– Я больше не могу выносить эту боль.
– Нет. – Леонора откинула влажные волосы с виска девочки. После того как она так долго работала вместе с женщинами в Кинлох-хаусе, ей было совсем не трудно забыть о правильном выговоре образованной англичанки и заговорить с мягким северным акцентом. И потом, разве не пробовала она делать это и раньше, когда ее единственным слушателем был лишь юный Руперт?
Глубоко вздохнув, она начала:
– Я пришла вовсе не затем, чтобы забрать тебя к себе, Флэйм, а затем, чтобы сказать тебе: ты должна жить.
Охваченная лихорадкой девочка начала было возражать, но Леонора настойчиво прошептала:
– В жизни столько всего, о чем ты пока еще даже и не догадываешься, девочка моя. Ты еще не познала любви мужчины. Не испытала счастья от рождения ребенка.
– Все это не для меня, мама. Сестры-монахини говорили, что я веду себя не по-женски. Никогда мне не стать настоящей леди.
– Тише, девочка. Когда-нибудь ты встретишь мужчину, такого же доблестного, как твой отец, такого же красивого, как твои любимые братья. Он завоюет твое сердце, увидит все, что в тебе есть хорошего, и полюбит тебя такой, какая ты есть. Ты взойдешь с ним на ложе, и вы двое станете едины – и душой, и разумом, и плотью. У тебя родятся прекрасные дети, Флэйм. Именно в наших детях мы можем жить вечно – так, как вечно живу в тебе я.
Диллон повернулся и посмотрел на эту женщину, столь красноречиво говорившую о вещах, неведомых еще ей самой; посмотрел с выражением, в котором мешались удивление, недоверие и восхищение.
Не сознавая, что он пристально смотрит на нее, Леонора продолжала говорить все тем же тоном – любящим и требовательным:
– Теперь понимаешь, почему ты должна жить, Флэйм?
Девочка кивнула.
– Если ты говоришь, что я должна жить, мама, тогда я буду жить.
– Да, девочка. Ты должна бороться, чтобы выжить. И когда-нибудь, через много-много лет, когда ты насладишься всем, что предложит тебе жизнь, ты присоединишься ко мне – это я обещаю! – и мы вместе будем вечно жить в ином мире, будем вместе гулять в блаженных садах рая. – Она заговорила тише: – Даю тебе слово, Флэйм.
Грозовые облака по-прежнему громоздились в небе, где-то далеко громыхнул гром, воздух становился все более душным и угнетающим, но волнение Флэйм, кажется, пошло на убыль. Дыхание ее замедлилось.
Диллон приложил руку ко лбу сестры.
– Если бы я не видел и не слышал все это собственными ушами, я бы ни за что не поверил, – пробормотал он. – Вы сотворили чудо.
– Это вовсе не чудо, – тихо ответила Леонора. – Флэйм – сильная девочка. Она бы и сама одержала верх в этой борьбе.
– Но ведь это вы вернули ей силы и желание бороться.
– Я просто сказала ей то, что сказала бы ей ваша мать, если бы она была сейчас тут.
– А откуда вам известно, что говорит мать своему ребенку?
Леонора подняла голову и встретилась с ним глазами:
– Я счастливица, Диллон, мне несказанно повезло. До тринадцати лет я жила с мамой. Хотя и сейчас мне очень о многом хотелось бы расспросить ее, по крайней мере, она была рядом со мной в эти столь важные годы взросления.
Диллон прикоснулся к щеке Флэйм.
– Эта малышка была еще совсем маленькой, когда наших родителей убили.
– Но у нее остались вы, Диллон.
Он покачал головой.
– Ничего хорошего из этого не вышло. Саттон, Шо и я были в монастыре, а Флэйм жила в это время в аббатстве.
– Но там ее окружали хорошие, добрые женщины, которые заботились о ней и многому ее обучили. – Она улыбнулась. – Хотя, признаться, мне трудно представить себе своевольную проказницу вроде Флэйм запертой в стенах аббатства.
– Да. Когда я привез ее в Кинлох-хаус, она была похожа на дикого зверька, только что выпущенного из клетки. – Улыбка снова тронула его губы. Он встал и помог Леоноре подняться. – С того самого дня, как я послал за ней, она наполняет мою жизнь такой радостью. И сейчас, – прошептал он, притрагиваясь загрубевшей ладонью к щеке Леоноры, – я верю, что эта радость не исчезнет из моей жизни.
– Да сколько же раз мне надо повторять? – Вместо того чтобы отшатнуться в ужасе, она подняла руку и накрыла ею его пальцы. – Ведь боролась не я, а Флэйм. И сейчас она все еще борется.
– Она борется не в одиночку. – Он привлек ее ближе к себе и поднял другую руку, так что ее лицо оказалось теперь заключенным в его ладони. Заглядывая ей в глаза, он пробормотал: – Вы не перестаете удивлять меня, миледи.
– Удивлять вас? Но чем?
Ее губы были так близко, что он почти чувствовал их вкус.
– Вы совершаете побег, когда я меньше всего этого ожидаю. – Его теплое дыхание касалось ее щеки. – А затем, когда оказываетесь на свободе и можете добраться до дома, вы предпочитаете остаться в неволе и ухаживать за девочкой, которая нисколько не скрывала свое враждебное отношение к вам.
Невозможно было стоять так близко и не чувствовать неодолимое искушение. Ее голос стал тише, превратившись в обольстительный шепот.
– Может быть, в ее глазах я вполне заслуживаю такого обращения. В конце концов, я принадлежу к племени ненавистных ей англичан.
– Да, моя прекрасная, очаровательная пленница. – Большой палец его руки скользнул по ее губам, и Диллон увидел удивление в глазах девушки. Проводя пальцами по ее волосам, он откинул ее голову назад. Взгляд его не отрывался от губ Леоноры, обжигая ее. Еще мгновение, и она с трудом могла выносить напряжение страсти, охватившее их жаркой волной. – Но теперь я спрашиваю себя, кто же из нас кого держит в плену?
Прежде чем она успела придумать ответ, он склонил голову и легко прикоснулся к ее губам поцелуем, похожим на дуновение ветерка.
– Думаю, это я теперь связан, – пробормотал он, едва оторвавшись от ее губ. – И я не в силах освободиться, несмотря на отчаянные попытки вырваться из пут.
– Я вовсе не держу вас, милорд.
– Нет, Леонора, держишь. Разве ты не видишь? Я стал пленником этих губ… – Он снова легко поцеловал ее, на этот раз задержавшись дольше, пока она не вздохнула и не поднялась на цыпочки, желая дотянуться до него. – И этой шеи… – Легкими, как веяние летнего ветерка, поцелуями он осыпал ее шею, спускаясь все ниже, к чувствительной ямочке. На ее белой коже виднелись синяки от его пальцев, ему больно было их видеть, и поцелуи становились все дольше, словно он пытался исцелить ее. – И этих плеч… – Он сдвинул плащ с ее плеча и продолжал целовать ее, пока она не вздрогнула.
– Диллон… – Ее губы с трудом выговорили его имя.
В это мгновение на них упали первые капли дождя. Отрезвленный их холодным прикосновением, Диллон попытался разобраться в сумбуре чувств, бушевавших в его душе и теле. Он хочет ее. Господь свидетель, он хочет ее. И хочет давно, с момента их первой встречи. Но теперь она не может более оставаться его пленницей. Неоплатный долг перед ней можно погасить одним-единственным способом – возвратив ей свободу. И если он действительно намеревается освободить ее, их не должно что-либо связывать.
– Тебе надо отдохнуть, Леонора. – Он увидел, как в глазах ее отразилось разочарование, когда он плотнее запахнул на ней плащ, тщательно скрывая соблазнявшую его нежную плоть.
Однако едва он отпустил руки, как тяжелая ткань распахнулась, приоткрывая белое, цвета сливок, плечо. В ту же секунду он торопливо шагнул назад, но Леонора успела-таки заметить голодное выражение в его взгляде. Мысль о том, что она желанна ему, придала ей смелости.
– Я не устала, милорд. Собственно говоря, теперь, когда кризис Флэйм миновал и ей предстоит проспать немало часов, я чувствую себя удивительно отдохнувшей.
Борясь с искушением, он отвернулся и занялся тем, что стал подкладывать дрова в костер. Высоко над их головами четкий зигзаг молнии разорвал темноту ночного неба. Спустя мгновение небо, казалось, раскололось от ударов грома, загрохотавшего с такой силой, что задрожала земля.
Но даже неистовство природы не могло затмить счастье Леоноры от сознания того, что этот мужчина вовсе не так безразличен к ней, как притворяется. И все же по какой-то необъяснимой причине он отворачивается от нее. Почему?
Леонора почувствовала, как ее охватило отчаяние. Ах, мама, подумала она, как мало мне известно о любви.
Любовь… Леонора застыла. Неужели это чувство и есть любовь? Любовь? Да… Как же долго она пыталась отрицать это. Однако рассказы о благородных деяниях Диллона Кэмпбелла, которые ей довелось услышать, представляли его настоящим героем, как раз таким, о каком она всегда мечтала в глубине своего сердца. Она любит этого горца. Любит его так, как уже никогда не сможет полюбить кого-либо другого. И надо найти способ доказать ему свою любовь.
– Ты боишься, Диллон?
Он удивленно повернулся к ней.
– Грозы?
– Нет, не грозы. – Она осторожно шагнула к нему. – Меня.
Глаза его прищурились. Неожиданно он заметил, как надменно она вздернула голову, придвигаясь ближе к нему. Как плавно качнулись ее бедра. Как выглянуло из-под тяжелого плаща белоснежное плечо. Этот плащ… В горле у него пересохло. Он знал, что под плащом на ней ничего нет. От мысли об этом сердце начало бешено колотиться в его груди. Стоит только расстегнуть застежку…
Она положила руку на его плечо.
– Поскольку вы ничего не отвечаете, милорд, полагаю, что я получила ответ.
Он пристально посмотрел на ее пальцы, затем заглянул ей в глаза.
– Да, миледи. Хотя я и считаюсь воином не робкого десятка, я боюсь вас. – Она почувствовала, как напряглись мускулы его руки, когда он сжал кулак. Голос его звучал не громче шепота. – Честно говоря, я испытываю перед вами настоящий ужас. Хотя по справедливости бояться полагалось бы вам – меня и… вот этого… – быстро проговорил он, стремительно заключая ее в объятия и жадно целуя.
Этот бесконечно долгий, жаркий поцелуй был исполнен такой страсти, что грозил поглотить их и лишить жизни. В этом поцелуе было все – и жажда обладания, и долгое ожидание, и отчаянное, безнадежное, ненасытное желание.
– Как же долго, – пробормотал он, не отрываясь от ее губ, – как же долго я желал этого.
– Не дольше, чем я.
Он слегка отстранил ее, словно не в силах поверить словам, которые она только что произнесла. Ведь он намеревался пощадить ее, вернуть девушку отцу, не пытаясь соблазнить ее. Однако у него не осталось больше сил противиться. Как можно победить страсть, если она взаимна?
– Подумай, Леонора, – настаивал он, пытаясь сдержать назревавшую бурю. – Подумай, что ты сейчас делаешь. Завтра утром ты уже не будешь такой, как сейчас. Завтра пути назад уже не будет.
Вместо ответа она сомкнула руки на его талии и прижалась губами к его шее. И почувствовала, что полностью вознаграждена, услышав, как он резко вздохнул.
Его руки поднялись к ее плечам. Глаза его казались узкими щелочками, а на лице застыло суровое выражение, словно он готовился к битве.
– Тогда – да поможет нам Господь. Господь да поможет нам обоим, – выдохнул он.
Его ладони заскользили по ее плечам, а взгляд не отрывался от ее лица. Молния озарила небо, и Диллон увидел, что в душе девушки нет страха – об этом ему сказали ее глаза.
Его губы жадно, страстно прикасались к ее губам. Он чувствовал себя попавшим на пир любви.
Никогда еще, понял Диллон, целуя ее все крепче и крепче, – никогда еще женские губы не имели над ним такой колдовской власти. Он продолжал целовать ее, пока руки блуждали по ее спине. Под грубой тканью плаща он ощущал контуры тонкой талии, изгиб бедер. Он снова поднял руки к ее плечам и был очарован ее кожей, белой, как алебастр, гладкой, как нежная сердцевина бутона розы. Он прикоснулся губами к ее плечу, и она вознаградила его блаженным вздохом, невольно сорвавшимся с ее уст. Диллон продолжал осыпать ее плечи влажными поцелуями, затем спустился ниже, к локтю, поднял ее руку и крепко поцеловал ладонь. Плавным жестом, от которого у нее зашлось сердце, он поднес ее ладонь к своей щеке.
С бесконечной нежностью он целовал ее висок, веки, кончик носа. Очертив округлый контур ее щеки, он неожиданно захватил зубами мочку уха и слегка потянул, прежде чем защекотать языком, отчего она задрожала в экстазе.
– Еще есть время передумать, – прошептал он, хотя и знал, что перешел все границы, и пути назад нет.
Она вздрогнула, догадываясь, почему он так колеблется. Дело вовсе не в том, что она противна ему, – просто его заставляет так вести себя строгий кодекс чести. Выбор должен принадлежать только ей.
– Нет, Диллон. Я желаю этого. Я хочу тебя.
Она почувствовала, как его руки крепче обхватили ее за плечи, а затем поднялись выше, к застежке плаща у нее на шее. Одно стремительное движение – и тяжелый плащ упал на землю.
Его взгляд медленно заскользил по ее телу. Она оказалась еще прекраснее, чем образ, который он мысленно не раз рисовал себе. Он заговорил, и голос его звучал хрипло.
– Ах, миледи, вы великолепны… Да, великолепны, как сама любовь.
Вот оно, это слово. Это замечательное, полное страсти слово. Никогда еще она не чувствовала себя более красивой, никогда не ощущала подобного восхищения.
Обжигая ее кожу, его губы спускались все ниже и ниже, от шеи к нежной ямочке и полной груди. Когда она потянулась, чтобы снять с него рубашку, он почти сорвал ее с себя, торопясь помочь Леоноре. Спустя несколько мгновений его одежда присоединилась к ее плащу, лежавшему на земле. Единым движением они опустились на колени, и их вздохи, подобные шепоту ветра, наполнили ночь.
Его пальцы пробегали по ее волосам, он отклонил ее голову назад, целуя почти жестоко. На мгновение она застыла, неожиданно напуганная такой резкой переменой в нем. Но страх тут же отступил – неукротимое желание целиком завладело Леонорой.
Медленно и неловко она сомкнула руки на талии Диллона и почувствовала, как напряглись его мускулы от ее прикосновения. С тихим блаженным стоном он поцеловал ее еще крепче, а руки его принялись неспешно и уверенно исследовать ее тело.
Их страсть все возрастала, и внезапно Леонора поняла, почему он так долго и старательно держался от нее на расстоянии. Почему он так часто спал в другой комнате, избегая ее. Почему допоздна бродил в саду, сторонясь любой встречи с ней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38