– Мы довезем вас, если хотите, до станции, мсье Виктуар, – сказала она довольно приветливо.
– Благодарю вас! – ответил Жан с запинкой. Он чувствовал враждебность к мадам де Кланс, но в этот момент он был обезоружен.
Снова вошла горничная, чтобы помочь Ирэн облачиться в громадную шубу и повязать вуаль вокруг шапочки.
– Отлично! – весело сказала Ванда. – Ну, теперь мы можем отправиться.
Она взяла Ирэн за руку, и они пошли по длинному коридору. По дороге она рассказывала ей о внезапной болезни тетки. В молчании они доехали до маленькой станции.
Жан вышел. Его охватило невыразимое уныние. Он сказал «Прощайте» и на мгновение задержался, растерянно глядя на обеих женщин. Лакей, державший дверцу, осторожно покашливал. Жан отошел, пробормотав что-то невнятное, дверца шумно захлопнулась, и Жан остался один, глядя на удалявшиеся огни грузной машины.
Он долго ждал поезда, затем, плохо понимая по-немецки, ошибся направлением и через два часа оказался где-то далеко за Ишлем.
ГЛАВА XV
– Теперь, – сказала Ванда, когда автомобиль въехал в лесистый парк, – нам надо поговорить. Кто должен начать, дорогая, вы или я?
Ирэн попыталась рассмеяться. Она знала, что этот момент настанет, но не знала, что ей будет так стыдно, словно она совершила преступление.
– Я не умею болтать, вы знаете, – сказала она просто, – поэтому лучше начинайте вы.
Ванда повернулась к ней.
– Скажите ради Бога, что такое случилось? Почему этот Виктуар стоял перед вами на коленях? Я не спрашиваю, как вы поранили себе палец, но я хотела бы знать, почему он вдруг решился объясниться вам в любви. Я, конечно, понимаю, он очень впечатлителен. Все эти артисты таковы, это связано с их ремеслом, и я думаю, что, не будь они такими от природы, они никогда бы не могли вызвать в нас подобных переживаний своей игрой.
Она взяла Ирэн за руку.
– Милая, я вас спрашиваю не из любопытства. Я понимаю, что мой вопрос может быть вам неприятен, но мною движет только забота о вас. Действительно ли Виктуар объяснился вам в любви, обнимал, целовал вас?
Слова «обнимал, целовал» вызвали краску на лице Ирэн. Они попали в больное место. Ванда помнила недавние признания Ирэн. Она чувствовала таившуюся в Ирэн жажду жизни, сердце которой еще не раскрылось, но жаждало любви. Но все же она не представляла себе возможным, чтобы Ирэн полюбила Жана. Эта мысль казалась ей абсурдной. Но ей не хотелось допустить и того, что Жан влюбился в Ирэн. Она решила добиться истины.
– Он очень мил, этот мальчик! Особенно после того, как снял свою длинную гриву; он стал совсем похож на человека. Очень забавно, когда эти люди из народа имеют талант, не правда ли? Этот впечатлительный юнец, должно быть, рассказал вам историю своей жизни. Тео не написал о нем никаких подробностей, и я ни от кого ничего не слышала. Может быть, он открыл вам свою душу? Что же, это только занятно! Выслушать объяснение в любви от незнакомого артиста вовсе не преступление.
К своему ужасу Ирэн вдруг вскрикнула. С легкой гримаской смущения. Ванда обвила ее руками.
– Дорогая, я выразилась грубо, я знаю. Но я по-настоящему встревожена всем этим. Как вышло нехорошо! Успокойтесь, ради Бога, мне, право, стыдно за себя.
– Я сама не знаю, что со мною, – сказала Ирэн дрожащим голосом. – Вы не виноваты. Но я чувствую себя такой усталой, совсем разбитой. Какая я глупая! Я сейчас приду в себя.
Она откинулась на подушки и закрыла глаза. Ванда, закурив папиросу, смотрела в окошко. Ее глаза были прищурены. Лицо нахмурилось от беспокойства. Отчего Ирэн вскрикнула? Пустяки! Какая тут могла быть опасность? Случайный встречный человек совсем другого круга, музыкант-профессионал. Хотя бы и талантливый… Это случалось не с одной Ирэн, а с многими. Она посмотрела на застывший, бледный профиль ее лица. Ну, конечно, за Ирэн меньше, чем за кого-либо, можно бояться, что она совершит такой мезальянс.
ГЛАВА XVI
То, что Жан очутился на совершенно незнакомой станции, в то время как рассчитывал через час быть в Вене, показалось ему только лишней насмешкой судьбы. Волнующая сцена с Ирэн до последней степени взвинтила его нервы. Теперь наступила реакция, и он испытывал страшный упадок духа.
Поведение Ванды де Кланс было для него ясно. Он не был глуп и понимал ее побуждения не хуже ее самой. Он удивлялся ее проницательности. Все же он знал такое, чего не знала она. Эта мысль на секунду подбодрила его. Ирэн была снова в его объятиях, его губы прижимались к ее губам. Да, в ней таился огонь страсти, и он разбудил его. Он любил, он обожал ее. Он яростно стиснул свои руки. Она должна стать его женой, он добьется этого! Затем он вспомнил ее положение в обществе, ее богатство, ее замок. Впрочем, еще на докучливые упреки отца в Лионе он любил отвечать: «Артист по своему положению стоит выше всякого класса общества. Нет никого, кто был бы выше его».
Он верил в это еще и теперь, но практическая складка его ума все же сильно поколебала это убеждение, и вид обстановки, в которой живут люди высшего общества, слегка смутил его.
К девяти часам вечера он, наконец, добрался до Вены. Он в темноте брел домой. Шел дождь мелкий и теплый, весенний дождик, несущий в своих ласковых капельках неясный запах полей, лесов, ранних цветов. Его лицо было влажно, а пальто промокло раньше, чем он дошел до дома. Но он ничего не замечал. Он вновь переживал свое объяснение с Ирэн, позабыв обо всем окружающем. Подходя к дому, он не обратил даже внимания на то, что окно его было освещено.
Он открыл дверь и вошел в свою комнату. Аннет вскочила с дивана. Ее лицо было в пятнах от слез.
– Жан! – воскликнула она умоляюще.
Она подошла к нему, обхватила руками его голову и попробовала привлечь к себе. Жан уклонился. Тогда она поняла, что всякая надежда потеряна. У него появился новый интерес в жизни, и это заслонило в его душе прежние чувства. Аннет беспомощно вскрикнула; ее лицо побледнело, ее бедные глаза опухли.
– Я слышала об этом… Я видела объявления, – сказала она. – Ты даешь концерт. Тебя ждет слава, и потому ты бросаешь меня.
Жан мотнул головой. Смокший воротничок тер ему шею. Это прозаическое ощущение вернуло его к действительности и сбило его экзальтацию. Он оказался в состоянии заметить не без удовольствия, что на столе стоит ужин, маленький праздничный ужин из яиц и салата. Такими ужинами он и Аннет в прежние дни не раз лакомились, братски деля трапезу. На примусе напевал чайник. Жан бросился в кресло и принял позу знаменитого виртуоза, которая его часто восхищала на открытках.
Аннет подошла и встала рядом с ним на колени.
– Ты меня простил, милый, – сказала она, прижавшись щекой к его щеке.
Он чувствовал теплоту ее рук. Ее нежная щека касалась его лица. Ее руки обвились вокруг его шеи. Она положила свою голову на его мокрый воротничок и улыбалась ему. Он не мог удержаться, чтобы не поцеловать ее.
– Какое счастье, милый, какое счастье! – говорила она, задыхаясь от радости. – Господи! Они будут превозносить тебя! Как они будут кричать и визжать от восторга, когда ты будешь играть!
Жан возбужденно рассмеялся и сказал:
– Ты, правда, рада за меня, крошка?
Она взглянула на него с обожанием. Он снова рассмеялся. Все, что он хотел, само давалось ему в руки.
Аннет неожиданно заметила, что его платье дымится от влаги. Она быстро вскочила и достала его единственный костюм для перемены. Она заставила его переодеться, а также снять ботинки и протянуть ноги к камину.
На сковородке жарилось рагу, и, когда оно шипело от жара, в комнате чувствовался пряный дым. Вслед за рагу на столе появились кофе и большие ломти свежего хлеба.
– Прошу к столу, – церемонно сказала Аннет. Они ужинали, сидя рядом. Жан глотал пищу с дикой жадностью, все время смеясь и жестикулируя. Аннет, наполнив до краев его тарелку, молчала, затаив дыхание. Наконец, его быстрая речь затихла, и Аннет также вставила слово:
– Знаешь, я тоже сделала карьеру. Я еду с труппой господина Шалька в Лондон, Париж и Будапешт. Я буду получать хорошее жалованье.
Она взяла его за руку и продолжала:
– Мы оба можем скоро разбогатеть. Мы тогда сможем устроить свой дом.
Ее глаза осторожно наблюдали его лицо.
– В четверг я уезжаю.
Он сжал ей руку. У него не было минуты за всю бурную прошлую неделю, чтобы вспомнить об Аннет. Сейчас он с новой силой почувствовал ее прелесть.
– В таком случае, ты должна быть доброй со мной, – заявил он настойчиво.
Ее щеки вспыхнули нежным румянцем:
– Потом, когда кончатся наши гастроли в Будапеште, – начала она, но в это мгновенье где-то на улице гулко пробило двенадцать.
– Жан, я должна идти. Ну, теперь все будет хорошо.
Она хотела встать, но Жан стал ее удерживать:
– Ты не можешь уйти. Только что ты сама сказала, что хочешь иметь один дом со мной. Как же ты теперь можешь оставить меня?
Его голос звучал резко.
– Пусти меня, – шептала Аннет, и слезы слышались в ее голосе. – Ты не понял меня. Я думала о браке.
Жан сильнее сжал ее руки. После сегодняшнего триумфа сопротивление Аннет казалось ему нелепым. Он видел в трепетном полумраке ее мягкие, льняные волосы, эти золотые волосы и пылающее лицо.
– Не оставляй меня! – неожиданно воскликнул он, прижимаясь к ней. – Не оставляй меня! Потом мы все наладим… потом, когда будем богаты и знамениты, когда ты вернешься из твоего турне! Дорогая, или ты забыла тот день, когда мы впервые целовались? Я люблю тебя. Клянусь, я люблю тебя!
Его горящие юные губы искали ее губ и нашли их. Она сделала последнюю отчаянную попытку.
– Ты женишься на мне, Жан?
Он крепче прижал ее к себе и зажал рот поцелуем. Затем выключил свет.
ГЛАВА XVII
Утром он встал в плохом настроении духа. Он сидел, угрюмо глядя на кофе, оставленный ему Аннет. Она ушла, чтобы сделать последние приготовления перед отъездом в Будапешт. Он остался один. Он осмотрел свою маленькую комнатку. Прибранная Аннет, она выглядела уютной и безукоризненно опрятной. Аннет рано встала и вычистила все, что только можно было вычистить. Она приготовила простой вкусный завтрак и затем ушла, не попрощавшись, так как думала, что он спит.
Он, однако, не спал. Он уже проснулся и испытывал мучительный упадок духа. Но это ничуть не походило на угрызения совести. Он встал, оттолкнул ногой стул и, зевая, подошел к окну. Он сам отравил воспоминание о своем счастье, и потому он был зол на себя. Следующий день, который ждет каждого, схватил его в свои когти. Он уже не был свободен!
– Проклятье! – сказал он, охваченный внезапным приступом злобы.
Дождь все еще шел. Жан отошел от окна, скрутил папиросу и закурил. Аннет вернулась розовая, смеющаяся, покрытая капельками дождя. Она не заметила его угнетенного состояния. Она хлопотала с обедом, весело болтая о том времени, когда у них будет «наш» дом, «наша» столовая, в которой «мы» будем есть «наш» собственный обед. Жан лениво слушал, не подавая реплик. Все же он начал замечать, что на душе у него немного проясняется. Аннет рассказала ему о планах господина Шалька, а также о большой афише предстоящего концерта Жана, выставленной на Южном вокзале.
– Их должно быть больше в центре города, – прибавила она, – ведь вокзал в бедном квартале.
Обед еще больше утешил Жана. Потом Аннет показала ему одно из своих вечерних платьев, которое она принесла с собой, чтобы заштопать. Он помог ей надеть его. Она очень похудела за последний месяц, и в своем газовом одеянии казалась легким розовым существом, напоминая бледный лепесток цветка яблони. Жан сказал, что она очень живописна. Он достал свою скрипку и сыграл ей несколько мелодий – странные, причудливые звуки, полные обрывков вдохновения. Она, импровизируя, подбирала к ним па. Позже, когда Шальк дал ей возможность вполне раскрыть свое дарование, эти простые ритмические движения, на которые ее вдохновил Жан, доставляли ей бурю аплодисментов всякий раз, когда она их исполняла. Танец жил в ней от рождения, а вместе с ним и артистическое чувство движения, того правильного движения, которое выражает и печаль, и радость и всякую смену чувств. Но в девятнадцать лет это еще спало в ней; она была просто красивой девушкой, с очень сценичной фигурой и поразительной легкостью ног во время танца. Жан смутно чувствовал ее талантливость, но у него не было времени подумать о ней, как об артистке. Она была только красивой девушкой, обожавшей его.
Последний час перед отъездом они провели, сидя вместе в одном кресле у окна. Бледный месяц высоко над домами плыл сквозь тучи. Ночь была светлая и совсем тихая.
– Dis que tu m'aimes, – сказала Аннет тоненьким голоском.
Она выучила несколько любовных фраз на французском языке. Это было все, что она знала на языке своего любовника.
Жан тихо напевал арию из «Манон».
– Je t'aime, – сказал он, гладя ее волосы. Она опустилась на колени около него.
– Скажи это так, чтобы я почувствовала, что я тебе дороже всего на свете.
Ее голос задрожал и замолк. Она взывала к чувству, которого не было, и она это знала. Хотя она не сознавалась себе в этом, это заставляло ее глубоко страдать. Она пылко сжимала тонкие руки Жана. В полутьме ее лицо казалось белее обычного, а глаза и волосы совсем черными. Она старалась вытянуться, чтобы заглянуть ему в лицо.
– Сердце мое, я тебе все отдала. Поклянись, что ты будешь мне верен. Поклянись, как клялся в первую ночь, что, когда я вернусь через три месяца… – последние слова она прошептала ему на ухо и, обвив его руками, привлекла к себе.
Он прижал свою худую щеку к ее мягким волосам и, притянув ее лицо, поцеловал с жаром. Она отпустила его и, прижавшись к его ногам, стала жалобно всхлипывать. Жан, очнувшись от своих грез, снова склонился к ней.
– Моя милая! Глупенькая, крошка! Что случилось? Что с тобой? Я люблю тебя, чего ты еще хочешь?
Он нежно утешал ее, ласково подтрунивая над ней, пока она не рассмеялась вместе с ним.
Он проводил ее до вокзала. Выходя из маленькой комнатки, которую Аннет сделала такой уютной, он ощутил чувство одиночества. Но, когда он увидел гигантскую красную афишу со своим именем, изображенным черными буквами в три фута, все сентиментальные воспоминания испарились сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32