Какие имена! Какие силы! Когда наступление белых захлебнулось и сменилось бегством, они ухватились за последнюю надежду: Одесса! Даже союзники уверяли, что Одесса не будет сдана. Сюда и хлынули все роды оружия, все дивизии, корпуса, все бравые генералы.
Перед концом они особенно были свирепы. В Одессе военно-полевой суд работал не покладая рук. За казнью комсомольцев по "процессу 17" последовало дело организаторов полка имени Старостина, затем схватили участников боевой организации партийного подполья... Но вскоре поняли, что нужен другой подход. Главноначальствующий Новороссийского края генерал Шиллинг даже освободил нескольких арестованных рабочих фабрики Попова. Теперь он заигрывал, хотел уверить, что он добрый, призывал: давайте сражаться, не допускать, чтобы сюда пришли большевики. Ему вторил начальник британской военной миссии полковник Иолш. Он расклеил в эти дни по городу нелепейшее воззвание, в котором предлагалось населению Одессы "прекратить все споры и раздоры и двинуться на защиту культуры от дикарей". Сам Иолш, вместо того чтобы защищать культуру, быстренько уложил чемодан и уехал, оставив в полной растерянности белогвардейцев. В самом деле, пришли спасать Россию, а Россия с презрением вышвыривала их вон. Это было больше, чем военная неудача. Не оставалось ничего. Не во что было верить. Это была полная катастрофа, бесславный конец.
Вот в каком настроении были белогвардейские войска, сгрудившиеся в Одессе.
Конница Котовского ринулась вперед. Перед тем как вступить в город, Котовский заставил конников свернуть знамена, снять звездочки. Котовцы превратились в загадочную конницу, которую можно было принять за кого угодно: мало ли войск передвигалось по просторам Киевщины, Полтавщины, по берегам Днепра.
Вот уже и застава, и Пересыпь... Мельница Вайнштейна, завод Шполянского, завод Рестеля... Конница Котовского на улицах Одессы. Здравствуй, белоснежная! Здравствуй, красавица!
Котовский одним взглядом хочет окинуть знакомые места. Вот здесь, за углом, была явочная квартира... молочная "Неаполь"... Милый, любопытный к жизни Кузьма Иванович... Здесь Котовский любил проходить никем не узнанный и, выйдя через площадь, мимо театра, на Приморский бульвар, смотреть на бескрайнее небо, на неугомонную возню порта: грохот, движение кранов, юрких шлюпок, медленных барж, празднично нарядных пассажирских пароходов...
Звонко отдавался цокот копыт по одесской мостовой. Следом, на полном ходу катили пушки бригады. Дальше тянулся обоз.
- Чья конница? - спрашивали по дороге.
- Мамонтовцы! - не задумываясь, отвечал Котовский.
Офицеры вскакивали на повозки, видя, что часть движется быстро и стройно, и полагая, что с ней скорее всего удастся проскочить в Румынию.
- Допускать или не допускать? - спросил Макаренко Котовского, заставляя своего иноходца идти рядом с конем Котовского и глазами показывая на повозки. - Насели, как воронье! Просто руки чешутся...
- Ай-ай, какой ты нечуткий, Макаренко! Жалко тебе? Пускай прокатятся господа офицеры.
Офицеры подбегали и без лишних церемоний садились на подводы.
Это было повальное бегство. На Пересыпи происходили еще мелкие стычки. А здесь ехали, шли - кто в боевом порядке, кто без всякого боевого порядка. Бросали имущество штабов и грузили в поезда кресла, трюмо и мешки с урюком. Бесчисленные поезда готовы были к отправлению. Маршрут их был короткий: только бы перевалить границу - и тогда все в порядке!
Французская эскадра дала залп и направилась к Дарданеллам. Ну их совсем, этих коммунистов! Уезжали и коммерсанты и военные атташе, специальность которых - ловить рыбу в мутной воде. Город быстро пустел.
Конная бригада Котовского, обгоняя все воинские части, промчалась через Одессу и вымахнула к почтовому тракту, ведущему на Овидиополь. Вот уже и Днестр рядом!.. Как бились сердца бессарабцев, как волновался Няга, каким нетерпением разгорался командир!
Но любоваться не было времени. Обогнав отступающие части деникинской армии, бригада остановилась. Теперь между границей и Одессой стояли отважные бойцы, готовые испортить настроение любому негодяю, и как раз в ту минуту, когда ему уже кажется, что он спасен!
- Поставить батарею на позиции! Открыть огонь по первому же эшелону, который покажется на железнодорожном пути!
- Что вы делаете?! - взволновались офицеры, сидевшие на подводах: они думали, что эти мамонтовцы рехнулись и в припадке безумия начинают бить по своим.
- Что мы делаем? Мы истребляем тех, кто не прочь пограбить нашу родину, кто разевает рот на чужой каравай!
- Прекратить! - истерически кричит худосочный поручик, который на берегу Днестра вдруг ощутил прилив воинственного пыла. - Где Мамонтов?! Что они смотрят?!
В это время на высокой насыпи показался дымок. Поезд шел медленно, эшелон был нескончаемо длинный, вагоны были набиты русской мукой, снарядами, коврами, каменным углем, мануфактурой... - всем, что можно было впихнуть в вагоны при такой спешке, - шерстью, листовым железом, амуницией...
- По насыпи беглый огонь!
Офицеров разоружают. Поручик плачет и умоляет отдать ему наган, так как он хочет застрелиться. Другой офицер-артиллерист, залюбовавшись точным прицелом, не выдерживает и кричит:
- Молодцы! По-русски сделано: круто и без жеманства!
По насыпи взвиваются столбы дыма, земли, щепок. Паровоз останавливается, выпускает пар, начинает пятиться, виляет хвостом курчавого дыма и виновато тащится обратно.
Бригада движется дальше, ударяет в тыл второго корпуса, разбивает наголову группу Шиллинга, застигнув ее врасплох.
Кавбригада Котовского временно в оперативном отношении в подчинении Сорок первой стрелковой дивизии. Котовский тщетно пытается установить с ней связь. После боя вырывает листки из полевой книжки и пишет на них донесение о действиях бригады. Он очень спешит, пишет стоя, положив полевую книжку на седло:
"Фрейденталь. 8 февраля 1920 года. 21 час 20 минут..." - и дальше торопливые строчки о том, что настигли противника в селе Николаевка, что у противника было 180 сабель уланского полка, 900 штыков Севастопольского полка и еще 42-й Новагинский полк, запасной батальон, инженерные части и четырехорудийная батарея и что после часового боя кавбригада разбила противника.
"...Офицеры, - сообщал Котовский, - частью перебиты в бою, частью застрелились сами".
Хотел еще перечислить трофеи, но нужно было срочно отправлять донесение. Так и отправил, не закончив.
Необходимо двигаться дальше. Кони загнаны, но нельзя останавливаться. Противник двигался колоннами до 4000 пехоты, человек 300 кавалерии на Маяки и дальше на Беляевку. После отчаянного сопротивления неприятель был разбит и уничтожен совершенно. Часть успела убежать по льду в Бессарабию, но лишь самая незначительная часть.
Уже подоспели к этому времени местные партизаны. Вошли в Одессу передовые части Красной Армии. Вышел из подполья Одесский военно-революционный комитет. Типография печатала свежие газеты.
Будущие поколения с изумлением и законной гордостью узнают об этих подвигах. Трудно даже представить, как могла горстка храбрецов справиться с огромной массой людей, вооруженных, располагающих артиллерией, возглавляемых опытными офицерами. Чтобы противник не догадался, что имеет дело всего лишь с бригадой, подкрепленной стрелковым полком, Котовский громовым голосом отдавал связным приказания о передвижении несуществующих полков и дивизий. Не хватало людей для того, чтобы просто конвоировать пленных. Помощь оказывали рабочие отряды, вышедшие из подполья.
Чудо свершилось. Враг был разгромлен. Огромные трофеи не поддавались никакому учету.
Затем гнались за остатками отрядов полковника Стесселя. Полковник Стессель застрелил жену и сам застрелился.
Затем разоружали кавалеристов Мамонтова, и Котовский с любопытством взглянул на этого человека, чье имя он использовал, проходя Одессу.
Полковник Мамонтов, однофамилец генерала Мамонтова, был плечистый, с кавалерийскими усами, несколько старомодный, но, по-видимому, храбрый и прямой человек.
"В свое время, - подумал Котовский, - был образцом доблести... Вероятно, нюхнул пороху в четырнадцатом году и не раз приводил в замешательство немецкую пехоту. Как нехорошо он кончает!.."
Мамонтов сдал оружие. Передал своего коня. Видно было, как хотелось Мамонтову торжественности, почетного плена. Он чтил боевые традиции, военный статут и хотел бы передать оружие равному по чину, хотел горделивой смерти и чтобы сказать какое-нибудь значительное слово, до конца остаться храбрецом, не замарать имени, не поругать звания и оружия...
Но ничего торжественного не получилось. И хотя Котовский был вежлив и никто не обидел старого полковника, но на душе у него было все же пакостно.
Почему он, русский, пойман в компании с какими-то шарлатанами, ворующими ковры? Мыслимое ли дело, чтобы боевой полковник русской армии был заодно с шакалами, грузившими в вагоны все, что плохо лежит? Почему он, русский, сдается на милость победителей, и победители эти - русские, защищавшие родную землю, когда он, он, Мамонтов, должен бы изгонять врагов со священной русской земли?
Эти мысли угадывал Котовский у многих офицеров, которых ежедневно доставляли ему. Они передавали золотое оружие, сами срывали с себя погоны и очень, по-видимому, страдали от унижения и стыда. Они смотрели в лицо Котовского, и глаза их спрашивали: "Может быть, не так позорно? Может быть, ничего?" И Котовский отводил взор. Не мог он ответить ничего утешительного.
- Прошу беречь коня, - сказал Мамонтов. - Такого второго нет. Зовите Орлик.
Дрались с группой Мартынова около Овидиополя. В колониях Зальц и Кандель девять раз переходили в атаку, изрубили до четырехсот человек. В этих боях среди других храбрецов отличился Николай Криворучко. Здесь же сражался командир пехотного полка Федор Ефимович Криворучко.
Шли бои с крупной группой полковника Самсонова, засевшей в днестровских плавнях...
Николай Криворучко обратился к Котовскому:
- Разрешите, товарищ комбриг, поехать к ним и вступить в переговоры. Мне удалось установить, что именно с этим полковником Самсоновым я был когда-то в одном полку. Мне кажется, если поговорить... пожалуй, выйдет дело... Я ему растолкую и предложу сдаться без боя.
- Попробовать можно, - согласился Котовский, - тем более, что мы угробим много людей в этих плавнях, пока выбьем из них противника.
- Не согласится - тогда другое дело. Перестрелять их никогда не поздно.
- Чего не случается в жизни! Были в одном полку, а теперь... Давай, давай, Николай, проворачивай это дело! Одобряю.
Делегаты во главе с Николаем Криворучко выкинули белый флаг и стали пробираться в зарослях камыша и кустарника. Котовский с тревогой прислушивался. Тихо. Выстрелов не слышно. Очевидно, делегация благополучно прибыла на место и ведет переговоры.
Полковник Самсонов никак не ожидал увидеть в составе делегации котовцев своего вахмистра. Криворучко коротко обрисовал положение. До каких пор самсоновцы могут сидеть в плавнях? На что им надеяться? Прорываться некуда. Драться, чтобы погибнуть с оружием в руках? Ради чего? Деникинский поход кончился провалом. Погибнуть во славу американских капиталистов, которые снабдили Самсонова оружием?
- Знаете что... глубокоуважаемый Николай Николаевич... - остановил полковник Самсонов, - не будем углубляться в дебри политики. Вы знаете меня - я солдат. Скажите лучше, какие условия капитуляции. Как полагаете, господа офицеры?
Несколько офицеров попросили дать им обсудить этот вопрос. Они встали полукругом, вынули из кобур револьверы и застрелились. Но это был только маленький эпизод среди всех драм и событий этих дней.
Двух решений здесь не могло быть. Через час группа Самсонова сложила оружие.
Когда разоружали офицеров, сдавшихся в плен, произошла одна неприятная встреча. К Котовскому бросился под ноги какой-то человек. Котовский видел много умиравших людей. Одни, умирая, проклинали, другие встречали смерть молча и даже с некоторым любопытством. Такую мразь Котовский наблюдал впервые.
Человек валялся у него в ногах, и хныкал, и все пытался обнять сапог Котовского. Котовский с отвращением отодвинулся. Кавалеристы стояли вокруг и смотрели на ползающего человека, как смотрят на червя, раздавленного копытом.
Наконец тот встал. Все увидели пожилого лысоватого мужчину, с большим сизым носом и маленькими глазками.
- Я в ваших руках, - сказал человек, стряхивая с коленок пыль. Всецело полагаюсь на ваше благородство.
Котовский вгляделся. Неужели Хаджи-Коли, знаменитый полицейский сыщик, который столько раз гонялся за ним, выслеживал его, сажал в тюрьму?!
- У меня нет с вами личных счетов, - сказал, нахмурясь, Котовский и вспомнил одиночную камеру, решетки, кандалы... - Но у вас есть счеты с правительством народа. Вы будете отправлены в тыл вместе со всеми пленными и предстанете перед революционным судом.
Хаджи-Коли увели, но все еще оставалось чувство брезгливости.
12
Под самым Тирасполем, в степи, у немецкой колонии Кандель, там, где летом зреют абрикосы, где изготовляют первосортное виноградное вино и поют сентиментальные немецкие песни, где жили гроссбауэры с помещичьими замашками и помещики с ухватками гроссбауэров, - здесь во время одной из атак погиб славный Христофоров.
Он увидел в последний момент, как белогвардейский офицер целится в Котовского. Христофоров успел заслонить собой командира. Пуля попала ему в сердце, пробив металлический портсигар.
В ту же минуту метким выстрелом Котовского был уничтожен и убийца Христофорова. Но страшное, непоправимое свершилось, и Христофоров лежал теперь строгий, стиснувший зубы, как бы говоривший: "Я шел до конца".
Бесстрашный в боях, неутомимый в походах, верный в делах товарищества... Ну что ж... Это неизбежно... Чем дальше идешь по жизненному пути, тем больше могил остается по обочинам дороги. Но у больших людей и жизнь в смерть значительны.
Хоронили Христофорова в Тирасполе, на городской площади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84