- В отличие от всех других грехов, Эли, этот обрушивается на саму
грешницу, она-то и страдает больше всех. Что бы вы ни сделали, какое бы
наказание ни изобрели, это не будет страшнее мук деторождения, о которых
женщина вряд ли забывает в момент искушения. И девушку, идущую на этот
риск, не остановит пример Магитабель Пикл. Тут есть еще и другой момент.
Спросите себя сами, все до одного, какова ценность добродетели,
противостоящей соблазну лишь под страхом грядущего наказания? Мне это
кажется не столь похвальным, равно как и искоренение одного зла при помощи
другого. Это не кража, не убийство. И девушка ведь не отпетая блудница.
Если бы ее отец не отверг Саймона Свистуна с презрением, которого он
сейчас должен устыдиться, девушка стала бы уважаемой замужней дамой,
счастливо ожидающей рождения ребенка, как любая другая женщина в Зионе. Я
посмотрел на своих слушателей. Три лица передо мной напоминали маски:
каменная - у Эли, из мягкой кожи - у мистера Томаса, из белого мела - у
Пикла. Я понял, что слова мои не произвели ни малейшего впечатления. В
отчаянии я повернулся к Эли, вкладывая в свои слова столько силы и
энергии, что почувствовал физическую усталость.
- Эли, вспомни Маршалси и те дни, когда вы умоляли моего отца
проявить терпимость, прислушаться к вам и изменить свою точку зрения.
Сегодня вы находитесь на месте моего отца. И я прошу вас быть терпимыми и
пересмотреть свое решение.
Эли ущипнул себя за бороду, и на какое-то мгновение мне показалось,
что я убедил его.
- Не понимаю, с чего бы вам так хлопотать из-за этой девицы. Какое
вам до этого всего дело.
- Такое же, как и до способа земледелия в Маршалси. Не мое ведь
благосостояние зависело от земли в Светломоре, правда?
Здесь я явно перестарался.
- Мне начинает казаться, мистер Филипп, что вам просто всегда хочется
противоречить, неважно по какому поводу. Либо у вас просто несговорчивый
характер, либо вы что-то имеете против кого-то из нас, как и против своего
отца, что и подталкивает вас отрицать все, что мы стараемся делать во имя
общего блага.
- А может, у него есть другое основание, гораздо более серьезное и,
заметьте, тайное, чтобы стать на защиту женщины, с которой он на глазах
других даже словом не обмолвился?
- Закройте свой грязный рот, - не выдержал я, резко повернувшись к
уэльсцу. Поднимайтесь все и вон отсюда из этого дома, вы оскверняете его.
Старик встал со стула и направился к двери.
- Поторапливайтесь, - крикнул я, - если не хотите, чтобы вам помогли.
Эли и Пикл тоже поднялись. У Эли хватило выдержки положить ладонь мне
на плечо и обратиться ко мне, как к норовистой лошадке:
- Спокойно, - сказал он. - Спокойно.
Я резким жестом освободился от его прикосновения.
Пикл, самое заинтересованное лицо из всех присутствующих, наконец
произнес свои первые слова:
- Мистер Оленшоу, я приехал забрать эту женщину... Мистер Томас
считает, что наказание колодками поспособствует покаянию несчастной и
послужит предупреждением для других, и я, а также вся моя семья, готовы
принять этот позор. А вы услышали из его уст как раз то, что станет общим
мнением, если будете упорствовать в своем ложном представлении о доброте и
добродетели...
- Только ваш грязный разум мог породить такие предположения, и Бог
миловал, в Зионе таких, как вы, не так уж много. А дочь ваша останется
здесь навсегда, если пожелает. И имейте в виду: если вздумаете применить
силу, чтобы забрать ее, я тоже буду оказывать сопротивление. Доброй ночи.
К этому моменту вся компания добралась до входной двери, и я крикнул
Энди, чтобы тот подал лошадь мистера Пикла. Эли бросил на меня
неодобрительный взгляд и пошел прочь сквозь заросли.
- Это был удар ниже пояса, - громко произнес Энди, большим пальцем
указывая на мистера Томаса, который взбирался в телегу Пикла.
- А ты откуда знаешь?
- Мы все были в коридоре, и подслушивали через щель в двери.
- Вы просто гнусные шпионы в таком случае, - резко бросил я.
- Ну, сначала спустилась Магитабель, и так разрыдалась, что Джудит
пришлось тоже подойти, потом мы все присоединились, так хорошо все было
слышно. А потом я испугался, что вы услышите рыдания девушка, и Джудит
отвела ее наверх.
- Это надо было сделать с самого начала. Ей-то меньше всех надо было
все это слышать.
Я направился в кухню, где Джудит готовила ужин. Она подняла глаза к
потолку, показывая, что Магитабель у себя наверху, и сказала:
- Она успокоилась, когда я сказала, что вы не собираетесь выгонять
ее.
Итак, ничего не подозревая, мы уселись ужинать, после чего закурили
сигары и принялись обсуждать происшедшее, решив что со временем все
постепенно забудется.
Наконец я вытряхнул свою трубку и попросил Джудит приготовить для
страдалицы поднос с хлебом и молоком, решив сам отнести это ей со словами
утешения и уверения, что она может рассчитывать на мое гостеприимство,
сколько ей будет угодно.
Я велел Джудит уложить еду на наш лучший голубой поднос, а сам достал
одну из серебряных ложек Натаниэля с изображением апостола на ручке.
Женщины придают значение таким вещам. Проковыляв по лестнице, я постучал в
дверь. Ответа не последовало, и только чтобы удостовериться, что девушка
спокойно спит, я приоткрыл дверь и осторожно заглянул внутрь. Свеча
догорала и чадила, но света было достаточно, чтобы разглядеть пустую
кровать со смятой постелью.
Я громко позвал: "Магитабель! Магитабель!" Никакого ответа, только
Джудит откликнулась из кухни:
- Вы звали меня?
- Она исчезла, - сообщил я.
Мы тщательно обыскали весь дом, но безрезультатно. Тогда, засветив
фонари, мы вышли во двор и начали звать девушку. Мы направились к дому
мельника, и, совершая это ночное путешествие, стучали в каждую дверь с
вопросом: "Вы не видали Магитабель Пикл?". Никто ничего не знал. И как
только рассвело, Ральф и Майк, вернувшись к реке, обнаружили возле
мельницы тело несчастной утопленницы.
Они принесли ее в наш дом, обмякшую, с водорослями в спутанных
волосах, с лицом, измазанным зеленоватой жижей. Джудит обмыла тело и
нарядила покойницу, пожертвовав для этого одно из своих летних платьев.
Я сообщил печальную новость Пиклам, и мистеру Томасу, и Эли тоже, но
ответа не последовало. На второй день, я послал за главой совета с
вопросом: "Как насчет похорон?". Он дал мне понять, что, по его мнению,
даже речи о похоронах быть не может. "Самоубийство - это смертный грех", -
сказал он. Итак, мы с Энди сами смастерили гроб, и, уложив в него тело, я
поглядел на лицо погибшей девушки. Я начал понимать, что нашел в ней
Саймон. Притягивала ее бледность, хрупкость и беззащитность, особенно это
стало очевидно теперь, когда смерть стерла красные пятна с заплаканного
лица, оставив только выражение покоя.
Мы сделали могилу в тени деревьев на моей стороне реки, и я произнес
все, что мог припомнить из похоронной молитвы, прежде чем предать тело
земле. Мы подровняли надгробный холмик, после чего я сказал:
- Никогда ноги моей не будет на собрании, пока мистер Томас занимает
свой пост.
Майк водрузил на голову свою истрепанную шляпу и произнес в ответ:
- И за это уже можно сказать спасибо.
Мы собрались было уходить, как с другого конца лужайки донесся шорох,
и, повернувшись, я увидел Линду, запыхавшуюся от бега. В руках она держала
крошечный букетик цветов шиповника, лаванды и два прибитых морозом бутона
розы.
Когда я оглянулся, то Майка и остальных уже не было рядом, они
скрылись за деревьями, и мы с Линдой остались вдвоем. Она сделала шаг
вперед и положила скорбное подношение на могилу. Когда она склонилась, я
заметил, как две слезы упали и сразу же растворились в свежей влажной
почве.
Пахло свежевскопанной землей, и запах этот смешался с ароматом
шиповника - сочетание, которое мне не забыть до конца своих дней. Линда
медленно достала платочек и промокнула глаза.
- Если Эли узнает, что ты пришла и принесла цветы... - начал я
срывающимся голосом.
- ЕСЛИ он узнает, - повторила она с металлом в голосе, который вдруг
прозвучал, как голос чужого человека. - Не обязательно ему обо всем знать.
И благодаря тебе - это мои собственные цветы. - Она посмотрела на могилу
снова и печально сказала: - Жаль, что я не знала ее близко, так, чтобы она
могла поделиться со мной. Я бы могла остановить ее.
- Если бы только она рассказала все нам, - ответил я, не сводя глаз с
линии черных волос, обрамлявших белоснежное лицо, - мы сами могли бы
остановить ее.
- Конечно, Филипп, ты бы смог, ты такой великодушный. Но другие не
стали бы этого делать. Они бы только подтолкнули ее. Но я не это имела в
виду. Я могла бы не допустить самой причины. Можно не иметь ребенка, если
не хочешь. О, конечно, у меня близнецы, и я очень люблю их сейчас, но
сначала я просто в ужас пришла. А больше у меня нет детей, правда ведь? И
не будет. И это не Эли виноват. Он хотел бы целую дюжину, как у Якова или
кого-то там еще. Иногда он недоумевает, в чем дело. Я вижу. Но есть у меня
кое-какой секрет, или, по крайней мере, был до сих пор. Ведь с тобой так
легко разговаривать, что это просто опасно. Ты единственный в Зионе, у
кого есть сердце. У остальных вместо сердца камень с вбитыми на нем
десятью заповедями.
- Да больше, чем с десятью, там ведь ничего не сказано о том, что на
месте нового поселения нельзя курить, пить и пропускать службу. И все же я
полагаю, что эти люди довольно искренни в своих убеждениях. И могу
признать, что они действительно составляют духовное единство - они
честные, преданные и трудолюбивые, что уже немало. Единственный, кого я
по-настоящему не принимаю, это...
- Эли? - попробовала подсказать Линда, перебив меня.
- О нет, я не согласен с ним, кажется, по любому вопросу, но у меня
нет неприязни к нему. Это скользкий мистер Томас. Он был очень груб со
мной в воскресенье, и не скоро я смогу это забыть и простить.
- Видишь ли, он выступил против Эли в деле с Кезией, и я думала, я
искренне надеялась, что Эли поссорится с ним после этого. Но он просто
сказал: "Томас делал, как счел справедливым", и на следующий же день они
уже были в хороших отношениях.
- Это потому, что Эли доверяет ему, думает, что он богопослушный. Он
никогда не заподозрит мистера Томаса в каком-нибудь злом умысле. Если бы
это был я...
- Он так же терпим и к тебе, Филипп. И ты, наверное, знаешь это. Он
пришел домой в это воскресенье и сказал, что ты просто очень
заблуждаешься, но ты искренен и твои ошибочные идеи - результат порочного
воспитания.
- Спасибо, Линда, за эту утешительную новость. Теперь я буду спать
спокойно по ночам! Такого рода терпимость чертовски благодетельна, не так
ли?
Ее лицо снова напряглось, как в тот вечер, когда я пытался открыть ей
глаза на своего отца. Странно было наблюдать это лицо, которое изменилось,
стало старше, и все же сохранило те же черты.
- Нет, Филипп. Благодетельность - это не для него. Он узколоб и
фанатично религиозен, это мне уже сейчас стало понятно. Он непоколебим и
неумолим по отношению ко многим вещам. Но ему недоступна злоба и гордыня.
А может, и да? Не знаю. Думаю, что я не совсем объективна к нему. Видишь
ли, в те жуткие времена, когда я осознала, что все твои слова об отце -
правда, Эли казался мне - понимаю, насколько глупо это звучит, - казался
мне чем-то вроде Бога. Вся моя жизнь, с тех пор как мне исполнилось
двенадцать лет, протекала рядом с безумным стариком, с одной стороны, и
толпой негодяев, с другой. В нашем доме толпились мужчины, которым мы были
должны деньги. Твой отец показался мне совсем другим, таким добрым. Теперь
я думаю, что он оказался хуже всех. После этого, Эли, который решил
жениться на мне только потому, что увидел меня в порванной ночной рубашке,
- предстал передо мной как человек из совсем другого мира. Это было как
очищение, Филипп, будто с меня смыли грязь. Ты понимаешь?
Она повертела в руках прядь волос, затем сказала:
- Знаешь, Эли строг, но справедлив, он не приходит домой в плохом
настроении, что бы не произошло. А в таком месте, как это, нужны именно
такие люди, правда ведь? Он большой и сильный, он не боится ничего.
Конечно, я не достаточно хороша для него. Я обманываю его, он говорит, что
я порчу детей, и в конце концов мыслю по-мирскому.
- И слава Богу за это. Нам нужно почаще встречаться и развивать наше
мирское мышление.
- Я навещу тебя при следующем же визите Кезии к нам. Она не простила
Эли и приходит только, когда его нет дома, но она обожает малышей,
особенно шалуна Джеймса, и хотя ненавидит меня, это не может удержать ее
на расстоянии от них. Теперь она обязательно захочет прийти. Прощай,
Филипп. Улыбнувшись, она чопорно натянула накидку на плечи, быстро
преодолела расстояние от могильного холмика до края лужайки, и я узнал ее
летящее движение грациозной ласточки. Легкая поступь вернулась, потому что
рядом не было Эли.

Когда она скрылась из виду, я присел на пень, закурил трубку и начал
обдумывать все, что она сказала. Было совершенно очевидно, что они с Эли
не пара, не единомышленники, но она дала мне понять, что все еще находится
во власти его сильной индивидуальности. И что было еще более очевидным - и
более печальным - это полное неведение относительно моих чувств к ней.
Этот прямой взгляд, откровенность разговора не оставляли ни малейших
сомнений. Почему, задавался я вопросом, она никогда не догадывалась ни о
чем, не слышала в моих нарочито небрежных словах пылких признаний, никогда
не видела, как пульсирует кровь в моих жилах, какой страстью проникнуты
мои взгляды?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40