Стюарт, наконец, поднял глаза от «Бостон-Глоб», но выражение его лица было менее чем ободряющее.
– Ты же помнишь, Стюарт, я всегда хотела изучать право. Может быть, это великолепная возможность. Я больше не связана маленькими детьми, я распоряжаюсь своим временем…
– Но это дорого.
Я ощетинилась даже не от смысла его слов, а от тона, отвергающего саму мою идею.
– Ох, ну хорошо, я могу потратить время на то, чтобы рассчитать, сколько это стоит, узнать требования, вся эта ерунда…
– Узнай, сколько это стоит, Андреа, выясни все, а потом мы можем поговорить об этом.
– Мне нужно получить твое одобрение?
– Конечно, нет. Ты знаешь, что я не это имею в виду, но это будет серьезный расход, особенно сейчас, когда Келли готовится поступать в колледж. Я бы не хотел, чтобы ты занялась делом, требующим…
– Неправда, Стюарт, ты хочешь сказать, что я все равно брошу? Или что я слишком стара для учебы?
– Не принимай в штыки все, что я говорю. Я просто считаю, что тебе нужно еще немного об этом подумать. Ты уже так давно ничему не училась и…
– Так я не слишком стара? Ты считаешь, что я не справлюсь? Я закоснела в суете, пока растила твоих детей, когда самая сложная задача, которую мне приходилось решать, – это убедиться, не рваные ли у тебя носки, но у меня еще сохранились мозги, только они похоронены где-то глубоко. Почему бы тебе не сказать то, что ты на самом деле имеешь в виду? Ты думаешь, что я слишком тупая для учебы?
– Андреа, когда ты успокоишься, ты сама поймешь…
Но я была выше того, чтобы успокоиться.
– Спасибо за поддержку, дорогой!
Я вышла из комнаты, хлопнув дверью.
Вообще-то я миролюбивый человек, не любитель «раскачивать лодку», но не выношу, когда Мне говорят, что я не могу что-то сделать. Это оскорбительно, ужасно злит меня, и, потом, это действительно неразумно. Сорок шесть лет, Бог мой. Да, я умру задолго до того, как закончу школу права или брошу ее до окончания, но я разозлилась на Стюарта за то, что он мне на это указал, разозлилась потому, что он был прав, и больше всего разозлилась на себя за то, что я так хочу этого и признаю свое поражение.
Но вмешалась судьба. Однажды утром я просматривала почту, отделяя счета от всякой ерунды, когда какой-то текст привлек мое внимание. Я уже видела его раньше, сложенный втрое листок блестящей бумаги с черно-белым крупным шрифтом. На передней странице нарисована дверь, обрамленная колоннами и обозначающая высшее образование: «Будьте юристом, откройте двери в…»
«Начало занятий седьмого октября, – читала я. – Занятия начнутся в университетах в разных штатах», включая тот, что недалеко от моего дома. И вот, меньше чем через два года я смогу быть практикующим адвокатом, ведущим, в моем случае, свои собственные небольшие дела, носящим костюм в узкую полоску и присутствующим на судебных заседаниях. Это было недешево, но это в то же время не то, что обучение в школе права. Я воспламенилась, я попалась на удочку, я записалась.
Мои романтические представления о костюме в узкую полоску не включали продирание через невозможно запутанные юридические тексты до полуночи, и точно так же я не была готова к тому, что мне придется сидеть в классе, заполненном людьми в два раза моложе меня, большинство которых было ненамного старше моей дочери. Но ничто не могло меня остановить, меня как будто что-то толкало вперед, и я корпела над науками месяц за месяцем.
Стюарт вначале был удивлен, но потом стал помогать мне, особенно когда мне нужно было разобраться в терминологии, и не так уж негодовал, когда ему приходилось готовить обед: мы нашли компромисс.
Дети все время путались у меня под ногами.
– Мама, как я могу делать уроки, когда весь мой стол завален твоими книгами? – жалобно вопрошал Брайан.
Когда я пыталась ретироваться в гостиную, обнаруживая там Келли в темном углу, что-то шепчущую в телефон, я слышала:
– Ма-ам, это единственная комната в доме, где я могу поговорить без свидетелей. Если бы у меня в комнате был телефон…
Итак, мы поставили ей свой телефон и стол в гостиной оказался в моем распоряжении.
Мои родители не были мне поддержкой. Хотя они много не говорили на эту тему, их удивляло, что я, живя в очаровательном доме, в заботах о прелестных детях и замечательном муже, не чувствую себя вполне удовлетворенной. Казалось бы, чего еще хотеть от жизни?
Однажды я попыталась объяснить, что моя семья мне очень важна, что я не «становлюсь эгоисткой», а просто делаю кое-что для себя в совсем новой для меня области.
– Я взрослею, папа, и пытаюсь попробовать что-то новое. Как говорится, я хочу стать всем, чем могу.
Но людям, чья жизнь целиком прошла в радиусе пяти миль, никогда не хватавшим звезд с неба и всегда довольным своей жизнью, невозможно объяснить некоторые вещи. Ну что же, тем лучше для них. Я-то хотела большего.
– Мама, дети уже почти взрослые, ты не можешь сказать, что я отнимаю свое время от них.
Я уверена, что мои объяснения не достигли цели, но мои родители теперь не чувствовали ответственности за причуды собственной дочери и только пожимали плечами в ответ на мои глупые прихоти. Мне, конечно, повезло, что Стюарт был таким терпеливым. Мама никогда не говорила: «Место женщины – у домашнего очага», но когда она пыталась меня уколоть, я не отвечала.
Отец Стюарта умер, когда ему было девятнадцать лет, и его мать через пару лет снова вышла замуж за соседа, от которого ушла жена. Мать Стюарта со своим мужем жила в Аризоне, и мы встречались раз в четыре-пять лет, так что фактически у нас были только мои родители.
У них был потрясающий брак, они прямо светились тем глубоким чувством счастья и удовлетворения, которое невозможно подделать. Леонардо и Антуанетта Корелли. Мать настаивала, чтобы ее называли Антуанетта, но отец звал ее Тони, и, хотя она не переставала утверждать, что ненавидит это имя, ее улыбка свидетельствовала об обратном. Она обращалась с ним так, как будто он мог повелевать восходом солнца, а он, хотя и мало говорил, но, когда смотрел на нее, в его глазах светилось совсем особенное тепло.
Отец был первой любовью матери, и она обожала нам рассказывать, как они встретились.
Они жили по соседству, вблизи Гранитной улицы, недалеко от того места, где живут сейчас. Папа учился в школе с ее братом Марко, и они вместе ходили в бассейн. Конечно, мальчик не мог там познакомиться с девочкой, но он часто разговаривал с ней, младшей сестрой своего друга, когда заходил домой за ее братом. Они были красивые молодые ребята, мой папа и дядя Марко. Я никогда не видела дядю Марко, его убили в Германии, но разглядывала фотографии. Оба стройные, с шапками темных вьющихся волос и с усами: пара, сражающая дам наповал.
Папа был старше мамы на семь или восемь лет, я думаю, но он, по-видимому, считал ее очень умной. По воскресеньям он прохаживался перед ее домом, иногда останавливаясь, как будто завязывая шнурок. Если она в это время была в саду перед домом, на качелях, он останавливался поговорить. Очень скоро отец перестал разговаривать с мамой через забор, а просто заходил посидеть с ней на качелях. И уже совсем немного оставалось до похода в мороженицу.
– И танцы, Андреа. Твой папа был такой танцор! По субботам, в «Рыцарском холле», когда закончилась война и наши друзья собрались…
Тут мать всегда делала паузу, вспоминая, наверное, тех друзей, которые не вернулись домой после войны.
– Это было так захватывающе – быть после войны молодой девушкой, когда возвращались парни. Каждую неделю их становилось все больше, и, конечно же, по субботам они приходили в «Холл» потанцевать и посмеяться, пообщаться с девушками, снова начать жить!
Она любила рассказывать о том времени, когда они только поженились. Молодые пары набивались в машины и ехали на море или на пикник в Беркшир. У нее была масса фотографий, черно-белых, с потертыми краями, запечатлевших улыбающиеся семьи или компании друзей.
– Вы всегда были одни, мама, только вдвоем?
– Конечно, глупая. Мы подолгу гуляли или ходили в кино. После того как ты и твоя кузина Изабелла появились на свет, тетя Сильвия и дядя Берт привозили ее к нам. Мы с папой шли в кино на ранний сеанс, а они укладывали тебя спать, а когда мы возвращались, они бежали в кинотеатр и успевали на поздний сеанс. После их возвращения мы пили кофе и обсуждали фильм. В то время обходились без приходящих нянь: еще не придумали использовать для этого подростков.
– Чаще всего вечером, после того, как я кончала готовить обед, мы сидели и слушали радио или спокойно беседовали после того, как вы засыпали.
– Я помню, что у нас была большая коробка для готовых обедов. Ты каждый вечер готовила обед?
– Конечно. Как же еще может питаться мужчина? Ты же знаешь, на фабрике не было кафе.
Отец работал на ткацких фабриках, потому мы и оказались в Оуквиле, среди этих скучных красных кирпичных домов более чем столетней давности, с миллионами окон. И свистящий гудок. Помню, как я слушала его гудение по утрам, в начале новой смены, в полночь и в шесть часов вечера, в конце рабочего дня.
Вечером отец приходил домой с фабрики вместе с другими мужчинами, жившими по соседству. Я не знаю, как это происходило в других домах, но у нас мама ждала возвращения отца у окна в комнате, и, как только он появлялся, она бежала на кухню, чтобы убедиться, что ужин готов.
– Мой руки, Лео, ужин готов.
Она произносила эту фразу каждый вечер. Отец мыл руки на кухне, трепал мои волосы, садился за стол и улыбался нам обеим.
– Как прошел день? – спрашивал отец.
Мать излагала все семейные и соседские новости, потом отец поворачивался ко мне.
– Расскажи папе, малютка, что ты сегодня делала?
Мне было три или четыре года, и для меня было большим потрясением изложить события моего дня. Мать смотрела, как отец ест. Я к этому времени была уже накормлена, и, хотя я не помню, чтобы со мной ела мать, пока отец ужинал, она только смотрела и подавала на стол. Когда он отправлялся в комнату читать газету, она шла мыть посуду.
После того как я ложилась спать, они сидели и разговаривали. Мне были неслышны слова, но я помню звуки их голосов, – то громче, то тише, – на фоне включенного радио. Много лет спустя, когда я впервые услышала плеск океана о ночной берег, это напоминало мне голоса родителей в комнате. Мама обычно вязала носки: я помню эти перекрещивающиеся спицы с пряжей, шевелящиеся в ее руках, и как они отзвякивали свою ритмичную песенку.
Я уверена, что у них были проблемы – деньги, несносные дети, мало ли что еще, – но все это вспоминается сквозь тонкую завесу счастья.
За все годы, что я прожила в этом доме, у них ни разу не было настоящей ссоры. Я никогда не видела, чтобы они целовали или ласкали друг друга, и, если они когда-нибудь и занимались любовью, я об этом не знала, но они были самой любящей парой, какую я видела в своей жизни. Это выражалось во взглядах, в жестах, в выражении отцовского лица, когда он накидывал кофту маме на плечи. Гордость излучало лицо матери, когда она шла в церковь воскресным утром, важно ступая впереди своего мужа. У родителей было немного времени для совместного отдыха: только вечера и воскресенье – ведь папа работал на фабрике и по субботам, но они получали полное удовольствие друг от друга.
Все годы, что были прожиты вместе, они всегда относились друг к другу с любовью и пониманием. Хотела бы я чему-нибудь научиться у них.
– Где же папа? Он обещал одолжить Мне машину на вечер. Я опаздываю на репетицию, а ведь мне еще надо захватить Сью! – возопила Келли.
– Возьми мою – папа еще на работе, а мне машина не понадобится, мне нужно заниматься.
– Спасибо, мама, ты прелесть! – Она схватила протянутые ключи, на секунду задержалась, чтобы чмокнуть меня в щеку, и убежала. – Пой, как птичка, золотце мое, и веди машину осторожно! – крикнула я Келли, стоя в дверях.
Не забыть сказать Стюарту дату концерта ее хора; ему следовало бы присутствовать. Я ведь не могла себе позволить перед экзаменами провести еще один вечер вне дома, к тому же скоро каникулы. Только лишь я помахала рукой Келли, на нашу улицу завернула машина Элен: сегодня ее очередь ехать на каток. Мы не общались неделями, и мне так не хватало наших свиданий за чашкой кофе. Может быть, к концу недели все устроится? Я подошла к ее машине.
– Спасибо, Элен, я забираю мальчиков завтра. – Я захлопнула дверцу и с содроганием вернулась в гостиную, мою комнату для занятий, где меня ждала еще пара часов над юридическими учебниками.
Через несколько секунд громкий и тяжелый вой наполнил дом: Брайан в своей комнате включил стереоаппаратуру. Это он так делает уроки.
– Выключи эту проклятую штуку! – кричу я с нижней лестничной площадки. – Я тут внизу пытаюсь работать!
Дверь из комнаты Брайана с грохотом распахивается, и он появляется наверху лестницы:
– Ну, ма, я же тоже занимаюсь. Ты ведь знаешь, я не могу работать, когда тихо.
Наше жилище казалось мне сумасшедшим домом, но мы теперь редко бывали дома все вместе. Кто-то все время приходил или уходил, и мы даже ели по отдельности. Келли заходила домой только для того, чтобы принять душ между школой и свиданиями, хором и собраниями дипломной комиссии. У Брайана была школа и хоккей, а у меня – эти проклятые курсы, на которые я сама влезла. Стюарта в это время мы вообще не видели, так он был занят на работе, приводя в порядок свои дела перед окончанием года.
Глава 5
В среду утром, перед Днем Благодарения, я чуть не сошла с ума. По традиции мы всегда обедали у моих родителей и соответственно планировали свой следующий день, но когда в 6:28 утра (опять эти голубые цифры!) мне позвонила мать, разбудив меня во время моего первого за две недели глубокого сна, она была просто сама не своя:
– Андреа, я так рада, что ты уже проснулась! Мы не сможем сегодня пообедать! – провозгласила она.
– Мама? Сейчас середина ночи, и, разумеется, я еще не проснулась. Что случилось?
– Обед на День Благодарения. Нам придется его отменить. – Она говорила медленно и терпеливо со своей идиоткой-дочерью. – Паровой котел взорвался или что-то в этом роде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38