00 я обезумела и наконец позвонила ей. Но там тоже никого не было, и теперь, уже окончательно расстроенная, я снова позвонила Лоррейн. На этот раз, слава Богу, ответил Брайан.
– Что происходит? Почему никто не звонит мне? Я схожу с ума!
Он сказал, что Стюарт, Лоррейн и мама были в госпитале, куда отвезли моего отца с сердечным приступом. Его положили в блок интенсивной терапии, и Брайан полагал, что теперь все будет в порядке.
– Мы сидели в зале ожидания, поэтому папа отвез меня сюда на случай, если ты позвонишь.
Спасибо тебе, Стюарт, спасибо!
– В какой госпиталь его отправили?
– «Дженерал», ты знаешь, около дома бабушки и дедушки?
– Хорошо, я немедленно выезжаю. Буду в госпитале, как только смогу. Скажи это папе, если он позвонит. Оставайся на месте. Дети с тобой? Хорошо, уложи их спать, скоро увидимся.
Я превысила все ограничения скорости, и через час и сорок минут – целая вечность – я прошла через вестибюль госпиталя и поднялась на лифте на четвертый этаж, где находились под наблюдением сердечные больные в особенно тяжелом состоянии. Моя мать увидела меня и вышла в коридор поговорить.
– Слава Богу, ты здесь. Ему сделали некоторые анализы в конце дня и дали успокоительное от боли. У него никогда раньше не было сердечных приступов, но доктор говорит, что для мужчины семидесяти двух лет он в прекрасной форме. Необходимо лечение, и… и, может быть, тогда у него будет шанс выздороветь.
У матери дрожал подбородок, глаза глубоко ввалились на бледном усталом лице, и я видела, как слезы ползли по ее щекам. Она как будто просила меня подтвердить, что все будет в порядке. Подавляя свои собственные опасения, я обняла ее.
– Он сказал, что мой соус был слишком острым, Андреа, а все время…
– Он поправится, мама, конечно, он поправится.
Заглянув в небольшое окошко на двери, я смогла различить на кровати бесформенную массу, которая была моим отцом: он был весь опутан трубками и проводами, присоединенными к бутылкам и мониторам, а маленькие красные и зеленые огоньки бежали на экранах приборов. Внутреннее пространство комнаты напоминало сцену из ночного кошмара, а мерцающие огни монитора усиливали это впечатление. Медсестра, следившая за показаниями приборов, стояла с одной стороны постели, а с другой стороны сидел Стюарт.
Мы с мамой вошли в палату, и я подошла поближе, глядя, как отец лежит неподвижно на чистой белой постели.
– Дорогая, с ним все в порядке, – прошептал Стюарт, протянув свою руку к моей.
Я ухватилась за его руку так, как будто от этого зависела вся моя жизнь, и заплакала. О папе? Да, вначале о нем, но затем гораздо о большем. Я плакала о себе, о прощении, о беспорядке, который устроила в своей жизни, о Стюарте.
Он встал и обнял меня за плечи, и от этого я зарыдала еще громче. Медсестра посмотрела осуждающе, всем своим поведением показывая, что мы должны выйти из палаты, что мы и сделали, тогда как мама вновь заняла свое место у постели.
Мы прошли через холл – на наше счастье, там никого не было – и я свалилась на первую попавшуюся кушетку. Стюарт сел рядом со мной, и я плакала на его плече еще некоторое время. Казалось, он понимал, что мне нужно выплакаться, потому что сидел молча, обняв меня. Хорошо было иметь его в качестве опоры: он был там, где ему следовало быть, и все уладится.
Через несколько минут он сказал:
– Дорогая, твой отец обязательно поправится. У него был приступ, очень болезненный, но больших проблем с сердцем нет. Там какой-то тромб, возможно, нужно сделать шунтирование, но это решение можно принять только завтра, а тем временем доктор Уэй, сердечный хирург, считает, что мы должны успокоиться, поехать домой и отдохнуть.
Конечно, ему легко это говорить, ведь это не его отец лежит там.
– Но он в хороших условиях, положение стабильно, и к тому же доктор Уэй – женщина.
Женщина будет делать операцию папе. Я представила себе его реакцию:
– Он знает?
Моя мать вошла в холл:
– Лоррейн приехала. Мы искали вас. Лоррейн принесла еду и вошла вслед за мамой в полутемный холл. Удивительно, но мы были голодны, и все четверо, включая маму, быстро опустошили маленькие белые коробочки из китайского ресторана.
Мы болтались там еще пару часов, заходя в палату и выходя обратно, пристально глядя на отца и окружающее его оборудование и желая, чтобы все было хорошо. Около полуночи медсестра предложила поставить койку в палате рядом с папиной, так что мама могла прилечь – она хотела остаться на ночь, а остальные должны были уйти. Лоррейн пригласила нас к себе, но мама отвергла это предложение.
– Нет никакого смысла тесниться, когда наш дом пуст. Вы можете переночевать у нас или в твоей бывшей комнате, – посоветовала она.
Это было разумно. У Лоррейн был маленький дом, и у нее остался ночевать Брайан, который, скорее всего, уже спит. И мы уехали со Стюартом, сохраняя молчание, ночевать в дом родителей.
Кровать в моей комнате была двухспальной, она досталась мне в наследство, когда родители купили себе две односпальные кровати, и если бы мы должны были спать на ней вместе, то Стюарт и я, несомненно, оказались бы в очень близком соседстве. Несмотря на то что мы всегда спали в моей комнате, когда оставались здесь на ночь, я рассчитывала, что Стюарт пойдет в комнату родителей. Но, почистив зубы, я была приятно удивлена тем, что он расположился на моей постели. Мне нужен был покой, и я хотела, чтобы он был со мной этой ночью.
Я приняла свое излюбленное положение около него, его руки окружили меня, укрывая и защищая, и я устроилась очень уютно, чувствуя облегчение и удовлетворение: Стюарт позаботится обо мне. Он объявлял перемирие, разгоняя облако нечестности и подозрения. Не думая о своей роли в создании этого кошмара, я испытала простое удовольствие от его присутствия и глубоко, облегченно вздохнула.
Но я не могла так легко снять с себя ответственность. Чувствуя мою потребность, Стюарт увидел свое превосходство и воспользовался им. Приблизив свои губы к моему уху, он сказал:
– Андреа, дорогая, мы должны поговорить. Это не может дальше так продолжаться.
Чудесная волна хорошего самочувствия съежилась и исчезла. Как глупо было полагать, что наши проблемы решены. Как обычно, я рассчитывала, что Стюарт сделает это лучше, но простое присутствие его в привычном месте, присвоение ему роли защитника не меняло ситуации. Он хотел пробиться через стену молчания и имел право знать, в чем дело. Но он не мог представить, отчего все произошло, и он не знал, что в этом были замешаны внешние факторы.
Больше всего мне хотелось открыть свое сердце, ликвидировать разрыв между нами, но как я могла найти слова, чтобы описать свою неудовлетворенность и свою неверность, когда его любящие руки так бережно обнимали меня? Какими волшебными словами объяснить все и смягчить удар от моего романа с Ричардом? В отчаянии я понимала, что не могу найти таких слов. Мое желание очиститься было тесно связано с представлением об отце, лежащем на больничной койке. Я заключала нечто вроде соглашения с Господом, как ребенок: «Боже, я буду в самом деле хорошей, если ты поможешь моему отцу выздороветь».
Не думаю, что моя потребность облегчить душу, хотя и благотворная для моего сердца, была слабым оправданием того, чтобы окончательно и бесповоротно разбить сердце Стюарта.
– Стюарт, это не лучшее время для разговора, когда отец…
– Андреа, ты уклоняешься от обсуждения вопроса, мы должны поговорить откровенно. Мы всегда говорили обо всем, разбирали наши проблемы, пожалуйста, расскажи мне…
– По-моему, говорить совершенно не о чем, я должна сама в себе разобраться.
– Дорогая, я так тебя люблю и стыжусь тех слов, которые сказал тебе. Я знаю, что причинил тебе боль, но ты так долго была не похожа на себя, что я злился и боялся, что кто-то или что-то стоит между нами. Я предполагаю, что сам же ухудшил ситуацию. Можешь ли ты простить меня за то, что я сказал?
День Святого Валентина. Он просил у меня прощения за слова, сказанные в гневе в День Святого Валентина. Он думал, что возвел на меня ложное обвинение, но какой бесстыжей сукой была я, ведь я провела весь этот день, доказывая его правоту. Хотя с тех пор, кажется, прошла целая вечность, еще сегодня, всего несколько часов назад, я занималась любовью с Ричардом, в то время как моего отца везли в больницу, а Стюарт мчался туда, потому что меня не было дома, когда позвонила Лоррейн.
– Конечно, я прощаю тебя, Стюарт. – Невероятно! Вот это наглость! – Но ты не сделал ничего плохого: внутри меня есть некоторая неудовлетворенность. Я сама не знаю, чего хочу и кто я вообще. Думаю, это переходный возраст. Я стремилась к какой-то несуществующей утопии. У меня есть ты, есть дети, прекрасный дом, но этого недостаточно. Я чувствую беспокойство и не знаю, что с этим делать. Но дело не в тебе, Стюарт, это все я. Я уверена, это пройдет само собой и все вернется к нормальному состоянию.
Он молчал так долго, что мне показалось, будто его устроил мой ответ, а может быть, он уже заснул. Но когда он наконец заговорил, его голос в тишине темной ночи прозвучал резко, напряженно, и его слова потрясли меня до глубины души:
– Мне хотелось бы верить, что ты неспокойна или тебе все наскучило, но я не могу так дальше жить. Я уверен, ты скрываешь что-то от меня, и это вбивает клин между нами. Для меня это невыносимо, Андреа, и знай, что я поставил себе цель понять, в чем дело. Когда я буду знать наверняка, мы поговорим снова.
Его голос прервался, и он отвернулся, как будто намереваясь заснуть, но его тело было напряжено, а его неровное дыхание говорило о том, что он плакал.
Съежившись на своей половине кровати, совершенно несчастная, я тщательно анализировала его слова, задавая себе вопрос, что он предполагает, что он знает, чувствуя себя грязной, как проститутка.
Мне не нравилось лгать Стюарту, но он бы умер, если бы я сказала правду. Он доверял мне, любил меня, а я предала его. Он не знал о Ричарде, иначе бы он не сказал, что любит меня, но меня поражала его интуиция, ошеломляла глубина сдерживаемых эмоций. Никогда за все годы, что мы прожили вместе, я не видела, чтобы он вспылил из-за чего-то, и вдруг он превратился в кипящий котел. Мне было странно видеть его взволнованным, ведь он всегда был тверд, как фундамент нашего дома.
Но я хотела не только комфорта и спокойствия, мне нужна была страсть, романтичность, а со Стюартом это было невозможно. Я сделала полный оборот назад, вопреки своим сегодняшним мыслям, и я не хотела что-либо менять. Я не хотела отказываться от возбуждения, которого достигала с Ричардом. «Вот это совсем нехорошо, Андреа, лежать тут и сгорать от вожделения к другому мужчине, тогда как супруг, который любит тебя, лежит в слезах рядом». Стюарт наконец заснул, а я провела долгую ночь в мучениях, спрашивая себя, как долго это будет продолжаться и когда мы минуем этот крутой поворот.
На следующее утро, после чашки кофе, выпитой при общем молчании, Стюарт и я отправились в госпиталь навестить отца. Он проснулся, имел хороший цвет лица и чувствовал себя довольно счастливым.
– Не беспокойтесь обо мне. Если еще что-то случится, то я в надежном месте. Мне сделают шунт, может быть, на следующей неделе. Я доверяю доктору Уэй, она сделала много таких операций, и я знаю, что она будет осторожна со мной. Не смотри на меня так, Андреа, я знаю, что ты думаешь. Я – современный человек. У каждого из нас есть возможность измениться, и я пересмотрел свою позицию насчет женщин-профессионалов, когда познакомился с ней.
Смеясь, я поцеловала отца и пообещала маме, что вернусь и останусь с ней до понедельника, чтобы обеспечить ей моральную поддержку и самой убедиться в том, что отец идет на поправку.
У Стюарта, конечно, была своя машина, и он, сказав маме, что должен ехать на работу, ушел из больницы, не попрощавшись со мной, и уехал обратно в Бостон. Я заехала к Лоррейн ровно настолько, чтобы забрать своего сына, отказалась от ее приглашения остаться на обед и уехала обратно в город. Брайан изредка нарушал молчание, в то время как я обдумывала подробности жалкой и неразрешимой «мыльной оперы» своей жизни.
В пятницу доктор Уэй сделала свое дело, и нам с мамой разрешили посмотреть на папу в блоке интенсивной терапии после четырехчасовой операции. Ему сделали двойное шунтирование, чтобы гарантировать его сердцу поступление достаточного количества свежей крови и надежно защитить от повторения приступа.
Он лежал в центре необыкновенной комнаты с окнами в каждой из стен, так что за ним можно было наблюдать со всех сторон. Он был окружен инструментами, которые могли бы возникнуть в воображении Стивена Кинга – огромные, уродливые машины, внушающие страх, но, тем не менее, они выполняли задачу, которая мне казалась естественной. В основном эти приборы взяли на себя жизненные функции сердечно-сосудистой системы моего отца, предоставив его собственной системе время адаптироваться, приспособиться к ее новой схеме. Эта комната, полная оборудования, должна была заменить собой одно маленькое человеческое сердце. Отец выглядел трогательно маленьким в огромном белом пространстве.
– Он выглядит ужасно, кожа просто зеленая!
– Но ему будет лучше, мама. Скоро он будет дома.
– Что бы я стала делать без него?
– Доктор Уэй сказал, что с таким сердцем он переживет всех нас.
– Он всегда был рядом, чтобы заботиться обо мне, – продолжала мать, не слыша моих слов. – Все годы, что мы вместе, он был таким крепким. Все сорок восемь лет я рассчитывала на него, я не могла жить без него… – Ее голос прервался, слезы потекли по щекам, как только она взглянула на неподвижную фигуру на узкой кровати. Я подумала о том, как полагалась на Стюарта, и задала себе вопрос, а смогу ли я сказать такие слова еще через двадцать пять лет?
– …такая неприятность… я думаю, он знал… и, тем не менее, любил меня…
– Ну ладно, мама, пора идти. Пойдем по магазинам или куда-нибудь еще?
Я провела ее по коридору, и мы вышли из госпиталя. Сначала кое-что из продуктов, потом домой на некоторое время, ей следовало отдохнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38