Итак, я
вселился в дом миссис Краске.
Я написал Линде письмо, обрисовав мощную фигуру хитрой миссис Краске
в самых забавных тонах, и пообещал, что когда она приедет в Лондон, ей не
придется разделить мою участь в таком жутком месте как Нью Кат. Я снова
призывал ее быть осмотрительной и приехать ко мне, как только выздоровеет
ее отец. День за днем в течение недели писал я это письмо. Я рассказывал
ей о спектаклях, которые смотрел с галерки, о книгах, которые читал, стоя
у стеллажа книжной лавки и притворяясь, что тщательно обдумываю свою
покупку, о странной и скудной еде, которую подавали в дешевых заведениях.
Все это было для меня открытием, как и многое другое. Впервые в жизни я
понял, что несмотря ни на что, у меня был хороший дом. Жесткое серое мясо,
которое мне приходилось теперь жевать, сомнительные блюда, которые я
глотал лишь бы утолить голод, в имении были бы незамедлительно вышвырнуты
на корм свиньям.
Рано утром в понедельник я отнес письмо в "Трубадур", дал кучеру на
чай и получил заверение в том, что Вилл Бейнс, почтальон, которого кучер
знал в лицо, получит послание в Гоут Черд в Колчестере. После этого я с
нетерпением и надеждой ожидал прибытия экипажа из Колчестера, который
приходил в среду утром. Я знал, что Линда не могла еще получить мое письмо
и отправить ответ, но в глубине души надеялся, что она написала мне
раньше. Письма не было, и я утешал себя рассуждениями о том, что если ее
отец по-прежнему так серьезно болен, то она не может покинуть дом и
отправиться в деревню разыскивать Вилла Бейнса, даже если она думала обо
мне и написала мне письмо. Но в следующую среду я обязательно узнаю, как
чувствует себя ее отец, и когда мне ожидать их приезда.
Даже ребенок, в ожидании давно обещанного подарка, не мог бы
испытывать такого нетерпения.
Я начал новое письмо, чтобы отправить его с экипажем в понедельник.
Во вторник той самой недели истекал срок, который Натаниэль определил для
своей поездки, и вечером я явился в Дом Мошенников в радостной надежде
найти его там. Но меня ждало еще одно разочарование. Натаниэль передал мне
сообщение в письме, адресованном своему кузену. Кузен, очень напоминавший
Натаниэля ростом и складом фигуры, даже голосом, в котором однако
отсутствовали юмор и радушие его родственника, зачитал то, что касалось
меня: "некий мистер Филипп Оленшоу может интересоваться мной в следующий
вторник. Передай ему, пожалуйста, что я вынужден отправиться в Плимут, и
что если он все еще печется о судьбе своих друзей, то ему может и должен
помочь Джон Талбот. Расскажи юноше, как пройти к его дому, и попроси
передать от меня привет Джону".
С указаниями, как пройти к дому сэра Талбота, небрежно нацарапанными
на обрывке бумаги, я покинул Дом Мошенников в еще более подавленном
настроении, чем пребывал все эти две недели. От Линды ничего не было, и
Натаниэль все еще не вернулся. С тем же успехом я мог бы не уезжать из
дому! И все же оставался еще завтрашний экипаж, на который была последняя
надежда.
Джон Талбот оказался точной копией миссис Краске - такой же толстый и
пыхтящий. И у него было что-то не в порядке с глазами. Лишенные ресниц
веки, красные и припухшие, усыпали крошечные гнойнички. Это был
отталкивающий старикан, и хотя обед, которым он меня угостил, превосходил
все, что мне довелось отведать в Лондоне, я все равно не получил от еды
никакого удовольствия.
Однако он вспомнил Джошуа Сибрука и поклялся, что, только благодаря
ему, он до сих пор еще не ослеп.
- Это проклятие, посланное нашей семье, - торжественно заявил он. - У
моего прапрадеда бегали глазки, и однажды они забегали с удвоенной
частотой. Пожилая дама, дочь которой оказалась объектом этого довольно
похотливого глаза, - и не только его - ха-ха! - однажды сказала: "Вам, сэр
Челистонн Талбот, гораздо больше повезло бы в день Страшного Суда, если бы
ваше зрение не было столь острым". И хотите верьте - хотите нет, с тех пор
нас не покидает эта беда. Я никогда не мог распознать, хороша моя душка
или нет. Но это вовсе не плохо, это великое благо. Для меня они все
выглядели одинаково. Ха-ха-ха! Но старый Сибрук изготовил какое-то зелье
из дикого растения, которое действительно помогло мне. Передайте ему от
меня привет, молодой человек. Ведь вы молоды, не так ли? У вас молодой
голос.
- Джошуа Сибрук и сам не очень здоров, - подхватил я, стараясь
воспользоваться случаем, чтобы начать разговор.
И я начал осторожно расспрашивать, не знает ли он кого-либо, кто мог
бы предоставить Сибруку надежное убежище. Да, у него был друг в
Букингемшире, который мог бы, по его предположению, оказать такую услугу.
Он распорядится, чтобы ему написали письмо. Но всякое одолжение, сделанное
Сибруку, подразумевало, что при этом последний постоянно будет снабжать
своего благодетеля лекарством. Я пообещал это от имени Джошуа.
Возвращаясь домой от Джона Талбота, я почувствовал какое-то
недомогание. Я приписывал это слишком обильной пище, которую поглощал из
вежливости, в то время как маячившие передо мной отвратительные веки
совсем не способствовали хорошему аппетиту. Меня тошнило, голова
кружилась. Несколько раз по пути домой я останавливался в темных
подворотнях, чтобы вырвать.
Войдя в свою комнату, я обнаружил, что в кувшине нет воды, и мне
пришлось спускаться по крутой лестнице к колодцу. Возвращаясь, я вынужден
был останавливаться через каждые несколько ступенек, сердце мое бешено
колотилось, я едва дышал. Добравшись, наконец, до своей комнаты, я выпил
почти полкувшина воды и свалился на кровать. Было очень жарко, и я
сбрасывал с себя одежду, пока не остался в одной рубашке. Голова была
такой тяжелой, что я не мог повернуть ее. И вдруг я почувствовал, что
нужно идти, потому что Линда в опасности. Что это было, я не понимал, но
отчетливо слышал ее крики и мольбы о помощи. Это, наверняка, пожар, потому
что я чувствовал обжигающие языки пламени на своем теле. Я сделал еще одну
отчаянную попытку встать с постели, скинуть тяжесть, придавившую меня, и
тут голос Линды и жар огня угасли...
То и дело что-то прорывалось сквозь темноту, но это было так
мимолетно, что я не мог понять, что же происходит со мной. То острый луч
света больно ударял в глаза, то оглушал резкий голос, но разум не
повиновался мне. Через какое-то время появился свет. Я начал смотреть и
слушать, и обнаружил, что свет лился из фонаря, который приближался ко
мне. Я распростер руки и начал искать свою кровать, но матрас мой лежал на
полу - каменном, сыром и холодном. Я почувствовал страшную вонь, которой
было пропитано помещение, и меня начала мучить нестерпимая жажда.
Фонарь приблизился, и, прищурившись, я разглядел длинную седую бороду
и сутулую фигуру старика, который глядел на меня.
- Где я?
- В доме прокаженных, - лаконично ответил он.
- Почему?
- Принесли тебя сюда умирать, так что, молодой человек, поторопись и
не причиняй никому беспокойства.
- Но я не собираюсь умирать. Мне уже лучше. Дайте мне, пожалуйста,
воды.
- Я же сказал, не причиняй хлопот. Я здесь не для того, чтобы
нянчиться с тобой. Я здесь, чтобы убедиться, что ты совершенно мертв,
прежде чем положить тебя в яму, которую для тебя приготовили. Так что лежи
спокойно.
Он пошел дальше, и я видел, как он склонился над полом недалеко от
меня. Я вытянул руку и нащупал еще одну подстилку.
- Этот уже окоченел, Том. Помоги поднять его, - сказал старик, и из
темноты появился еще один человек.
Тот, что с фонарем, с трудом взял труп за ноги, в то время как второй
поднимал его за голову. Они медленно прошли мимо меня, и я видел мертвеца
с неестественно расставленными ногами и волочащимися по полу руками.
Скорбная процессия дважды проходила мимо меня, останавливаясь у моих
ног.
- Давай покончим и с этим? - предложил старик.
- Ага, - произнес его напарник.
Я с трудом приподнялся, а затем встал на четвереньки. Я все еще был в
своей рубашке, которая стала жесткой от засохшего гноя. Башмаки остались в
Нью Кат, где я сбрасывал с себя одежду в ту ночь, когда болезнь настигла
меня. Случилось ли это прошлой ночью, или еще раньше? Не было никакой
возможности узнать это. Без своего башмака я едва мог ходить, не говоря
уже о том, чтобы бежать.
Я смотрел на могильщиков с отчаянием загнанного в угол зверя.
- Вы не можете живьем похоронить меня, - воскликнул я, стараясь
придать своему голосу как можно больше силы. - Мне лучше, уверяю вас. Я
хочу выбраться отсюда, принесите мне какую-то одежду - я заплачу вам.
- Мы принесем, - произнес старикан с какой-то ядовитой
неторопливостью в голосе. - Нам платят по шиллингу за каждые похороны. И
ни пенни за тех, кто уходит отсюда. Правда, Том?
- Ага, - подтвердил Том.
Старик повернулся и что-то прошептал своему товарищу. После долгой
тишины, в которую я был все это время погружен, мой слух стал необычайно
острым, и я услышал каждое его слово.
- Я знал, что с этим будет трудно, Том, дружище, - говорил он. - Все
время орал что-то. Кто-то спрашивал его?
- Нет, - ответил Том.
- Откуда его принесли? Ты знаешь?
- Нью Кат. Вот так и принесли.
- Тогда лучше получим шиллинг. Утром никто ничего не узнает.
- Вот здесь вы ошибаетесь, - сказал я. - Может, я и с Нью Кат, и
выгляжу нищим, но я не бедняк, меня все знают, если один из вас сходит к
сэру Джону Талботу и скажет, что Филипп Оленшоу находится здесь, он
пришлет мне одежду и карету.
- Опять бредит, - сказал старик, многозначительно покрутив у виска
грязным пальцем.
- Да и не можем мы его отпустить. Он разболтает по всему Лондону про
шиллинг. Нет, придется ему отправляться вниз.
- Ага, - сказал Том.
Я был очень слаб, но намеревался любой ценой выжить. Я поставил свою
больную ногу на подушку и, приобретя эту, пусть шаткую, но все же опору,
приготовился защищать свою жизнь. К счастью, старик был полоумным, а Том -
начисто лишен всякой сообразительности и смекалки. Я слабым кулаком ударил
по бородатому лицу, а другой рукой сорвал фонарь с его запястья. Я начал
размахивать им, и железным прутом угодил Тому по переносице, а когда он
схватился рукой за рану, свеча упала на пол и погасла. Я видел, как
старик, оправившись от удара, направился ко мне. Так как в помещении было
темно, я стал на колени и начал незаметно ползти вдоль стены. Я
передвигался бесшумно, а они громыхали сапогами, и это давало мне какое-то
преимущество. Но я полз по комнате, которую никогда в жизни не видел, в то
время как они были на своей территории. Я слышал, как старик сказал:
- Зажги свет, Том. Где спички?
Через секунду послышался щелчок и ругань.
- Это моя голова, проклятый идиот. Куда я шел?
Пока они разбирались, я, как кошка, переползал с подстилки на
подстилку, руками ощупывая стену. Наконец, я наткнулся на острый край
ступеньки. Это была самая нижняя ступенька крутой лестницы. Я преодолел
два винтовых оборота, прежде чем добрался до верхней ступеньки, позади не
было никаких признаков преследования. Действуя вслепую, я головой
наткнулся на дверь, в которую упиралась лестница, и она загромыхала
железными засовами. Внизу, послышались крики старика, и я понял, что через
минуту-другую они будут здесь. Я поднялся, стал на свою здоровую ногу,
бешено шаря в темноте в поисках задвижки, и отодвинул ее. Дверь открылась
довольно легко, и я выбрался в летнюю ночь, которая казалась просто серой
по сравнению с адской темнотой погреба.
Перед дверью, через которую я вышел, было крыльцо, как в церкви. Я
обошел его и остановился на темном пятачке, в том месте, где лесенки
примыкали к строению. Только бы появился сторож с фонарем и палкой! Хотя
он наверняка поддержит служителей этого заведения, а не меня. Мне трудно
было бы объяснить что-либо сторожу, или даже прохожему. Я был грязен, от
меня нестерпимо воняло. И кроме того, я был почти нагой. Послышался звук
шагов, а затем с крыльца донеслись голоса.
- Ты иди налево, я пойду направо, - командовал старик. - Мы должны
поймать его, пока он никого не встретил. Не мог он уйти далеко. Мне
показалось, что он хромой.
- Ага! - ответил Том.
Я увидел, как свет озарил что-то желтое перед крыльцом, и снова
раздался стук.
- Проклятье, Том, - снова заскрежетал старческий голос. - Я же велел
тебе идти налево. Ты что, не знаешь, где у тебя левая рука, ты неуклюжий
болван?
Выйдя, я инстинктивно направился направо. Так, говорят, делает всякий
человек, передвигающийся вслепую. Я услышал шаги Тома, удалившегося
налево, и увидел, как старик вышел на крыльцо и поднял фонарь, вглядываясь
в темноту, которая сгущалась от света фонаря. Он казалось, не спешил, или
просто не мог уже быстро передвигаться. Когда старик обошел крыльцо,
раскачивая фонарем, я наклонился вперед и схватил его за колени. Он с
грохотом рухнул на землю, перевернулся и замер, но был ли он действительно
оглушен или просто притворялся, чтобы избежать дальнейших ударов, этого я
понять не мог. Дыхание его было достаточно ровным. Я стянул с него
полотняные штаны и надел их на себя, натянул ему рубаху на голову и туго
связал ноги его же шейным платком. Затем вынул свечу из фонаря и ползком
направился направо. Один только раз я остановился, чтобы попить из лужи,
образовавшейся в щели между булыжниками, и это был самый сладкий напиток в
моей жизни.
Вскоре кожа на моих руках и ногах была содрана до крови, сердце
колотилось так, что сотрясалось все тело. Наконец я увидел крыльцо,
ведущее к какой-то двери. Под ним стояли дубовые скамейки, я забрался под
одну из них и замер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40