Кто знает. Последние восемь лет в Тибете и Непале Айк наблюдал, как превращается из «подающего надежды молодого человека» в жалкий осколок великой американской державы. Он состарился не только внешне. Даже и теперь бывали дни, когда Айк чувствовал себя на все восемьдесят. А на следующей неделе ему исполнится тридцать один.
– Смотрите! – раздался удивленный крик. – Что за странная мандала! Линии какие-то извилистые.
Айк посмотрел. Изображение на стене светилось, словно луна. Мандала – символ сферы обитания божеств, ее используют для медитации. Она представляет собой круг, в который вписан квадрат, содержащий еще один круг. Если смотреть неотрывно, можно увидеть объемное изображение. Эта мандала походила скорее на клубок извивающихся змей. Айк включил фонарь. Вот тайне и конец, поздравил он себя. Однако увиденное потрясло даже его.
– Господи, – выдохнула Кора.
Там, где только что, словно по волшебству, горели письмена, на выступе, проходящем вдоль стены, замер голый мертвец. Буквы оказались не на камне. Они были написаны на трупе. А мандала была нарисована на стене, справа от него. К выступу вели грубые ступени; кто-то натыкал в трещины в каменном потолке множество узких белых полос с записанными на них молитвами. Теперь они покачивались взад-вперед, словно потревоженные призраки.
Мертвец уже превратился в мумию – рот скалился, глаза застыли бледно-голубыми мраморными шариками. Благодаря сильному холоду и разреженному воздуху он отлично сохранился. Под слепяще-ярким лучом – Айк включил налобную фару – бледно-красные буквы, выведенные на высохших конечностях, груди и животе, почти сливались с кожей.
Несчастный, несомненно, был издалека. Сюда обычно забредали только паломники и кочевники либо торговцы солью, да еще беженцы. Однако, судя по шрамам и незажившим ранам, железному ошейнику, сломанной и кое-как вправленной руке, этому Марко Поло пришлось пережить нечто невообразимое. Если плоть может свидетельствовать, то его тело буквально кричало о пережитых муках и издевательствах.
Туристы столпились у выступа и таращились на жуткое зрелище. Три женщины и Оуэн всхлипывали. Айк решился подойти. Светя фарой то туда то сюда, он прикоснулся ледорубом к голени: твердая, словно окаменелость.
Несмотря на многочисленные увечья, сразу бросилось в глаза, что покойный частично кастрирован. У него было вырвано одно яичко – не вырезано, даже не откушено – края раны висели лоскутами, а рану, как видно, прижгли огнем. Из паха расползались шрамы от ожога – лишенные волос выпуклые рубцы. Айк смотрел и не мог постичь: самое нежное, самое уязвимое место у мужчины искалечили, а потом прижгли.
– Смотрите, – выдохнул кто-то, – что у него с носом?
Посередине изуродованного лица висело кольцо – ничего подобного Айку видеть не приходилось. Вещь – не побрякушка из тех, что втыкают в себя теперешние модники. Кольцо диаметром дюйма три, покрытое засохшей кровью, было вставлено в носовую перегородку, почти вделано в череп. Оно доходило до нижней губы, такой же черной, как борода. Явно не украшение, подумал Айк. Похоже на кольца, которые вставляют в нос животным, чтобы легче было их водить.
Айк придвинулся ближе, и его отвращение сменилось изумлением. Кольцо почернело от засохшей крови, грязи и копоти, но местами явственно различался тусклый блеск чистого золота.
Айк повернулся к своим. Из-под капюшонов и козырьков на него смотрело девять пар испуганных глаз. Все включили фонари. Споры прекратились.
– Что же это такое? – всхлипывала одна из женщин.
Две буддистки неожиданно обратились в христианство и, крестясь, опустились на колени. Оуэн раскачивался из стороны в сторону и бормотал иудейскую молитву.
Подошла Кора.
– Ах ты, красавчик, – хихикнула она.
Айк вздрогнул. Она обращалась к мумии.
– Что ты говоришь?
– Мы с тобой вышли сухими из воды. Уж теперь-то они точно не станут требовать возмещения. Теперь им и священная гора не нужна. Нашли кое-что получше.
– Перестань. Нельзя так думать о людях. Не вампиры же они, в конце концов.
– Серьезно? Посмотри-ка на них.
И точно, зрители стали потихоньку доставать фотоаппараты. Одна вспышка, другая. Потрясение уступило место извращенному любопытству. Через минуту вся орава увлеченно щелкала восьмисотдолларовыми мыльницами. Словно насекомые, жужжали затворы. Под вспышками поблескивала мертвая плоть. Мысленно поблагодарив мертвеца, Айк убрался в сторонку. Невероятно – сбившиеся с пути, замерзшие, голодные, они были просто счастливы.
Одна женщина поднялась по ступеням, опустилась рядом с мумией на колени и наклонила голову вбок. Потом повернулась к спутникам:
– Так он же наш!
– В каком смысле?
– Такой же, как мы. Белый.
– Европеец? – сформулировал кто-то более деликатно.
– Бред какой-то, – возразила другая туристка. – В такой глуши?
Однако Айк тоже так считал. Светлая кожа, волоски на запястьях и груди, голубые глаза. Скулы явно не монгольские. Однако женщину заинтересовало совсем другое. Она показывала на знаки, покрывавшие бедра мумии. Айк направил на них свет и застыл.
Буквы были английские. Современный английский язык. Только написано вверх ногами.
До Айка наконец дошло. Надписи делались не на трупе. Человек писал сам, пока был жив. Он использовал для записей собственное тело. Потому и вверх ногами. Несчастный оставил заметки на пергаменте, который всегда при нем. Теперь Айк видел, что буквы не написаны, а безжалостно вырезаны на коже. Везде, куда бедняга мог дотянуться, он нацарапал свои последние мысли.
Часть записей разобрать было невозможно – из-за пыли и копоти, – особенно ниже колен и на лодыжках. Да и остальное казалось непонятным и бессмысленным бредом. Цифры вперемежку со словами наползали друг на друга, больше всего на внешних сторонах бедер, где, как, по-видимому, считал писавший, должно было хватить места для других заметок. Самой понятной оказалась надпись на животе.
– «И мир влюбиться должен будет в ночь, – Айк читал вслух, – и свету дня не станет поклоняться».
– Тарабарщина! – бросил Оуэн, который по-прежнему не мог оправиться от испуга.
– Из Библии, наверное, – предположил Айк.
– Нет, – заявила Кора. – Это не из Библии. Шекспир: «Ромео и Джульетта».
Туристы напряглись. В самом деле, почему этот измученный человек выбрал для своего некролога цитату из самой известной любовной трагедии? Из повести о двух враждующих семействах и о любви, что превыше ненависти? Между прочим, в высокогорных монастырях люди часто подвержены галлюцинациям. Обычное явление. Даже далай-лама об этом шутил.
– Значит, – сказал Айк, – он белый. И Шекспира читал. Стало быть, родился на свет не больше чем пару-тройку веков назад.
Разговор стал напоминать салонную игру. Первоначальный испуг окончательно сменился каким-то патологическим оживлением.
– Кто же он такой?
– Раб?
– Беглый узник?
Айк не ответил. Он вплотную приблизил лицо к лицу мумии, пытаясь найти разгадку. «Расскажи о своем пути, – думал он, – расскажи, как спасся. Кто повесил на тебя золотые оковы?» Никакой подсказки. Окаменелые глаза смотрят равнодушно. На лице хитрая гримаса, словно мертвец потешается над любопытными гостями. Подошел Оуэн и прочитал вслух:
– «RAF».
В самом деле, на левом плече была татуировка: буквы «RAF», а над ними орел. Выполнено с профессиональным качеством. Айк взялся за холодную руку.
– Значит, ВВС Великобритании, – констатировал он.
Вот головоломка и сложилась. Это объясняло если не выбор цитаты, то хотя бы Шекспира.
– Пилот? – завороженно спросила коротко стриженная парижанка.
– Пилот, штурман, стрелок. – Айк пожал плечами. – Кто знает.
Он нагнулся и стал разглядывать буквы, чувствуя себя дешифровщиком. Читая строчку за строчкой, Айк пытался размотать весь клубок до конца. Водил по буквам ногтем, складывая фразы и мысли. Его спутники отошли, предоставив ему разбирать записи. Айк попытался начать с другого конца и, казалось, уловил какой-то смысл. И все равно – ничего не понимал. Вынул топографическую карту Гималаев, отыскал широту и долготу, фыркнул – все совпадает! Невероятно. Айк перевел взгляд на то, что когда-то было человеком. Снова посмотрел на карту. Неужели такое возможно?
– Выпей.
От аппетитного запаха кофе, приготовленного в поршневой кофеварке, Айк даже прищурился. Ему протянули пластмассовую кружку. Айк поднял взгляд. Голубые глаза Коры смотрели дружелюбно. Это согревало лучше любого кофе. Он принял кружку, пробормотал какую-то благодарность и вдруг почувствовал, что у него дико болит голова. Прошло уже несколько часов. В глубину пещеры грязными лужами ползли длинные тени.
Туристы уселись на корточках вокруг походной газовой плитки, словно неандертальцы вокруг костра. Они растапливали снег и готовили кофе. Случилось чудо – Оуэн расщедрился и предложил всем свои личные запасы. Кто-то молол зерна, кто-то давил на поршень кофеварки, а кто-то тер над чашками с готовым кофе кусочки корицы. Люди действовали вместе. Впервые за целый месяц Айк готов был их полюбить.
– Как ты? – спросила Кора.
– Я? – Айк не привык, чтобы кто-то интересовался его самочувствием. Тем более Кора.
Он подозревал – хотя какие уж тут подозрения, – что Кора собирается его бросить. Перед выходом из Катманду она сказала, что работает на фирму в последний раз. А поскольку вся фирма состоит из них двоих, то понятно, кем недовольна Кора.
Все это задевало бы Айка гораздо меньше, если бы речь шла о другом мужчине, денежной выгоде или более захватывающей работе. Но дело было в нем самом. Айк «разбил ей сердце», потому что он – это он. Наивный мечтатель, плывущий по течению жизни, горный волк-одиночка. Именно то, что вначале привлекало Кору, теперь раздражало. Ей казалось, что Айк понятия не имеет о настоящей жизни – взять хотя бы сегодняшний разговор о туристах. Возможно, в чем-то Кора и права.
Айк надеялся, что поход уменьшит возникший между ними разлад, что она вновь подпадет под то очарование, что всегда влекло и его. Наверное, Кора просто устала за последние два года. Горные бури и банкротства утратили свою притягательность.
– Я тут разглядывала мандалу, – начала Кора, указывая на круг, заполненный извилистыми линиями. В темноте краски переливались, как живые, а при свете стали какими-то блеклыми. – Я их видела сотни, но здесь никак не могу разобраться. Сплошные петли и изгибы, хаос какой-то. Ни начала, ни конца, ни середины. – Она взглянула на мумию, затем на записи, которые делал Айк. – А как ты? Продвинулся?
Айк успел нарисовать загадочную схему: фигура человека, вокруг – фразы, обведенные, как в комиксах, контурами и соединенные между собой стрелками и линиями. Он отхлебнул кофе. С чего же начать? Сплошные загадки – и то, каким способом покойный рассказал о себе, и то, что он рассказал. Он записывал то, что приходило в голову, дополнял свои записи, блуждал среди многих правд, сам себе противореча. Словно человек, который, потерпев кораблекрушение, обнаруживает у себя ручку и начинает записывать все, что приходит на память.
– Во-первых, – начал Айк, – его звали Исаак.
– Исаак? – раздался голос из кучки варивших кофе. Люди все бросили и внимательно слушали Айка.
Айк водил пальцем по груди мумии. Надпись была понятной. Почти. «Я Исаак, – говорилось здесь, и далее: – В изгнании, на мучительном свету».
– Видите цифры? – спросил Айк. – Думаю, это его личный номер. А вот еще: десять, ноль, три, двадцать три – наверное, день его рождения.
– Тысяча девятьсот двадцать три? – уточнил кто-то.
Люди были по-детски разочарованы. Шестьдесят пять лет – ни о какой древности не может быть и речи.
– Сожалею, – посочувствовал Айк и продолжил: – А вот еще дата, видите? – Он отвел в сторону болтавшийся внизу живота клочок кожи. – Четыре, семь, сорок четыре. Вероятно, в этот день его сбили.
– Сбили?
– Или он потерпел аварию.
Слушатели были озадачены. Айк рассказывал то, что ему удалось сложить из кусочков:
– Вы только представьте. Он совсем мальчишка, ему двадцать один год. Идет Вторая мировая война. Его призвали, или он пошел добровольцем. У него татуировка: «ВВС Великобритании». Его послали в Индию. Ему приходилось горбатить.
– Горбатить? – переспросил кто-то. Бернард. Он яростно настукивал по клавиатуре портативного компьютера.
Айк пояснил:
– Так пилоты называют грузовые рейсы в Тибет и Китай. Летать над «горбами», то есть над Гималайским хребтом. Тогда весь район был частью Западного азиатского фронта. Жаркое местечко. Самолеты то и дело падали. Экипаж выживал редко.
– Падший ангел, – вздохнул Оуэн.
И не он один. Остальные тоже были под впечатлением.
– И это все вы узнали из десятка цифр? – спросил Бернард. Он указал карандашом на последнюю дату. – Вы полагаете, это день, когда его сбили? А может, дата его свадьбы, или окончания Оксфорда, или когда он впервые был с женщиной? Я хочу сказать, этот тип далеко не мальчик. Выглядит лет на сорок. Лично я думаю, что он прибыл сюда не больше двух лет назад – с какой-нибудь научной экспедицией. Ясное дело, умер он не в тысяча девятьсот сорок четвертом, и было ему не двадцать один.
– Согласен, – признал Айк, и из Бернарда словно выпустили воздух. – Он пишет о годах заключения. Большой срок. Тьма, голод, тяжкий труд. «Священная бездна».
– Военнопленный. У японцев?
– Чего не знаю, того не знаю, – ответил Айк.
– Может, у китайских коммунистов?
– У русских? – посыпались предположения.
– У нацистов?
– Наркоторговцев?
– Тибетских разбойников?
Предположения не такие уж и дикие. Тибет долго был ареной разных политических и других игр.
– Вы смотрели на карту. Что-то там искали.
– Начало, – ответил Айк. – Точку отсчета.
– И?
Айк обеими руками провел по бедру мумии, где оказался еще один ряд цифр:
– Это географические координаты.
– Того места, где он упал. Вполне логично. – Теперь Бернард поддерживал Айка.
– То есть его самолет где-то поблизости?
Про священную гору Кайлас никто и не вспоминал. Всех увлекла возможность обследовать место крушения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70