– Фамильные реликвии, – пояснил он, улыбаясь. – О! Это интересная история. Я сейчас расскажу вам.
Мы охотно согласились послушать.
– Это будет рассказ о моих предках, – сказал мистер Смит, усаживая нас и садясь сам. – Все началось в Англии четыреста лет назад.
Мы внимательно слушаем нашего любезного хозяина. Многое из рассказанного мы поняли не так, как хотел бы мистер Смит, – мы были из другого мира, наши взгляды на некоторые события прошлого не сходились.
Я передам рассказанную историю так, как она мне представилась.
Вильям крепко обнял плачущую мать и робко подошел попрощаться к отцу. Старик понуро сидел на своем стуле. Последние дни он почти не разговаривал, отказывался от еды, лишь временами порывисто поднимался и подходил к двери и вглядывался в даль.
За распахнутой дверью сквозь дымку моросящего дождя виднелась нещедрая земля лорда Стреттона Баскервиля. Слева лежали поля крестьян, еще недавно отделенные друг от друга узкими полосками невспаханной земли, а теперь невозделанные, покрытые густой травой.
Этой землей кормились поколения крепостных крестьян. Став свободными фермерами, они арендовали ее у лордов.
Каждый акр давал только 6–8 бушелей пшеницы, и то после упорного, тяжелого труда земледельца.
Смитам едва хватало своего хлеба. Хорошо еще, что было мясо. Овцы вдоволь наедались сочной травы на общинном пастбище. Когда есть мясо да хлеб, можно прокормиться. К тому же молот помогал: кузница, где старый Смит работал со своим сыном Вильямом, являлась большим подспорьем.
Когда-то Смиты считались в округе зажиточной семьей, их дом – одним из лучших, рабочие быки – самыми могучими, свиньи – самыми жирными, куры – самыми носкими. Овцы давали много шерсти, значит, и сукна было достаточно, так что и в одежде не нуждались.
Никто и не думал, что проклятые овцы когда-нибудь сожрут людей.
Сам старый Смит был тогда еще мальчишкой. Он помнит, как горячо обсуждали родители с соседями непонятный интерес лорда к овцам. А он вдруг принялся скупать овец и довел стадо чуть ли не до тысячи голов.
Не дворянское это дело!
Тесно стало на общинном пастбище, где исстари пасся вместе скот лорда и крестьян.
Потом уж узнали, что лорд выгодно продает шерсть сукновальщикам из Бристоля и даже за море.
Слышно, в городах все больше шьют суконную одежду и за шерсть дают хорошие деньги.
Умер старый лорд, но наследник продолжал его дело.
Управляющий лорда объявил, что отныне фермеры не должны пускать на пастбище свой скот, так как оно возвращается во владения лорда как искони ему принадлежащее и там будут пастись только его овцы.
Фермеры обратились в суд. Но судьей был… лорд. И уж он-то позаботился о том, чтобы приговор вынесли в его пользу.
Попытались вопреки воле лорда пасти скот на прежнем месте, но из этого, кроме слез, ничего не получилось: слуги загоняли овец и коров в скотные дворы лорда, а когда Ват Стау вздумал воспротивиться, его жестоко избили палками.
Пробовали прокормить скот хлебом да пасти на жнивье, но опять ничего путного не получилось: и животные отощали, и хозяева остались голодными.
А лорд объявил, что отбирает у фермеров часть пахотной земли. И отобрал: поставил плетни, вырыл рвы – отрезал пашню под выгон.
А потом и вовсе продал землю пришлому человеку.
На пашне и даже у самых крестьянских домов паслись овцы.
С тех пор много жилищ опустело, владельцы один за другим разбрелись кто куда. Теперь настала очередь Смитов.
Новый хозяин земли сказал, что они могут убираться куда угодно, все постройки будут снесены, вся земля станет пастбищем.
По дорогам Англии шли и шли толпы нищих – разоренные фермеры других округов, согнанные с земли жадными лордами.

Не раз вспыхивали восстания. Обездоленные люди сносили изгороди, засыпали рвы, отгораживающие пастбища. Добирались и до замков. Но что могли сделать безоружные повстанцы против вызванных лордами солдат?
Лорды богатели от торговли шерстью. В их руках накапливались большие деньги.
Купцы богатели. И банкиры. И ростовщики. И владельцы суконных мастерских.
– Куда пойдешь, сын? – спросил, не глядя на юношу, старый Смит.
– К морю, отец.
– Что же, путь добрый. Может, оно накормит, коль перестала кормить земля. Ну, прощай! – Отец встал и положил на плечи Вильяму тяжелые руки. – Если найдешь счастье, поделись с матерью и сестрой… Только как узнаешь, где они? – Старик замолчал, опустил голову.
Алиса, зарыдав, бросилась к Вильяму. Раньше она, боясь сурового отца, не отваживалась на такие нежности, а теперь… Может, никогда не увидит больше любимого брата.
Они всегда жили дружно. Вильям обожал свою веселую сестренку, и не было числа заколкам и подвескам, отлитым и откованным для нее из меди и олова в старой кузне. Уж и завидовали этим украшениям другие девушки, собираясь первого мая на праздник Робина Гуда, славного разбойника, защитника бедных!
Молодые сильные ноги быстро несли Вильяма вперед. Легкая котомка не отягощала плечи. В ней несколько хлебов, испеченных матерью из остатков муки, сыр, печеные бобы да лук.
Вильям шел сторожко, избегая людных дорог, чтоб не наткнуться на королевский патруль: чего доброго, угодишь под палки. Правда, на глухих дорогах нужно тоже опасаться голодных, бродяг да разбойников – «любимцев луны». Не раз норовили отнять у Вильяма котомку. Помогали крепкие кулаки, а если видел, что не отбиться, удирал.
Но в лесу не только лихие люди. Там обитает лукавый эльф Робин – Добрый Малый. Любит он увлечь путника в сторону, сбить с дороги. Старая бабушка Элси не раз рассказывала… Но это все-таки лучше, чем попасть в руки головорезов.
Расспрашивая то таких же бездомных, как сам, то бродячих сказителей баллад, исходивших всю Англию, Вильям на двадцатый день пути добрался до Бристоля.
Привыкший к сельской тишине, он растерялся в шумном городе.
По улицам, застроенным высокими каменными домами, то и дело с грохотом сновали нарядные экипажи джентльменов; слуги несли в носилках знатных дам; проезжали, гарцуя, всадники на холеных конях, обдавая прохожих брызгами грязи и тесня с дороги в канаву.
Два джентльмена на глазах у Вильяма выхватили из ножен мечи и принялись драться только из-за того, что один не хотел уступить дорогу другому. Они уже успели ранить друг друга, когда подоспевший олдермен разнял их.
После этого Вильям с опасением поглядывал на городских щеголей, так легко обнажающих оружие. Они шествовали важные, в широкополых шляпах, украшенных перьями, в забрызганной грязью, но богатой одежде. Особенным разнообразием отличались усы и бороды. Большинство носило усы «оравадо» с заостренными, торчащими вверх кончиками. Они должны были устрашать соперника. У других усы были так длинны, что лежали на ушах, у третьих – составляли прямую линию. А бороды – то подстриженные острым клином, то узкой полоской…
Ломились от различных товаров лавки купцов.
Просторные вывески, подвешенные на затейливо откованных кронштейнах, то пышно и торжественно, то скупо, немногословно возвещали об имени владельца и характере торговли. Они висели высоко, чтоб их не задевали головой всадники.
Над лавкой шли решетчатые окна вторых этажей. Там находились жилые покои купцов. По крутой деревянной лестнице в особую комнату, «говорильню», водили знатных покупателей – угощать чаем, вести деловую беседу.
Из дверей кабаков и пивных доносились громкие голоса, песни, стук кружек.
Вильям пересек площадь, прошел широкой, круто 'спускающейся улицей и увидел море, гавань. Впрочем, море виднелось лишь вдали, а у берега тесно, борт о борт, стояли бесчисленные суда – простые рыбацкие, высокобортные «купцы», украшенные статуями святых, военные с рядами пушечных стволов.
Оголенные мачты торчали, как щетина. Лишь на немногих виднелись полотнища парусов – то были корабли, готовые к отплытию.
Берег кишел народом – разгружались корабли, несли и везли на вьючных лошадях грузы, складывали мешки, катили бочки…
Все это сопровождалось скрипом деревянных блоков, плеском воды, криками людей и животных.
Долгий путь вызвал у Вильяма голод и жажду. Домашние припасы давно кончились. Он пошарил в кошельке и достал последние монеты. Преодолев робость, вошел в небольшой портовый кабачок.
Плохо освещенный зал был полон народу. Солдаты, моряки, горожане сидели за грубо сколоченными деревянными столами, уставленными глиняными и оловянными кружками. Кто-то пел, кто-то громко разговаривал.
Вильям, постояв в нерешительности у двери, присел па край стула у ближайшего из столов, за которым, положив на него взлохмаченную голову, спал мужчина.
Подошел, подозрительно поглядывая, хозяин кабачка. Вильям попросил что-нибудь поесть и попить.
– А деньги имеешь?
Вильям протянул на ладони монеты.
Быстро взглянув на них, кабатчик отошел.
Разговаривая с хозяином кабака, Вильям не заметил, что сидевший за столом человек проснулся и неприязненно рассматривает его, Вильяма, узкими мутными глазами.
– Ты кто? – вдруг спросил он в упор.
Вильям вздрогнул.
– Вильям Смит, сэр.
Рябое лицо незнакомца смягчилось.
– Сэр? Гм! Неплохо, – осклабился он. И вновь принялся разглядывать Вильяма. – Ты мне нравишься, теленок, – сказал он наконец и подвинул юноше одну из своих кружек. – Пей!
Вильям осторожно глотнул крепкой жидкости.
– Зачем в Бристоле? – спросил рябой.
Вильям охотно принялся рассказывать про родной Стреттон, про злоключения своей семьи, про то, что он пришел в город искать счастья.
– Тебе повезло, – сказал собеседник. – Ешь, и пойдем. Я отведу тебя к своему хозяину, суконщику Эдварду Редстауну. Он как раз расширяет мастерскую, ему нужно несколько учеников.
Вильям видел, как делают сукно в деревне. Он и сам мальчишкой мыл, сушил и расчесывал овечью шерсть. Женщины потом пряли ее, скручивая короткие пряди в длинную нить. Из нитей на небольшом станке каждая семья ткала себе ткань.
Когда земли у крестьян осталось совсем мало, появились люди из города и предложили делать сукно для них за плату. Они привозили шерсть и увозили готовое изделие. Платили мало, но крестьяне и тому были рады.
Но никогда раньше Вильям не видел такого множества народа, собранного в одно место для работы. Это была мануфактура. Здесь делали сукно совсем не так, как в деревне. Там мать сама чистила шерсть, удаляя репей и грязь, сама мыла и расчесывала в длинную чистую ровницу, сама пряла и красила. Остальные члены семьи только помогали ей. В мануфактуре труд был разделен, каждый занимался одним делом; или трепал шерсть, или расчесывал, прял, или ткал, один сваливал, другой поднимал ворс, третий красил…
Поэтому все выполнялось быстро, умело, без траты времени на переходы от одного дела к другому.
Работало 20 ткачей, столько же прядильщиков, 10 чесальщиков, 5 стригалей; 4 красильщика колдовали у клубящихся паром глубоких чанов с разноцветной жидкостью.
Жилось Вильяму у суконщика не сладко. С 5 часов утра до 8 часов вечера бегал он со двора в мастерскую, поднося шерсть в большом мешке.
Потом его поставили на очистку.
Спутанная грязная шерсть плохо поддавалась очищению. А хозяин строго следил за тем, чтобы при этом ее не рвали, и взыскивал за каждый брошенный клочок.
Едкая пыль, мельчайшие волокна попадали в легкие, выбывая непрерывный кашель. Вильям понял, почему проработавшие здесь несколько лет худы, бледны и кашляют кровью.
Хоть и молод и вынослив был Вильям, но и он с трудом добирался вечером до своего жесткого ложа в холодной спальне при мастерской и засыпал тяжелым сном рядом с товарищами.
Это были пролетарии. У них не было ничего: ни дома, ни земли, ни инструмента. Они обладали одним – собственной силой, способностью к труду. И эту силу они продавали суконщику так же, как их братья продавали ее меднику, каретнику, гончару…
Все остальное принадлежало хозяину. Все средства, с помощью которых можно было изготовлять сукно, чулки, шляпы. И он платил им ровно столько, чтоб они имели силы работать на него.
Изредка Вильяму приходилось бывать на хозяйской половине дома, когда его как самого молодого посылали с поручением. Вообще хозяин почему-то благоволил к нему; может, потому, что Вильям старался вовсю, а хозяин ценил усердие.
И всякий раз Вильям дивился роскоши обстановки.
Не коптящая лучина, а свечи в кованых канделябрах освещали комнаты владельца мануфактуры. Не тощие, набитые соломой мешки, а пышные пуховики лежали на кроватях. Ели там не из глиняных мисок и деревянных блюд, а на серебряной посуде, пили из бокалов тонкого стекла.
«Эх, пожить бы так! – мечтал Вильям. – Самому бы сделаться хозяином!»
Постепенно желание разбогатеть во что бы то ни стало овладело Вильямом. Правда, его не раз смущала мысль: а если для этого придется кого-нибудь обидеть, обмануть? Вначале он гнал ее от себя, потом решил, что никто добром не богатеет и ради денег можно поступиться совестью. Самое главное – найти способ нажить побольше.
Он мог, пожалуй, рассчитывать, что хозяин со временем сделает его подмастерьем: старание и способности были замечены. Только от подмастерья до хозяина далеко. Нет, нужно найти другой путь.
Никому не открыл Вильям свои мечты, твердо поверил, что они сбудутся, ждал случая.
И случай представился.
Это произошло через два года службы у суконщика.
Вильям теперь совсем не тот робкий, диковатый парень, каким начинал свою городскую жизнь. Столкновения со всегда голодными и злыми работниками, жестокое обращение господ с ним, простолюдином, изнурительная работа в мастерской сделали его грубей и смелей.
Он избегал разговоров со своими товарищами, когда они жаловались на притеснения, на плохую пищу: хозяин, узнав про такие разговоры, выгонял того, кто их затевал, а Вильям старался заслужить доверие. И достиг многого.
Однажды утром Томас Редстаун позвал его к себе.
– Я доволен тобой, – сказал хозяин. – Ты стараешься. Если будешь работать так же усердно, я вознагражу тебя. Надеюсь, что ты добросовестно выполнишь и то дело, которое я тебе сейчас поручу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33