https://wodolei.ru/catalog/vanny/otdelnostoyashchie/
– спросил он вдруг встревоженным голосом.
– Она ненадолго уехала, моя детка.
Карл вздохнул. В это время вошла няня, неся стакан молока.
Она рассказала Ирэн, как Анжель занималась с Карлом. Жан, Анжель и все эти события последних месяцев казались ей такими далекими теперь, когда, наконец, ее мальчик начал поправляться. Она решилась тоже отдохнуть, так как он в это время уснул.
Все предметы, вся комната были такими знакомыми, близкими, а между тем она чувствовала какую-то пустоту. Должно быть, она сама изменилась за это время. Усталость сковала все ее тело. Тяжелый сон прервал нить ее размышлений. Проснувшись, она увидела на столике депешу. Телеграфировал Жан из Гамбурга: «Люблю. Ответь, дорогая. Твой навеки. Жан». Ее душа наполнилась радостью. Жизнь снова показалась ей прекрасной и заманчивой. Карл поправлялся, и Жан тосковал. Она телеграфировала ему: «Люблю. Пиши подробно». Теперь она поняла, почему ее комната, ее собственная Комната казалась ей такой странно чужой. Не было Жана.
Отдых восстановил ее силы. За это время она успела забыть злосчастный Гамбург. Мрачные мысли, которые приходили ей на ум, когда она была с Жаном, теперь рассеялись. Остались только светлые воспоминания.
Жан сиял, читая телеграмму Ирэн. Когда он распечатывал голубой листок бумаги, Анжель не спускала с него глаз. В ответ на телеграмму, составленную ею с большим трудом по-английски, она получила от няни радостную весть, что Карлу лучше.
Когда она приехала, Жан встретил ее без особой радости. Он настолько был расстроен своей раной, что злился на всех. Эбенштейн был тоже не в духе, он имел неосторожность как-то сказать Жану, что рана Гаммерштейна совсем пустяк и что он скоро вернется на место службы в Петербург. Анжель не имела понятия, чем болен Жан, а потому первым вопросом ее было: «Что с тобой?» Вопрос этот был для него крайне неприятен, и он не знал, что на него ответить. Доктор, войдя в это время в комнату, вывел его из затруднения. После осмотра доктор заявил Анжель, что она сможет сама делать перевязки и что он зайдет проведать больного дня через два. После его ухода Анжель закурила папиросу и села в ногах кровати. Она смотрела на Жана не без иронии. Ее глаза, казалось, безмолвно говорили: «Опять наглупил?» Он посмотрел на нее сердитым взглядом, сдвинув брови.
– Я думаю заказать обед, – сказала она.
Жану разрешена была только курица или что-нибудь молочное, и он с отвращением смотрел, как Анжель с аппетитом ела омлет по-лионски и почки в мадере. Она все время мальчишески улыбалась.
– Ну! Я умираю от любопытства, расскажи мне теперь все. Тебе, наверно, стыдно, иначе ты бы все мне выложил в пять минут. Наверно, опять какая-нибудь история? Какой ты еще ребенок с женщинами!
Жан даже привскочил в кровати.
– Ты всегда несправедлива ко мне! Всегда! Я не сделал ничего дурного. Меня оскорбил один человек, и я с ним дрался на дуэли. Интересно, как бы ты поступила на моем месте? Я не сумасшедший, чтобы переносить всякие дерзости.
– А почему он тебя оскорбил? – допытывалась Анжель. – Наверное, из-за женщины?
Чувствовалось, что у нее спокойный и настойчивый характер.
– Дурочка, – проговорил Жан презрительно, – ты знаешь, есть такой тип женщин… Замужняя, – они почему-то всегда замужем – слишком нарядная и напудренная; одним словом, любительница сильных ощущений. Она и ее муж друзья Ирэн. Они часто приглашали нас обедать или ужинать. Мне это надоело. Она меня преследовала. Я был неосторожен, как дурак. Ничего особенного, понимаешь, просто мы с ней как-то раз обедали вместе, а потом об этом узнал ее муж. Кончилось дуэлью. Вот и все.
Анжель в это время стояла спиной к нему. Она медленно переставляла пузырьки с лекарствами на камине.
– И это все? – проговорила она с оттенком презрительного снисхождения в голосе. Она подошла к окну.
– Ты принадлежишь к числу людей, которым всегда всего мало.
Она круто повернулась. Вся ее маленькая фигурка выражала возмущение.
– Дурак! – крикнула она, – сумасшедший! Судьба тебе послала такое сокровище, а ты топчешь его в грязь. Неужели ты не мог избавить Ирэн от этой мерзости? Конечно, ты будешь говорить, что та женщина тебя преследовала, ведь так легко всегда найти оправдание. Иметь такую жену и так гнусно себя вести! Стоишь ли ты такой женщины? Пустоголовый мальчишка, талантливый, правда, но тряпка. Когда я приехала в день вашей свадьбы и увидела Ирэн, я подумала: ну теперь он переменится, образумится, станет человеком. А оказалось что? Мне следовало понимать, что ты не можешь измениться, лучше сказать, что ты меняешься слишком часто, но никогда не делаешься лучше. Этого с тобой никогда не бывает. Ты всегда останешься таким же с виду привлекательным, а на деле легкомысленным и ничтожным. Я это знала много лет тому назад, когда ты уезжал из дому. Ты, может быть, забыл, как трудно нам было снарядить тебя в дорогу? Мы отказывали себе во всем. Мать ходила в стареньких платьях, не могла никуда поехать отдохнуть, отец бегал по урокам после занятий в школе, а я шила, стирала целыми днями и бегала по разным поручениям. И все это из-за тебя, ведь ты был единственным сыном. А когда ты уехал – ни слова, ни звука. А потом пришло письмо. Твои дела были очень плохи. Он сильно побледнел.
– Плохи? – повторил он. – Умирал с голоду. Понимаешь, умирал с голоду в Париже, а ты думала, что я веселюсь!
– Но почему же ты голодал, почему? Потому что истратил все деньги и не хотел работать. Тебе могло хватить надолго, но ты предпочел их быстро, весело прожить.
Крепко стиснув свои маленькие руки, она горько рассмеялась.
– Боже, что за комедия твоя жизнь! Ты почти умирал с голоду, а теперь лежишь в шелковом белье, занимаешь пышные апартаменты в отеле. Ты выплыл! Какая ирония судьбы! В Кемберуэлле, в Лондоне, там не веселятся, там работают. Я вставала в пять часов и ложилась в полночь. Мы были бедны. Все работали. Нужно было выбирать – труд или голодная смерть. У нас не было богатых друзей и покровителей, готовых нас выручить. А ты, разбогатев, перестал нам писать. Я решила никогда больше не беспокоить тебя, но потом увидела, что с такими, как ты, нужно поступать иначе.
Жан делал попытки приподняться. Подойдя к нему, она уложила его на подушки. Они переглянулись. Выражение его лица было какое-то особенное. Нагнувшись к нему, она продолжала с нервным смехом:
– Судьба все же над тобой смилостивилась, она дала тебе сестру, милый братец.
– Я уже родился таким сумасшедшим.
В эту минуту он выглядел совсем мальчишкой.
– Я всегда стремлюсь к чему-нибудь, а потом остываю. Эта Гаммерштейн мне очень нравилась, а потом – конец.
Он посмотрел на сестру в упор:
– Ты права, мне всегда хочется чего-то, а когда я достигну цели, оказывается, что это не то. Дай мне сказать, я тебе расскажу все.
Откинувшись на спинку стула, она смотрела на него с непроницаемым видом. Его настроение было ей так знакомо! Эта потребность открыть свою душу была отчасти вызвана раскаянием, но, главным образом, здесь сказывалось его самовлюбленность. Такое самоунижение иногда доставляло ему неизъяснимое блаженство.
– Ты ведь видела Ирэн? Когда я с ней встретился в первый раз, я сразу влюбился в нее. Ты знаешь, какая она умная, изящная. Я был от нее без ума. Она была так прелестна и вместе с тем казалась такой недосягаемой! Такие женщины всегда пленяют с первого взгляда. Я это сильно почувствовал. Мне хотелось перешагнуть через бездну, разделяющую нас. Ах, когда я вспоминаю это время… В тот день я первый раз играл для нее; это была сверхчеловеческая игра, а потом…
– Она вышла за тебя замуж, – прозаически закончила Анжель.
– Тебе хорошо с твоим умением проникать в самую душу человека и с твоей бесконечной жизнерадостностью. Я скучал уже во время медового месяца, – вдруг проговорил Жан.
– Я думаю, что если бы тебе дали звезду с неба, то ты бы ее вставил в подсвечник, чтобы посмотреть, будет ли она гореть. Ты всегда стремишься к недостижимому, мечешься, а когда получаешь, начинаешь скучать, оттого что больше нечего делать. Ты сделан из того же теста, что и все артисты, но, к счастью, не все мужья.
– Я поссорился с Ирэн из-за ребенка.
– Конечно, ты ревновал, как всегда. Ах, этот ребенок! – лицо ее расцвело в улыбку. – Крошка Карл! Ему теперь четыре года. Какое счастье, что он поправляется. Если бы ты знал, какой он прелестный ребенок. Он уже говорит по-французски. У него славная няня, добрая душа. Я сначала была так одинока в замке, она позволила Карлу приходить ко мне. Потом дядя Габриэль мне разрешил остаться там…
– Дядя Габриэль?
– Да, он приехал навестить малыша, а вместе с ним приехал знаменитый путешественник… Я забыла его фамилию… Да, Шторн.
– Разве Шторн тоже приезжал?
– Да. Огромный верзила с чудными волосами и такой милой улыбкой.
– Не была ли случайно в замке мадам Кланс?
Анжель отрицательно покачала головой.
– Нет, но как-то раз приезжала одна девушка с немецкой фамилией.
– Девушка?
Жан насторожился.
– Да, довольно миленькая, невысокого роста. Она спрашивала тебя и сказала, что уезжает на другой день в Петербург.
Это была Аннет! Жан был уверен в этом. Бедная Аннет, он ее не забыл…
Анжель встала, зевая.
– Я думаю, можно поручить ангелу-хранителю оберегать тебя.
Она вспоминала, каким тоном Карл говорил ей каждый вечер: «спокойной ночи».
– Судя по твоему мнению обо мне, для этого потребуется целый полк ангелов, – игриво ответил Жан.
ГЛАВА XXXV
Ирэн была счастлива. Карл был с ней, а Жан писал аккуратно каждый день. Его письма были великолепным образцом любовной переписки. Так пишут люди, часто бывающие в роли случайных любовников. Он страшно скучал без Ирэн и снова переживал первые дни их любви на расстоянии ста миль.
Карл быстро поправлялся. Часто приезжал дядя Габриэль к чаю. Бывала Ванда. Время текло незаметно. День за днем в мирном спокойствии. Дни стояли чудные, озаренные мягким осенним солнцем. Жан писал, что он поправляется и желает видеть Ирэн. Через неделю был назначен концерт в Берлине, «а здесь все время льет дождь, – писал он, – кажется, что тучи плачут, оттого что ты далеко. Музыка моя тоже улетела вместе с тобой. Подумай только, какой я теперь бледный. Щеки впали, а волосы страшно отросли. Возвращайся скорей, моя милая. Целую крепко, как люблю. Всегда и навсегда твой Жан». Дальше приписка: «Я учусь по-немецки: «Ich liebe dich». Если бы ты была здесь, я говорил бы еще лучше».
Однажды утром она получила большой пакет. В нем была серия снимков Жана в разных позах. Он действительно сильно похудел. Пора к нему ехать. Скоро они наконец будут у себя дома. Она решила ехать ночью, чтобы провести еще один вечер с Карлом. В это время гостил в замке дядя Габриэль, вместе с Амадео. Карл их очень любил обоих. Для полного счастья ему недоставало только Анжель, он радовался, что она скоро должна вернуться.
В этот последний вечер Ирэн сама купала Карла и, укладывая его в кроватку, рассказывала ему историю некоего мистера Сквирля Неткина, который, как оказалось, был англичанин и вегетарианец. Потом она спела ему песенку, начинающуюся словами: «Милый мой, любовь моя».
Всю дорогу она проклинала медленный почтовый поезд. В вагоне не было воды, а так как Жан не выносил одеколона, то приходилось выходить на каждой станции. Это мало помогало. Руки и лицо были все время в саже. С Ирэн ехала ее горничная Анастаси, чистокровная француженка, которая то и дело повторяла: «Мадам следовало бы надеть вуаль». Вообще, по ее мнению, Германия была полудикая страна.
Так как последняя телеграмма Жана гласила: «Не надевай вуаль. Люблю», Ирэн не рискнула закрыть лицо от пыли. Вместо этого ей пришлось употреблять огромное количество воды и мыла. Он придавал очень большое значение внешности. Подъезжая к станции, она увидела его бегущим по платформе за поездом. Лицо его выражало сильное нетерпение. Сомнений не было, он действительно скучал и жаждал ее видеть. Не дожидаясь остановки поезда, он вскочил на подножку и поцеловал ее в губы через открытое окно.
– Вот почему я не хотел, чтобы ты надела вуаль, – сказал он, задыхаясь.
Они оба рассмеялись. Радость этой встречи была так велика, что слова казались ненужными.
– Как ты похудел!
– Ты догадываешься почему? – Он лукаво улыбнулся.
– От тоски?
– Ну конечно! Я так хотел тебя видеть. Если от тоски худеют, то теперь я должен сразу пополнеть. Я отослал Анжель. Мне хотелось видеть тебя одну.
Ирэн была смущена.
– Она не обиделась? Может быть, ей не хотелось уезжать?
– Я ее не спрашивал. У нас теперь будет второй медовый месяц. Не можем же мы возить ее с собой! Это было бы слишком неудобно.
Они под руку направились в отель. Их гостиная утопала в цветах.
– Ну, вот мы опять вместе!
Его голос дрожал. Руки искали ее… Обедали они у себя в гостиной гораздо дольше, чем требовала смена блюд.
– Анжель была очень добра ко мне, – вдруг проговорил Жан, – она очистила меня от всякой скверны.
– Разве ты нуждался в очищении?
Он кивнул головой с серьезным видом. Она встала.
– Как хорошо, что я опять с тобой! Карл совсем поправился. Он говорил такие забавные вещи. Мы как-то вечером, после чая, стояли на валу, и я ему показала луну. Он захотел позвать дядю Габриэля, чтобы показать ее ему. Подбежал к окну, а потом вдруг останавливается и кричит мне: «Мамочка, скажи, чтобы она подождала».
Жан засмеялся. Лицо его было в тени, и она не могла видеть его выражения. Он подошел к ней сзади.
– Теперь будь моей, только моей. Я так долго ждал тебя.
Положив к нему голову на плечо, она смотрела на него снизу вверх.
– Разве бы я могла принадлежать кому-нибудь другому? Я вся твоя. Помнишь письмо, которое ты подписал: «Твой навеки»? Так и я навеки твоя.
– И ты больше не сердишься на ту глупую историю?
Она счастливо рассмеялась.
– Нет, мы вырвали навсегда эту страницу нашей жизни.
ГЛАВА XXXVI
Приехав в Берлин, они остановились в отеле «Адлер» и сразу закружились в водовороте этого города, с улицами, на которых днем и ночью кипела жизнь, и площадями-муравейниками. Жану предстояло дать здесь целый ряд концертов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
– Она ненадолго уехала, моя детка.
Карл вздохнул. В это время вошла няня, неся стакан молока.
Она рассказала Ирэн, как Анжель занималась с Карлом. Жан, Анжель и все эти события последних месяцев казались ей такими далекими теперь, когда, наконец, ее мальчик начал поправляться. Она решилась тоже отдохнуть, так как он в это время уснул.
Все предметы, вся комната были такими знакомыми, близкими, а между тем она чувствовала какую-то пустоту. Должно быть, она сама изменилась за это время. Усталость сковала все ее тело. Тяжелый сон прервал нить ее размышлений. Проснувшись, она увидела на столике депешу. Телеграфировал Жан из Гамбурга: «Люблю. Ответь, дорогая. Твой навеки. Жан». Ее душа наполнилась радостью. Жизнь снова показалась ей прекрасной и заманчивой. Карл поправлялся, и Жан тосковал. Она телеграфировала ему: «Люблю. Пиши подробно». Теперь она поняла, почему ее комната, ее собственная Комната казалась ей такой странно чужой. Не было Жана.
Отдых восстановил ее силы. За это время она успела забыть злосчастный Гамбург. Мрачные мысли, которые приходили ей на ум, когда она была с Жаном, теперь рассеялись. Остались только светлые воспоминания.
Жан сиял, читая телеграмму Ирэн. Когда он распечатывал голубой листок бумаги, Анжель не спускала с него глаз. В ответ на телеграмму, составленную ею с большим трудом по-английски, она получила от няни радостную весть, что Карлу лучше.
Когда она приехала, Жан встретил ее без особой радости. Он настолько был расстроен своей раной, что злился на всех. Эбенштейн был тоже не в духе, он имел неосторожность как-то сказать Жану, что рана Гаммерштейна совсем пустяк и что он скоро вернется на место службы в Петербург. Анжель не имела понятия, чем болен Жан, а потому первым вопросом ее было: «Что с тобой?» Вопрос этот был для него крайне неприятен, и он не знал, что на него ответить. Доктор, войдя в это время в комнату, вывел его из затруднения. После осмотра доктор заявил Анжель, что она сможет сама делать перевязки и что он зайдет проведать больного дня через два. После его ухода Анжель закурила папиросу и села в ногах кровати. Она смотрела на Жана не без иронии. Ее глаза, казалось, безмолвно говорили: «Опять наглупил?» Он посмотрел на нее сердитым взглядом, сдвинув брови.
– Я думаю заказать обед, – сказала она.
Жану разрешена была только курица или что-нибудь молочное, и он с отвращением смотрел, как Анжель с аппетитом ела омлет по-лионски и почки в мадере. Она все время мальчишески улыбалась.
– Ну! Я умираю от любопытства, расскажи мне теперь все. Тебе, наверно, стыдно, иначе ты бы все мне выложил в пять минут. Наверно, опять какая-нибудь история? Какой ты еще ребенок с женщинами!
Жан даже привскочил в кровати.
– Ты всегда несправедлива ко мне! Всегда! Я не сделал ничего дурного. Меня оскорбил один человек, и я с ним дрался на дуэли. Интересно, как бы ты поступила на моем месте? Я не сумасшедший, чтобы переносить всякие дерзости.
– А почему он тебя оскорбил? – допытывалась Анжель. – Наверное, из-за женщины?
Чувствовалось, что у нее спокойный и настойчивый характер.
– Дурочка, – проговорил Жан презрительно, – ты знаешь, есть такой тип женщин… Замужняя, – они почему-то всегда замужем – слишком нарядная и напудренная; одним словом, любительница сильных ощущений. Она и ее муж друзья Ирэн. Они часто приглашали нас обедать или ужинать. Мне это надоело. Она меня преследовала. Я был неосторожен, как дурак. Ничего особенного, понимаешь, просто мы с ней как-то раз обедали вместе, а потом об этом узнал ее муж. Кончилось дуэлью. Вот и все.
Анжель в это время стояла спиной к нему. Она медленно переставляла пузырьки с лекарствами на камине.
– И это все? – проговорила она с оттенком презрительного снисхождения в голосе. Она подошла к окну.
– Ты принадлежишь к числу людей, которым всегда всего мало.
Она круто повернулась. Вся ее маленькая фигурка выражала возмущение.
– Дурак! – крикнула она, – сумасшедший! Судьба тебе послала такое сокровище, а ты топчешь его в грязь. Неужели ты не мог избавить Ирэн от этой мерзости? Конечно, ты будешь говорить, что та женщина тебя преследовала, ведь так легко всегда найти оправдание. Иметь такую жену и так гнусно себя вести! Стоишь ли ты такой женщины? Пустоголовый мальчишка, талантливый, правда, но тряпка. Когда я приехала в день вашей свадьбы и увидела Ирэн, я подумала: ну теперь он переменится, образумится, станет человеком. А оказалось что? Мне следовало понимать, что ты не можешь измениться, лучше сказать, что ты меняешься слишком часто, но никогда не делаешься лучше. Этого с тобой никогда не бывает. Ты всегда останешься таким же с виду привлекательным, а на деле легкомысленным и ничтожным. Я это знала много лет тому назад, когда ты уезжал из дому. Ты, может быть, забыл, как трудно нам было снарядить тебя в дорогу? Мы отказывали себе во всем. Мать ходила в стареньких платьях, не могла никуда поехать отдохнуть, отец бегал по урокам после занятий в школе, а я шила, стирала целыми днями и бегала по разным поручениям. И все это из-за тебя, ведь ты был единственным сыном. А когда ты уехал – ни слова, ни звука. А потом пришло письмо. Твои дела были очень плохи. Он сильно побледнел.
– Плохи? – повторил он. – Умирал с голоду. Понимаешь, умирал с голоду в Париже, а ты думала, что я веселюсь!
– Но почему же ты голодал, почему? Потому что истратил все деньги и не хотел работать. Тебе могло хватить надолго, но ты предпочел их быстро, весело прожить.
Крепко стиснув свои маленькие руки, она горько рассмеялась.
– Боже, что за комедия твоя жизнь! Ты почти умирал с голоду, а теперь лежишь в шелковом белье, занимаешь пышные апартаменты в отеле. Ты выплыл! Какая ирония судьбы! В Кемберуэлле, в Лондоне, там не веселятся, там работают. Я вставала в пять часов и ложилась в полночь. Мы были бедны. Все работали. Нужно было выбирать – труд или голодная смерть. У нас не было богатых друзей и покровителей, готовых нас выручить. А ты, разбогатев, перестал нам писать. Я решила никогда больше не беспокоить тебя, но потом увидела, что с такими, как ты, нужно поступать иначе.
Жан делал попытки приподняться. Подойдя к нему, она уложила его на подушки. Они переглянулись. Выражение его лица было какое-то особенное. Нагнувшись к нему, она продолжала с нервным смехом:
– Судьба все же над тобой смилостивилась, она дала тебе сестру, милый братец.
– Я уже родился таким сумасшедшим.
В эту минуту он выглядел совсем мальчишкой.
– Я всегда стремлюсь к чему-нибудь, а потом остываю. Эта Гаммерштейн мне очень нравилась, а потом – конец.
Он посмотрел на сестру в упор:
– Ты права, мне всегда хочется чего-то, а когда я достигну цели, оказывается, что это не то. Дай мне сказать, я тебе расскажу все.
Откинувшись на спинку стула, она смотрела на него с непроницаемым видом. Его настроение было ей так знакомо! Эта потребность открыть свою душу была отчасти вызвана раскаянием, но, главным образом, здесь сказывалось его самовлюбленность. Такое самоунижение иногда доставляло ему неизъяснимое блаженство.
– Ты ведь видела Ирэн? Когда я с ней встретился в первый раз, я сразу влюбился в нее. Ты знаешь, какая она умная, изящная. Я был от нее без ума. Она была так прелестна и вместе с тем казалась такой недосягаемой! Такие женщины всегда пленяют с первого взгляда. Я это сильно почувствовал. Мне хотелось перешагнуть через бездну, разделяющую нас. Ах, когда я вспоминаю это время… В тот день я первый раз играл для нее; это была сверхчеловеческая игра, а потом…
– Она вышла за тебя замуж, – прозаически закончила Анжель.
– Тебе хорошо с твоим умением проникать в самую душу человека и с твоей бесконечной жизнерадостностью. Я скучал уже во время медового месяца, – вдруг проговорил Жан.
– Я думаю, что если бы тебе дали звезду с неба, то ты бы ее вставил в подсвечник, чтобы посмотреть, будет ли она гореть. Ты всегда стремишься к недостижимому, мечешься, а когда получаешь, начинаешь скучать, оттого что больше нечего делать. Ты сделан из того же теста, что и все артисты, но, к счастью, не все мужья.
– Я поссорился с Ирэн из-за ребенка.
– Конечно, ты ревновал, как всегда. Ах, этот ребенок! – лицо ее расцвело в улыбку. – Крошка Карл! Ему теперь четыре года. Какое счастье, что он поправляется. Если бы ты знал, какой он прелестный ребенок. Он уже говорит по-французски. У него славная няня, добрая душа. Я сначала была так одинока в замке, она позволила Карлу приходить ко мне. Потом дядя Габриэль мне разрешил остаться там…
– Дядя Габриэль?
– Да, он приехал навестить малыша, а вместе с ним приехал знаменитый путешественник… Я забыла его фамилию… Да, Шторн.
– Разве Шторн тоже приезжал?
– Да. Огромный верзила с чудными волосами и такой милой улыбкой.
– Не была ли случайно в замке мадам Кланс?
Анжель отрицательно покачала головой.
– Нет, но как-то раз приезжала одна девушка с немецкой фамилией.
– Девушка?
Жан насторожился.
– Да, довольно миленькая, невысокого роста. Она спрашивала тебя и сказала, что уезжает на другой день в Петербург.
Это была Аннет! Жан был уверен в этом. Бедная Аннет, он ее не забыл…
Анжель встала, зевая.
– Я думаю, можно поручить ангелу-хранителю оберегать тебя.
Она вспоминала, каким тоном Карл говорил ей каждый вечер: «спокойной ночи».
– Судя по твоему мнению обо мне, для этого потребуется целый полк ангелов, – игриво ответил Жан.
ГЛАВА XXXV
Ирэн была счастлива. Карл был с ней, а Жан писал аккуратно каждый день. Его письма были великолепным образцом любовной переписки. Так пишут люди, часто бывающие в роли случайных любовников. Он страшно скучал без Ирэн и снова переживал первые дни их любви на расстоянии ста миль.
Карл быстро поправлялся. Часто приезжал дядя Габриэль к чаю. Бывала Ванда. Время текло незаметно. День за днем в мирном спокойствии. Дни стояли чудные, озаренные мягким осенним солнцем. Жан писал, что он поправляется и желает видеть Ирэн. Через неделю был назначен концерт в Берлине, «а здесь все время льет дождь, – писал он, – кажется, что тучи плачут, оттого что ты далеко. Музыка моя тоже улетела вместе с тобой. Подумай только, какой я теперь бледный. Щеки впали, а волосы страшно отросли. Возвращайся скорей, моя милая. Целую крепко, как люблю. Всегда и навсегда твой Жан». Дальше приписка: «Я учусь по-немецки: «Ich liebe dich». Если бы ты была здесь, я говорил бы еще лучше».
Однажды утром она получила большой пакет. В нем была серия снимков Жана в разных позах. Он действительно сильно похудел. Пора к нему ехать. Скоро они наконец будут у себя дома. Она решила ехать ночью, чтобы провести еще один вечер с Карлом. В это время гостил в замке дядя Габриэль, вместе с Амадео. Карл их очень любил обоих. Для полного счастья ему недоставало только Анжель, он радовался, что она скоро должна вернуться.
В этот последний вечер Ирэн сама купала Карла и, укладывая его в кроватку, рассказывала ему историю некоего мистера Сквирля Неткина, который, как оказалось, был англичанин и вегетарианец. Потом она спела ему песенку, начинающуюся словами: «Милый мой, любовь моя».
Всю дорогу она проклинала медленный почтовый поезд. В вагоне не было воды, а так как Жан не выносил одеколона, то приходилось выходить на каждой станции. Это мало помогало. Руки и лицо были все время в саже. С Ирэн ехала ее горничная Анастаси, чистокровная француженка, которая то и дело повторяла: «Мадам следовало бы надеть вуаль». Вообще, по ее мнению, Германия была полудикая страна.
Так как последняя телеграмма Жана гласила: «Не надевай вуаль. Люблю», Ирэн не рискнула закрыть лицо от пыли. Вместо этого ей пришлось употреблять огромное количество воды и мыла. Он придавал очень большое значение внешности. Подъезжая к станции, она увидела его бегущим по платформе за поездом. Лицо его выражало сильное нетерпение. Сомнений не было, он действительно скучал и жаждал ее видеть. Не дожидаясь остановки поезда, он вскочил на подножку и поцеловал ее в губы через открытое окно.
– Вот почему я не хотел, чтобы ты надела вуаль, – сказал он, задыхаясь.
Они оба рассмеялись. Радость этой встречи была так велика, что слова казались ненужными.
– Как ты похудел!
– Ты догадываешься почему? – Он лукаво улыбнулся.
– От тоски?
– Ну конечно! Я так хотел тебя видеть. Если от тоски худеют, то теперь я должен сразу пополнеть. Я отослал Анжель. Мне хотелось видеть тебя одну.
Ирэн была смущена.
– Она не обиделась? Может быть, ей не хотелось уезжать?
– Я ее не спрашивал. У нас теперь будет второй медовый месяц. Не можем же мы возить ее с собой! Это было бы слишком неудобно.
Они под руку направились в отель. Их гостиная утопала в цветах.
– Ну, вот мы опять вместе!
Его голос дрожал. Руки искали ее… Обедали они у себя в гостиной гораздо дольше, чем требовала смена блюд.
– Анжель была очень добра ко мне, – вдруг проговорил Жан, – она очистила меня от всякой скверны.
– Разве ты нуждался в очищении?
Он кивнул головой с серьезным видом. Она встала.
– Как хорошо, что я опять с тобой! Карл совсем поправился. Он говорил такие забавные вещи. Мы как-то вечером, после чая, стояли на валу, и я ему показала луну. Он захотел позвать дядю Габриэля, чтобы показать ее ему. Подбежал к окну, а потом вдруг останавливается и кричит мне: «Мамочка, скажи, чтобы она подождала».
Жан засмеялся. Лицо его было в тени, и она не могла видеть его выражения. Он подошел к ней сзади.
– Теперь будь моей, только моей. Я так долго ждал тебя.
Положив к нему голову на плечо, она смотрела на него снизу вверх.
– Разве бы я могла принадлежать кому-нибудь другому? Я вся твоя. Помнишь письмо, которое ты подписал: «Твой навеки»? Так и я навеки твоя.
– И ты больше не сердишься на ту глупую историю?
Она счастливо рассмеялась.
– Нет, мы вырвали навсегда эту страницу нашей жизни.
ГЛАВА XXXVI
Приехав в Берлин, они остановились в отеле «Адлер» и сразу закружились в водовороте этого города, с улицами, на которых днем и ночью кипела жизнь, и площадями-муравейниками. Жану предстояло дать здесь целый ряд концертов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32