У Гали очень много времени занимала работа с коронографом - прибором, позволяющим производить фото-киносъемку солнечной короны и протуберанцев. Галя была отличным оператором, за что ее так высоко ценил Константин Степанович. Вначале она работала, слепо следуя его советам. Но по мере накопления опыта перед ней стала проясняться научная сторона выполняемой работы, и постепенно девушка приобрела собственный исследовательский почерк. Она стала понимать, какое огромное влияние на земную жизнь оказывают процессы, происходящие на поверхности Солнца. Когда на нем вырастали особо грозные, малиновые, протуберанцы, она невольно вспоминала о морякахи летчиках, для которых наступало тяжелое время магнитных бурь, когда теряется радиосвязь, компасная картушка мечется без толку вправо и влево, тщетно сигналят потерявшие голос радиомаяки, морские и воздушные корабли теряют ориентировку, а над полюсами Земли разухабисто пляшут беззвучные хороводы полярных сияний.
То сильное, то слабое рассеянное свечение ночного неба зодиакальный свет - у нее связывалось с поясом астероидов, лежащим между орбитами Марса и Юпитера. Она живо представляла себе неисчислимый рой бесформенных скал, несущихся в круговом вихре протяженностью в два миллиарда километров. Притяжение могучего Юпитера будоражит эту каменную мешанину, заставляя бесчисленные глыбы сталкиваться между собой. При ударах они разбиваются вдребезги. Образовавшаяся мелочь, на которую давят солнечные лучи, постепенно замедляет скорость движения. Траектории песчинок из эллиптических превращаются в спиральные. Приближаясь к центру, спираль становится все круче и круче, и, наконец, песчинки падают на Солнце. Но упасть им не суждено: грозное светило не подпускает их к себе. Оно плавит их, испаряет и превращает в раскаленный газ. Давление лучей на молекулы газа оказывается во много раз сильнее, чем притяжение, и они в считанные часы навсегда изгоняются из пределов солнечной системы, салютуя в последний раз своей родине искорками зодиакального света.
В часы отдыха молодежь по-прежнему любила слушать астрономические новеллы Константина Степановича, запас которых у него, казалось, не знал пределов. Каждый раз он преподносил своим слушателям новые и новые мифы о происхождении названий созвездий, рассказы об анекдотических спорах ученых прошлого, а иногда и настоящею времени и другие, подчас кажущиеся невероятными истории.
Фигуры созвездий древнегреческой звездной сферы в его передаче приобретали особое очарование. От рассказов Константина Степановича веяло дыханием глубокой седой древности, что придавало им исключительную красочность.
Он уносил своих околдованных слушателей в ту далекую эпоху, когда среди безмолвных звездных ночей, затерянные в безбрежных просторах неизученных морей первые отважные мореплаватели прокладывали по звездам пути в неведомые страны или отыскивали дорогу на свою далекую родину.
Он переносил их на крыльях воображения в те неясные, покрытые туманом протекших тысячелетий времена, когда первобытны? скотоводы, пасшие стада на бескрайних равнинах, пыталась изучить тайны движения небесного свода, чтобы научиться определять по звездам и час ночи, и время перегона стад с одних пастбищ на другие - в те времена, когда еще не имевшие календаря первые земледельцы по восходу и закату приметных групп звезд определяли время посева или уборки урожая.
Очевидно, названия и границы созвездий, установленные первыми созерцателями неба, были совершенно случайны. Человеческий взор, движимый пробуждающимся сознанием, искал в расположении звезд сходства с очертаниями знакомых предметов и животных или сказочных героев и чудовищ. Эти названия веками жили в народе в виде смутных легенд, постепенно теряя свой первоначальный смысл и приобретая взаимосвязь, которая в конце концов позволила использовать небо как календарь.
Жизнь античного мира была пронизана астрономией не в меньшей мере, чем жизнь современного человека пронизана техникой. О расположении звезд писали стихи, которые были часто своеобразным расписанием полевых работ... И Константин Степанович тут же подтверждал это, цитируя Виргилия:
- "Когда Весы уравняют часы дня и ночи и разделят в мире поровну свет и мрак, тогда, земледельцы, выводите в поле своих рабочих волов".
В другой раз он привел по памяти винодельческий рецепт, который дал другой древний поэт - Гесиод:
- "Когда цветет репейник, когда цикада, гнездясь по деревьям, трещит свои пронзительные песни, в пору крайней жары, когда козы жиреют, вино становится столь сладостным, женщины влюбчивыми, а мужчины слабыми, потому что жгучая Каникула (Сириус) сушит им голову и тело,- в это время ищите прохлады в пещерах," пейте библидское вино, питайтесь сыром, молоком козы, мясом молодых телок, обгладывающих кустарники, или маленьких козлят. Сидя в тени, вкушайте эти яства, запивая их темным вином".
"Так вот откуда произошло слово "каникулы",- подумала Галя.- В те времена восход Каникулы -"Песьей звезды"- перед рассветом совпадал с началом летней жары, значит..." Но Константин Степанович рассказывал так интересно, что Галя оборвала свою мысль.
- "Но когда Орион и его Псы дойдут до середины неба, когда розоперстая Эос - Заря - предстанет перед лицом Арктура, тогда собирайте все ваши виноградные грозди, выставляйте их на солнце в течение десяти дней и десяти ночей, а потом подержите их в тени только пять дней и пять ночей; и на шестой день почерпните их сока для возлияния богу Вакху, разливающему в мире радость. Потом, когда Плеяды и царственный Орион перестанут появляться, не забывайте, что настанет время первых полевых работ и что надо начинать новый рабочий год на земле".
Показав на небе созвездие Северного Венца, Константин Степанович с самым серьезным видом уверил всех, что это венок Ариадны, в доказательство чего прочел из Овидия:
- "Ариадна, похищенная Тесеем и покинутая им на берегу моря, оглушила все окрестности своими воплями и рыданиями. На помощь к ней явился Вакх и, желая, чтоб она сияла вечным светом среди звезд, снял венок с ее чела и бросил его к небу. Пока венок летел в воздухе, драгоценные камни, вплетенные в него, превратились в огоньки и укрепились на небесной тверди, сохранив прежние очертания. Место его - между Человеком на коленях (Геркулесом) и Человеком, несущим Змею".
Тут же Константин Степанович добавил, что китайцы называли это созвездие Жемчужной Раковиной и что самая яркая звезда его до сих пор называется Жемчужиной (Геммой), а арабы видели в этом созвездии чашку нищего - Казат-аль-масакин.
Рассказал он однажды и о нелепой истории созвездия Рысь. Этот зверь был вознесен на небо в 1660 году астрономом Гевелпем на совершенно курьезном основании. Достав свою объемистую записную книжку, Константин Степанович процитировал:
- "В этой части неба встречаются только мелкие звезды, и нужно иметь рысьи глаза, чтобы их различать и распознавать. Кто недоволен моим выбором, тот может рисовать здесь что-нибудь другое, более ему нравящееся; но, во всяком случае, тут на небе оказывается слишком большая пустота, чтобы оставить ее ничем не заполненной".
Кончались подобные рассказы всегда одним и тем же: Ольга Александровна смотрела на часы и разгоняла всех по постелям.
Однажды вечером путешественники разговорились о доме, о делах, которые они оставили на Земле. Стали вспоминать, какими путями тот или иной член экипажа оказался в составе экспедиции. Маша под громкий смех собравшихся рассказала непосвященным о событиях на озере Селигер, о Галиных "лекциях" по астрономии. Наконец очередь дошла до Белова.
- Игорь Никитич, - обратился к нему кто-то. - Как могло получиться, что вы, главный конструктор головного завода, стали руководителем экспедиции? Ведь это нарушение общего порядка.
- Что верно, то верно, - ответил со вздохом Белов, - Вы не представляете себе, друзья, каких трудов мне стоило этого добиться!
- А почему? - спросила удивленная Галя.
- Да потому, наивная моя деточка, - вмешалась вездесущая Капитанская дочка, - что главных конструкторов берегут как зеницу ока, потому, что их головы стоят больше, чем любой корабль со всем его содержимым. Понятно?
- Мария Ивановна, перестаньте! - гневно воскликнул Белов. - Все жизни стоят одинаково. А не пускают главных конструкторов в опасные полеты для того, чтобы они накапливали и обобщали опыт эксплуатации своих машин, чтобы они их совершенствовач ли изо дня в день...
- Так как же вы все-таки добились разрешения лететь?
- Доказал, что смогу лучше, чем другие, обобщить опыт перелета. А потом... Знаете, ведь это была мечта всей моей жизни... Я отдал подготовке к этому рейсу почти двадцать лет. Ну, и правительство в конце концов уважило мою просьбу. Впрочем, я не один был в таком положении. Много пришлось бороться за право участия в экспедиции и Константину Степановичу. Его тоже не хотели включать в ее состав.
- Но почему? - снова не удержалась Галя.
- По старости, девочка! Увы, по старости! - добродушно усмехнулся астроном. - Мы ведь с Игорем Никитичем не такие счастливчики, нам никто не присылал приглашения на блюдечке с голубой каемкой!
Потом разговор зашел о родных. Иван Тимофеевич вынул из кармана, бумажник и, разложив его на столе, достал из него несколько любительских фотографий. Он с любовью рассматривал каждую из них и, передавая по кругу для всеобщего обозрения, с нежностью в голосе пояснял, от полноты чувств перейдя на украинську мову:
- Це моя стара, а то - моя доня, а от туточки мы з моим хлопцем, - говорил он, показывая групповой снимок.
"Стара" была симпатичной немолодой женщиной с гладко зачесанными и завязанными узлом на затылке темными волосами, которую Галя мельком видела сквозь стекла кабины в день отлета. Тогда рядом с ней стояла и дочка - взрослая замужняя женщина, уже имевшая двоих детей, которая работала врачом в одной из московских поликлиник. Что же касается "хлопца", то это был коренастый крепыш, одетый в форму старшего лейтенанта танковых войск, удивительно похожий на отца. Такое же широкое упрямое ч волевое лицо, те же темные, с хитринкой глаза.
Глядя на Ивана Тимофеевича, полез в карман и Максим. Он положил на стол фотографии отца, матери и братишки Павлушки. Одну небольшую карточку он зажал в руке и незаметно положил обратно. Маша, заметив этот маневр, порозовела и улыбнулась.
Пример оказался заразительным. Не прошло и пяти минут, как весь стол был завален фотографиями отцов, матерей, братьев, сестер, жен, детей. Каждому хотелось взглянуть на дорогие лица, поговорить о них или хотя бы ответить на чей-нибудь дружеский вопрос. Даже Синицын достал свою заветную фотографию, где он, еще не старый и не седой, сидел между красивой, несколько увядшей женщиной и худым, видимо болезненным, юношей с чудесными лучистыми глазами, "И такой сын родился у этого бездушного сухаря! Просто невероятно!" подумала Галя.
Оказалось, что у Ольги Александровны довольно много родни. Но добрая половина фотографий изображала ее мужа то в костюмах и гриме, то в домашней обстановке, то на прогулке,везде одинаково вычурного, расфранченного и прилизанного.
Все шумно переговаривались. Только два человека остались бездеятельными: Галя и Игорь Никитич. Они сидели у разных сторон стола и пассивно рассматривали незнакомые и поэтому почти ничего не говорящие им лица, рассеянно хваля и упитанных карапузов и славных стариков, всех, чьи фотографии попадали им в руки.
Гале было грустно. Ну что она могла показать? Фотографии двух-трех институтских подруг? Или себя в купальном костюме на пляже? На всем свете у нее не было ни одного родного человека! Она попала в детскиИ дом двухлетним ребенком, и у нее не осталось от прошлого никаких сувениров. Пожалуй, первый раз в жизни она ощутила себя одинокой, хотя вокруг сидели самые близкие друзья. Ее вывел из задумчивости хрипловатый басок профессора Синицына:
- А что же вы, Игорь Никитич, не показываете своих семейных?
Галя встрепенулась и насторожилась. Она вспомнила рассказ Ольги Александровны о трагической гибели семьи Белова, и ей стало так больно за него, что на глазах навернулись слезы. Но никто не понимал бестактности вопроса Николая Михайловича. Все, кроме потупившейся Ольги Александровны, смотрели с вежливым, равнодушным любопытством.
Лицо Белова оставалось спокойным. Он медленно обвел взглядом сидящих за столом.
- У меня нет ни жены, ни детей. Они давным-давно умерли... Я никогда не вынимаю их фотографии. Их облик и без того всегда стоит у меня перед глазами. Я, как мотылек, потерявший подругу,- продолжал он негромко,- никогда уж не найду себе другой. А ребенок...
- Простите, ради бога, Игорь Никитич, - прервал Синицын.Я вас не понимаю. Ведь мотылек - это символ непостоянства, ветрености, легкомыслия. Зачем вам понадобилось такое странное сравнение?
Подобие вялой улыбки промелькнуло на губах Белова.
- Не судите поверхностно, дорогой Николай Михайлович! Все бабочки летают парами и никогда друг друга не оставляют. Да вы попросите Константина Степановича, он вам расскажет по этому поводу кое-что из области китайского фольклора.
Все обернулись к Константину Степановичу и наперебой стали просить его рассказать историю о бабочках. Одна лишь Галя молчала. В мыслях она готова была разорвать этого противного Синицына за то, что он так не вовремя ввязался в разговор.
Как-то за завтраком, на исходе первого месяца полета, Игорь Никитич при всех спросил Ольгу Александровну, достаточно ли хо,- рошо команда освоилась с отсутствием тяжести, чтобы сделать вылазку в космическое пространство. Ольга Александровна поняла шутливый тон Белова и, не обращая ни малейшего внимания на красноречивые взгляды молодежи, нарочито долго обдумывала ответ, как бы не зная, на что решиться. Наконец, к общему облегчению, ответила утвердительно.
Сразу же после завтрака начались сборы. Из кладовой были извлечены скафандры, обогреватели, тросы и прочее снаряжение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26