Паренек по имени Барри смутился:
– Я понимаю, звучит дико, но это все покойники. И ничего тут нет таинственного. Живая материя разлагается с образованием аммиака. Что такое азот, помните?
– Потом бактерия нитросомона, – нарочито нудным голосом продолжил толстяк, – преобразует аммиак в нитриты, нитробактер преобразует нитриты в нитраты. А нитраты поглощаются растениями. Другими словами, азот на поверхность земли не попадает. Это все не то.
– Вы говорите о нитрифицирующих бактериях. А есть, как известно, еще бактерии денитрифицирующие. Те как раз действуют над поверхностью почвы.
– Давайте просто считать, что азот выделяется в результате разложения. – Бранч обращался к Барри. – Но это ведь не объясняет такую его концентрацию, верно?
Барри начал издалека.
– Кое-кто остался в живых. Так всегда бывает, – объяснил он. – Иначе мы бы и не знали, где раскапывать. Три человека показали, что туда свозили больше всего народу. Одиннадцать с лишним месяцев там закапывали и закапывали.
– Продолжайте, – сказал Бранч, не понимая, к чему ведет Барри.
– Мы эксгумировали триста тел, но там их больше. Может, тысяча. А может, еще больше. В одной только Сребренице еще остается от пяти до семи тысяч. Кто знает, что будет там, глубже? Мы только начали вскрывать Z-четыре, когда ливануло.
– Чертов дождь! – пробормотал очкарик слева от Бранча.
– Значит, тел много? – допытывался майор.
– Точно. Полным-полно. И все это разлагается и выделяет много азота.
– Не слушайте! – Толстяк повернулся к Бранчу и жалостливо покачал головой: – Барри опять заигрался. В человеческом организме только три процента азота. Будем считать три килограмма на тело; умножить на пять тысяч тел. Пятнадцать тысяч кэгэ. Переведем в литры, потом в метры. Не хватит даже на куб со стороной тридцать метров. А тут его гораздо больше, он улетучивается и снова выделяется. Дело не в покойниках, хотя и без них, конечно, не обошлось.
Бранч не улыбнулся. Несколько месяцев он любуется, как эти судебно-медицинские субчики подкалывают друг друга – то приволокут в палатку череп, то изощряются в таком вот людоедском трепе. Однако майора раздражал не столько их настрой, сколько реакция его собственных подчиненных. А со смертью шутить нельзя.
Майор перевел взгляд на Барри. Парень не дурак. Он, видимо, все обдумал.
– А как насчет изменения концентрации? – спросил Бранч. – Как разложение тканей объясняет появление и исчезновение азота?
– А что, если дело в причине его появления?
Бранч терпеливо ждал.
– Что, если останки периодически тревожат? Причем в определенные часы?
– Дурь!
– Среди ночи?
– Дурь!
– Когда думают, что нам не видно.
Словно в подтверждение его слов, пятно на экране шевельнулось.
– Что за черт!
– Быть не может!
Бранч оторвался от серьезных глаз Барри и посмотрел на экран.
– Дайте план покрупнее, – попросил кто-то с другого конца комнаты.
Изображение в несколько приемов увеличилось.
– Больше не получится, – сказал капитан. – Длина и ширина видимого участка – десять метров.
Можно было различить даже кости. Сотни человеческих скелетов переплелись в тесном объятии.
– Подождите-ка, – пробормотал Макдэниелс, – смотрите!
Бранч уставился на экран. Груда мертвецов шевельнулась. Бранч моргнул.
Словно устраиваясь поудобнее, кости снова встряхнулись.
– Вот суки сербы! – выругался Макдэниелс.
Против определения никто не возражал. В последнее время сербам удалось себя показать.
Россказни о детях, которых заставляли поедать печень своих родителей, о женщинах, которых насиловали месяцами, о разных извращениях – все оказалось правдой. В войне у любой стороны есть чем оправдать свои зверства – месть, защита границ, воля Господа.
От прочих группировок сербы больше всего отличились усердием, с которым прятали последствия своих преступлений. Пока американцы не положили этому конец, сербы в спешном порядке поднимали массовые захоронения и сваливали останки в старые шахты или раскатывали техникой по полям – словно удобрение.
Как ни странно, их усердие давало Бранчу некоторую надежду. Уничтожая следы своих преступлений, сербы стараются избежать обвинений и наказаний. Но, быть может, за всем этим стоит чувство вины – разве злодейство без него возможно? Что, если чувство вины и есть наказание? Расплата за содеянное?
– И что же теперь, Боб?
Бранч оглянулся – такая фамильярность в присутствии младших! «Боб» – полковнику! Так обратиться мог только один человек. Мария-Кристина Чемберс – предводительница ученых гробокопателей, грозная и несокрушимая. Бранч и не заметил, что она здесь.
Профессор патологии из Британского Открытого университета – сейчас в академическом отпуске – Чемберс держала себя запросто с кем угодно. Санитаркой во Вьетнаме она видела больше сражений, чем многие «зеленые береты». Ходила легенда, что во время новогоднего наступления она даже взяла в руки винтовку. Из всех сортов пива признавала только «Курс», на ходу постоянно шаркала ногами и потрепаться любила не хуже канзасского фермера. Солдаты ее любили и Бранч тоже. Полковник – он же Боб – и Кристи даже сдружились. Но в одном вопросе они не сошлись.
– Опять будем увиливать?
В комнате стало так тихо, что Бранч слышал, как кто-то печатает на клавиатуре.
– Доктор Чемберс… – попытался образумить ее какой-то капрал, но она его тут же срезала:
– Отвали, я говорю с твоим начальником.
– Кристи! – умоляюще сказал полковник.
Однако Чемберс была настроена серьезно. К ее чести, она была ни в одном глазу и даже без фляжки. Мария-Кристина уставилась на полковника.
Он переспросил:
– Увиливать?
– Да.
– Чего ты от нас хочешь?
Ни одна доска объявлений в лагере не обходилась без листовок НАТО с фотографиями разыскиваемых военных преступников – пятидесяти четырех человек, обвиняемых в самых страшных военных преступлениях. СПС – силы НАТО по выполнению соглашения – имели задание схватить каждого, кого найдут. Странное дело: несмотря на девятимесячное пребывание в стране и активную работу разведки, натовцы никого так и не нашли. В некоторых печально известных случаях СПС буквально отворачивались, чтобы не видеть того, что творится у них под носом.
В Сомали американцы получили урок, когда пытались задержать лидера повстанцев. Тогда было захвачено двадцать четыре американских солдата; их забили насмерть, привязали за ноги к автомобилям и протащили через город. Сам Бранч разминулся со своей смертью буквально на две минуты.
Сейчас всем войскам надлежало вернуться домой – целыми и невредимыми – к Рождеству. Самосохранение стало понятием весьма популярным – гораздо популярнее, чем долг или даже справедливость.
– Сам знаешь, чего от них можно ждать, – сказала Чемберс.
Груды костей в мареве азота продолжали тихонько подрагивать.
– Вообще-то не знаю.
Чемберс не сдалась. Она была исполнена решимости.
– «Правило номер шесть: я не допущу беспредела, пока я здесь», – процитировала она.
Субординацию профессор нарушала неспроста – хотела лишний раз показать, что она и ее ученые не одиноки в отвращении к происходящему. Цитата была из высказываний рейнджеров – подчиненных полковника. Во время первого месяца в Боснии патрульные солдаты стали свидетелями изнасилования – и получили приказ не вмешиваться. Слух разошелся моментально. Вне себя, простые рядовые из «Молли» и других лагерей решили взять дело в свои руки и выработали собственный кодекс поведения. Сто лет назад в любой армии мира за такое наказали бы палками; двадцать лет назад Военно-юридическое управление нажарило бы кое-кому задницу. В современной контрактной армии это называется «инициатива снизу». Правило шесть.
– Не вижу никакого беспредела, – ответил полковник. – Не вижу, чтобы сербы что-то делали. И вообще людей не вижу. Это могут быть и животные.
– Черт побери, Боб! – Они иногда препирались, но никогда вот так, при всех. – Хотя бы ради приличия, – продолжала Чемберс, – ведь если мы не можем поднять наш меч против зла…
Мария-Кристина поймала себя на том, что говорит избитые фразы, и запнулась.
– Ты подумай, – начала она снова. – Мои люди обнаружили Z-четыре, вскрыли, провели там пять дней, подняли верхний слой. Потом чертов дождь нас накрыл. Это самое большое захоронение. Там еще как минимум восемьсот трупов. Наша документация до сих пор была безупречна. То, о чем свидетельствует Z-четыре, убедит самых упрямых, но только если мы закончим работу. Не хочу, чтобы наши усилия пропали из-за простого разгильдяйства. Мало того что сербы устроили массовые казни, так теперь еще хотят даже трупы уничтожить. Ваша обязанность – стеречь захоронение.
– Это не наша обязанность, – сказал полковник. – Стеречь могилы – не наша забота.
– Когда права человека…
– Права человека – не наша забота.
Радио выдало взрыв помех, потом слова, потом тишину.
– Единственное, что я вижу, – захоронение оседает после десятидневного дождя, – сказал полковник. – Действие природных сил и ничего другого.
– Один-единственный раз, – настаивала Чемберс, – больше я ни о чем не попрошу.
– Нет.
– Один вертолет и всего на час.
– В такую погоду? Ночью? И потом – посмотри, там сплошной азот.
Шесть экранов пульсировали тусклыми пятнами. «Покойтесь с миром», – пожелал Бранч. Кости снова шевельнулись.
– Прямо у нас под носом, – бормотала Кристи.
Бранч вдруг понял – он так больше не может. Даже теперь убитые мужчины – и мальчики – лишены покоя. Из-за того, что они приняли ужасную смерть, их теперь снова выволокут на свет, и, возможно, не один раз. Не одна сторона, так другая. Если не сербы постараются, так Кристи со своей сворой. Останки несчастных увидят матери, жены, дети, и ужасное зрелище будет преследовать их до конца дней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70