— Но Сиран знал об алмазах. Он знал о них все время. Я подозреваю, что он хотел ими завладеть, потому что какой-то предатель из голландских чиновников обманул своих и дал Сирану информацию в обмен на обещание поделиться прибылью, когда тот завладеет камнями. Тот бы, конечно, не увидел ни камешка. Да и японцы бы их не увидели.
— Умная попытка меня дискредитировать, — впервые заговорил Сиран, спокойно и сдержанно. — Камни должны были достаться нашим добрым друзьям и союзникам. Так мы хотели поступить. Двое моих друзей, которые находятся здесь, это подтвердят.
— Доказать обратное было бы трудно, — равнодушно сказал ван Оффен. — Ваше предательство в эту ночь чего-то стоит. Несомненно, ваши хозяева бросят шакалу кость. — Он помолчал и продолжил: — Фарнхолм и не подозревал, кто я на самом деле. По крайней мере, до того момента как мы провели вместе несколько дней в шлюпке. Но я знал о нем все, поддерживал дружеские отношения, пил с ним. Сиран, находящийся здесь, несколько раз видел нас вместе и, должно быть, думал, что Фарнхолм и я больше чем друзья. Такую ошибку сделал бы любой. Это, думаю, и стало причиной того, что Сиран спас меня. Или, вернее, не сбросил с борта, когда «Кэрри Дансер» стала тонуть. Он думал, что я знаю, где находятся алмазы, или же узнаю об этом у Фарнхолма.
— Еще одна ошибка, — холодно признал Сиран. — Мне нужно было вас утопить.
— Нужно было... Тогда бы вы могли присвоить все два миллиона себе. — Ван Оффен помолчал, что-то припоминая, и посмотрел на японского офицера: — Скажите мне, капитан Ямата, была ли в последнее время замечена в этом районе какая-либо необычная деятельность британского военно-морского флота?
Капитан Ямата удивленно зыркнул на него:
— Откуда вам это известно?
— Может быть, эсминцы, подходящие на близкое расстояние ночью к берегу?.. — Ван Оффен не удосужился ответить японскому капитану.
— Точно. — Ямата был поражен. — Они подходили очень близко каждую ночь. Не более восьмидесяти миль отсюда. И уходили до рассвета, до того как к ним могли подлететь наши самолеты. Но как...
— Это легко объяснимо. На рассвете того дня, когда потопили «Кэрри Дансер», Фарнхолм провел больше часа в радиорубке. Наверняка он сообщил кому надо о своих надеждах на спасение в районе южнее Яванского моря. Ни один корабль союзников не осмеливается войти в воды к северу от Индонезии. Это было бы равносильно самоубийству. Поэтому они патрулируют юг. А близко на севере подходят только по ночам. Я предполагаю, что еще одно судно они направили патрулировать в районе острова Бали. Вы не предпринимали попыток уничтожить проникающее в контролируемые вами воды судно, капитан Ямата?
— Вряд ли, — сухо ответил Ямата. — Единственное судно, находящееся здесь, — это катер нашего командира, полковника Кисеки. Он имеет довольно высокую скорость, но сам невелик. Просто катер. Скорее передвижная радиостанция. В этом районе очень трудно со связью.
— Понимаю, — Ван Оффен посмотрел на Николсона. — Остальное очевидно. Фарнхолм пришел к заключению, что для него стало небезопасным носить алмазы с собой. А также и планы. Думаю, планы он передал мисс Плендерлейт на борту «Виромы», а алмазы — на острове. Он освободил от них свою сумку и набил ее гранатами... Я никогда не встречал более смелого человека. — Ван Оффен помолчал и продолжил: — Бедный мусульманский проповедник таковым и являлся, не более того. Рассказ Фарнхолма, который он поведал под влиянием момента, совершенно не соответствует действительности, но весьма характерен для него — обвинить кого-то другого в том, чем сам занимаешься. И в заключение еще одно. Мои извинения находящемуся здесь Уолтерсу. — Ван Оффен слегка улыбнулся. — Фарнхолм был не единственным, кто посещал чужие каюты в ту ночь. Я провел больше часа в радиорубке мистера Уолтерса. Тот крепко спал. Я ношу с собой препараты, обеспечивающие людям хороший сон.
Уолтерс недоуменно уставился на него, потом посмотрел на Николсона, вспоминая свое самочувствие на следующее утро, а Николсон вспомнил, каким бледным, напряженным и вялым был тогда радист. Ван Оффен увидел медленный кивок понявшего все Уолтерса.
— Приношу свои извинения, мистер Уолтерс. Но я должен был так поступить, чтобы передать радиограмму. Я сам профессиональный радист, однако передача потребовала длительного времени. Каждый раз, когда я слышал шаги на палубе, я замирал в тревоге, но все же передал свою радиограмму.
— Курс, скорость и координаты, да? — мрачно сказал Николсон. — Плюс требование не бомбить резервуары с нефтью? Вы хотели, чтобы корабль просто оставили в покое, не так ли?
— Приблизительно так, — признался ван Оффен. — Я не ожидал, что они приложат такие старания, чтобы остановить танкер. С другой стороны, не забывайте, если бы я им не сообщил, что на борту находятся алмазы, то они разбомбили бы корабль так, что он обязательно бы взлетел на воздух.
— Таким образом, мы обязаны вам нашими жизнями, — огорченно сказал Николсон. — Большое вам спасибо.
Он пристально посмотрел на ван Оффена потухшими глазами, затем отвел пустой взгляд, настолько пустой, что никому и в голову бы не пришло проследить, куда он смотрит. Однако на самом деле взгляд его вовсе не был отрешенным. Не оставалось сомнений: Маккиннон сдвинулся с места сантиметров на пятнадцать, а может, даже и на двадцать, и все за последние несколько минут. Разумеется, это были не конвульсивные движения лежащего без сознания человека, а отлично скоординированные, совершаемые тайком движения, сделанные вполне сознательно. Движения целеустремленного человека, желающего преодолеть еще несколько сантиметров по земле. Преодолеть бесшумно, незаметно, тихо. Только человек с напряженными, как у Николсона, нервами, мог это заметить. Николсон знал, что он не ошибается. Голова, плечи и руки раньше находились в полосе света, падающего из двери, а теперь был освещен лишь затылок и часть загорелого плеча. Медленно, равнодушным взглядом Николсон позволил себе снова оглядеть всю собравшуюся компанию.
Ван Оффен вновь говорил, с любопытством наблюдая за ним:
— Как вы, видимо, уже догадались, мистер Николсон, во время налета Фарнхолм оставался в безопасности в буфетной потому, что у него на коленях было два миллиона фунтов стерлингов. И он не собирался рисковать ими, проявляя старомодные мужество, честь и приличие. Я оставался в кают-компании потому, что не хотел стрелять по своим союзникам. Вспомните, что в тот единственный раз, когда я выстрелил в матроса на боевой рубке подлодки, я промахнулся. Всегда считал, что это очень убедительный промах. После первой атаки ни один японский самолет не атаковал нас на «Вироме», когда мы оставляли судно и после этого. Я посигналил фонариком с крыши рулевой рубки. Точно так же и подводная лодка не потопила нас. Капитану не прибавило бы популярности, если бы, вернувшись на базу, он доложил, что отправил на дно Южно-Китайского моря алмазов на два миллиона фунтов стерлингов. — Он снова улыбнулся, почти не двигая губами. — Вы можете вспомнить, что я хотел сдаться той подводной лодке. Вы тогда заняли довольно враждебную позицию по этому поводу.
— В таком случае, почему нас атаковал самолет?
— Кто знает... — пожал плечами ван Оффен. — Возможно, от отчаяния. Не забывайте, рядом находился гидросамолет. Он мог бы подобрать одного или двух уцелевших.
— Таких, как вы?
— Да, таких, как я, — признался ван Оффен. — Вскоре после этого Сиран выяснил, что у меня нет алмазов. Он обыскал мою сумку в одну из ночей, когда мы попали в штиль. Я видел, как он этим занимался, и позволил это сделать, понимая, что отсюда мне не грозила опасность. После его обыска оставалось меньше шансов получить удар ножом в спину, как это случилось с несчастным Ахмедом, которого Сиран тоже подозревал. И опять он сделал неверный выбор. — Он посмотрел на Сирана с нескрываемым презрением: — Полагаю, что Ахмед проснулся, когда вы рылись в его сумке.
— Это был несчастный случай, — легко махнул рукой Сиран. — Мой нож соскользнул.
— Вам мало осталось жить, Сиран, — пророческим тоном произнес ван Оффен, и презрительная улыбка медленно сошла с лица Сирана. — Вы приносите слишком много зла, чтобы оставаться жить.
— Суеверная чепуха. — Улыбка вновь появилась на лице Сирана, верхняя губа ощерилась над ровными белыми зубами.
— Посмотрим, посмотрим. — Ван Оффен опять взглянул на Николсона: — Это все, мистер Николсон. Можете догадаться, почему Фарнхолм ударил меня по голове, когда рядом с нами оказался торпедный катер. Он должен был это сделать, если захотел спасти наши жизни. Очень, очень храбрый человек. Очень быстро соображавший. — Он обернулся к мисс Плендерлейт: — Вы действительно здорово меня испугали, когда сказали, что Фарнхолм оставил свой багаж на островке. Но я сразу понял, что он не мог так поступить: у него никогда не появилось бы возможности вернуться туда снова. Поэтому я догадался, что все должно быть у вас. — Он сочувственно посмотрел на нее. — Вы очень храбрая женщина, мисс Плендерлейт. Вы заслуживаете лучшей участи.
Он закончил говорить, и опять в доме старейшин повисло глубокое, тяжелое молчание. Лишь что-то бормотал в своем нелегком сне малыш, издавая похожие на всхлип или писк звуки, но Гудрун продолжала покачивать, убаюкивать его, и малыш не просыпался. Ямата смотрел на драгоценные камни. Его тонкое темное лицо выражало задумчивость. Кажется, он не спешил трогаться в путь. Пленники почти все смотрели на ван Оффена, на их лицах выражалась целая гамма чувств — от удивления до полного неверия. Сзади стояли охранники, десять — двенадцать солдат. Они были настороже, наблюдали внимательно и держали оружие в боевой готовности.
Николсон рискнул и бросил последний взгляд в освещенную дверь. Он почувствовал, как замерло его дыхание и невольно сжались кулаки. Вход и освещенное за ним пространство были совершенно пусты. Маккиннон исчез. Медленно выпуская в глубоком бесшумном выдохе воздух из легких, Николсон отвернулся и тут же понял, что на него задумчиво смотрит ван Оффен. Задумчиво — и понимающе. Еще ранее, когда Николсон наблюдал за медленным движением боцмана, ван Оффен искоса бросил взгляд через дверь. Николсон почувствовал, как его окатила холодная волна поражения. Успеет ли он добраться до горла ван Оффена прежде, чем тот скажет хоть слово? Впрочем, из этого не получилось бы ничего хорошего. Это просто оттянуло бы неизбежное, даже если удалось бы убить его. Но Николсон не хотел обманываться на этот счет. У него не было никаких шансов. Он был обязан ван Оффену жизнью Питера и не хотел причинять ему вреда. Ван Оффен мог сам очень легко освободиться этим утром: осьминог был не такой уж большой. Теперь ван Оффен улыбался ему, и Николсон знал, что слишком поздно останавливать его.
— Красиво было сделано, не так ли, мистер Николсон?
Николсон промолчал. Капитан Ямата поднял голову и посмотрел удивленно:
— Что было красиво сделано, полковник?
— О, да вся операция, — ван Оффен махнул рукой, — от начала до конца. — Он снисходительно улыбнулся, и Николсон почувствовал, как в жилах пульсирует кровь.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — отрезал Ямата и поднялся на ноги. — Нам пора. Слышу, приближается грузовик.
— Очень хорошо. — Ван Оффен помассировал свою раненую ногу. После происшествия с осьминогом он почти не мог ею пользоваться. — Я могу видеть вашего полковника? Сегодня вечером?
— В ближайший час, — коротко сказал Ямата. — Сегодня вечером полковник Кисеки принимает важных старейшин и глав племен. Его сын убит, но долг превыше горя. Я сказал «превыше», однако чувство долга не отменяет чувства утраты. Вид всех этих пленников будет приятен его опечаленному сердцу.
Николсон поежился. «Кто-то ходит по моей могиле...» — с кривой усмешкой подумал он. Даже если забыть о тех садистских планах, какие зрели в голове Яматы, у Николсона не было никаких иллюзий относительно того, что его ожидает. В мгновение он вспомнил все слышанные им рассказы о японских жестокостях в Китае, но тут же решительно отбросил эти мысли. Трезвый расчет и острый как бритва ум оставались его единственной надеждой, но этой надежды для них не было, даже учитывая исчезновение Маккиннона. Что он один может сделать? Разве что подставить себя под пули при попытке их спасти. Мысль о том, что боцман скроется один, даже не пришла Николсону в голову. Маккиннон просто не сможет так поступить...
Ван Оффен снова заговорил:
— А потом, когда полковник увидит пленных? У вас имеется надежное помещение для пленников?
— Их не понадобится размещать, — жестко отрезал Ямата. — Им понадобятся только похороны.
— Я не шучу, капитан Ямата, — сказал ван Оффен.
— Так же как и я, полковник, — улыбнулся Ямата и больше ничего не сказал.
Во внезапно наступившем молчании они услышали визг тормозов и гул двигателя остановившегося посредине деревни грузовика.
Капитан Файндхорн откашлялся.
— Я командую этой группой, капитан Ямата. Позвольте мне напомнить вам о международных конвенциях, о правилах и обычаях ведения войны, — хрипло и глухо, но спокойно произнес он. — Как капитан британского морского флота, я требую...
— Замолчите! — прикрикнул Ямата с отвратительно исказившимся лицом. Он понизил голос почти до шепота, который звучал более зловеще, чем гневный рык: — Вы ничего не можете требовать, капитан. Вы не в том положении, чтобы чего-либо требовать. Международные конвенции... Ха! Я плевал на международные конвенции. Они для слабых, для примитивных и для детей. Сильные в них не нуждаются. Полковник Кисеки никогда о них не слышал. Полковник Кисеки знает только, что вы убили его сына. — Ямата намеренно поежился. — Я никого не боюсь на этой земле, но я боюсь полковника Кисеки. Все боятся полковника Кисеки. В любое время он ужасный человек. Спросите вашего друга, который находится здесь. Он о нем слышал. — Он указал на Телака, стоявшего позади между двумя вооруженными охранниками.
— Он не человек. — Весь левый бок Телака был изранен и кровоточил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40