Гораздо спокойнее, когда эти болваны сидят у себя дома во Франции и мирно пьют свой сидр..."
Консул не докурил еще сигарету, как раздался телефонный звонок:
- Большая неприятность, господин консул! На одном из французских военных кораблей матросы связали офицеров и ушли в море, заявив, что решили вернуться во Францию.
- Они немногим предупредили меня, - процедил сквозь зубы Энно.
- Как, господин консул, и вы решили уехать во Францию?!
Консул выругался, впрочем предварительно зажав телефонную трубку: он испытывал острую потребность отвести душу.
- При чем тут я? Я говорю, что сам собирался поднять вопрос об отправке домой этих смутьянов.
- Правильное решение! Можете себе представить, один матрос недавно открыто говорил, что пора и во Франции сделать то же, что сделали большевики в России!
- Эти канальи... - и консул поперхнулся, не закончив фразы.
Не успел он, однако, повесить телефонную трубку, как опять звонок:
- Разрешите доложить: Сороковой пехотный полк отказался выполнять боевые приказы своих офицеров.
Этого только не хватало! Скоро, кажется, они примутся ходить по улицам и петь "Интернационал"! Консул Энно схватился за голову. У него явно начиналась мигрень. И зачем только он согласился поехать в эту чертову страну, да еще при его расшатанном здоровье!
- Артиллеристы Третьей дивизии не стали стрелять по большевикам, сообщали усердные служащие своему консулу.
- На крейсере "Вальдек Руссо" подняли красный флаг, - поступило новое сообщение.
И снова звонок:
- Саперы четвертой роты второго батальона Седьмого саперного полка...
Но Энно не дослушал, что сделали эти саперы. Он швырнул телефонную трубку на стол и вышел из кабинета.
В О С Ь М А Я Г Л А В А
1
Бирюзовое море безмятежно. Сколько хватает глаз - ласкают, переливаются нежные оттенки. И хочется смотреть, и смотреть, и вглядываться в эту синеву... На сердце радость, даже какой-то восторг охватывает все существо от этого созерцания громадного покоя, громадной тишины... Прекрасен мир! Жить бы да жить в этом прекрасном мире!
На чистом, много-много раз перемытом морским прибоем и теперь таком рассыпчатом песке лежит человек в тельняшке, в парусиновых брюках. Он смотрит, как прозрачная зеленоватая волна чуть-чуть набегает на берег. Как будто она хочет немного вскосматить гладкий песок. Набежала и откатилась, оставив темноватый след. Что это там на песке? Раковина или кусок водоросли? Или обломок весла, принесенный из открытого моря?
Тишина. Небо невероятно синее. Как на открытке.
У Котовского здесь назначена встреча с Васей и Михаилом. Котовский уверен, что они не заставят себя долго ждать. И хотя он знает их ловкость, он все же чуточку тревожится за них: как ни говори, головы-то горячие...
Бирюзовое море безмятежно. Котовский слушает плеск волны и всматривается в далекое марево. Что это белеет вдали? Чайка или парус? Парус! Еще несколько минут - и лодка врезается в песок.
- Григорий Иванович! Масса новостей! - кричит Вася еще из лодки.
Котовский улыбается.
"Хорошие ребята! - думает он. - И вырастут из них люди. Ничего, что трудно. Крепче будут".
- Самая главная новость, - сообщил Вася, - это забастовка на заводе "Нейман и сыновья". Бастуют вторую неделю. Старик Нейман уперся, и ни в какую! Не идет ни на какие уступки! А забастовщикам уже и есть нечего. Форменно голодают. Григорий Иванович! Неужели же сдаваться?
- Сдаваться? Сдаваться вообще нельзя. Ишь какой! Сдаваться! Да как у тебя такое слово-то выговорилось?
- Григорий Иванович, не выдержат, - вздохнул Михаил. - Я сам видел. Дети уже синие.
- А мы им окажем поддержку, - решительно заявил Котовский. - Только надо согласовать с ревкомом, а то опять нам попадет.
- Им прежде всего хлеба надо, бастующим рабочим, - мрачно заявил Михаил.
- Вот-вот. Я п-попробую уговорить Неймана. Сердце-то у него есть?
- Хм... сердце? - удивился Вася. - В первый раз слышу, что у Неймана есть сердце! Может быть, теперь обнаружили? До сих пор не замечалось.
- Нейман?! Он скорее удавится! - уверенно сказал Михаил.
- Как же он пойдет сам против себя? Что вы, Григорий Иванович! Что-то не похоже!
- Ничего. Мы все-таки попробуем.
Как ни упрашивали Вася и Михаил рассказать, что думает делать Григорий Иванович, чтобы свершилось чудо, но Котовский больше не сказал ни слова. Только дал указания, где и как и в какой именно день ждать его появления.
Особняк фабриканта Неймана находился в глубине сада. Окна нижнего этажа были укреплены массивными надежными решетками. Но этого было, по-видимому, недостаточно для сохранения драгоценной жизни миллионера. Особняк охранял чуть ли не целый полк, причем были определенные посты, заставы, караулы. В любую минуту верные стражи готовы были ринуться на защиту. Нейман и этим не удовольствовался. Помимо солдат, которых сам черт не разберет, - сегодня они белые, завтра красные, а послезавтра какие-нибудь зеленые в зависимости от того, кто их разагитирует, - Нейман на всякий пожарный случай содержал за свой счет засаду из полусотни контрразведчиков. Эти-то не подведут, будем надеяться. Нейман был весьма предусмотрительный человек!
Так он и жил, один, как перст, со своими миллионами, жил, как в осажденной крепости, запрещая даже прислуге появляться на глаза без вызова, установив внутренние телефоны, секретные звонки и сигнализацию.
В один прекрасный день прямо к месту засады контрразведчиков подкатил великолепный, сверкающий кожей и лаком экипаж. Рысак был чистейшей породы, кучер - само великолепие: шляпа с перьями, кафтан ярко-синий, бородища, как у Ильи Муромца, и голос самый что ни на есть кучерский - одновременно и нежный и пронзительный.
О барине, который восседал в экипаже, и говорить нечего: красавец, этакая жирная бестия! Голос громовой, глаза повелительные и на пальцах такие перстни! Наверное, цены им нет, такие перстни!
Все контрразведчики повыскакивали посмотреть на это четырехколесное воплощение старого режима.
- Эх! - сказал один. - Это я понимаю! Это жизнь!
- Один бы такой перстенек заиметь, дунуть куда-нибудь в Сан-Франциско и жить припеваючи, наплевав на все, - подхватил другой.
- Хватило бы, - убежденно согласился третий.
А барин за пуговицу штабс-капитана из контрразведки схватил:
- Можешь, голубчик, гарантировать безопасность, пока я Соломона Марковича навещу? Дело нешуточное: здесь вот-вот появится Котовский, и я приехал предупредить Соломона Марковича об опасности.
Штабс-капитан покосился на перстни, захлебнулся от счастья:
- Муха не пролетит! Будьте уверены!
- Ты уж и охрану возле дома предупреди. Будь ласков.
И тут, сам не зная почему, штабс-капитан назвал барина "вашим превосходительством":
- Можете на меня положиться, ваше превосходительство!
Он считал, что никогда не вредно переборщить: лесть никого еще не обижала.
- Видишь ли, - произнес барин тихо, очевидно, чтобы кучер не слышал, - разговор сугубо важный, совершенно секретного характера и в международном плане, так что, можно сказать, решается судьба России... Понял всю ответственность? Как, кстати, твоя фамилия? При случае представлю к награде.
- Щукин, ваше сиятельство! Геннадий Щукин! - воскликнул штабс-капитан, решив, что этот барин - по меньшей мере "ваше сиятельство".
Котовский больше не говорил с осчастливленным Щукиным, но разрешил ему приткнуться на краешке сиденья и довез его до самого особняка.
Затем Котовский проследовал в покои фабриканта, а штабс-капитан проверил все посты и сам лично побеспокоился, чтобы ничто не помешало беседе и встрече в особняке.
А беседа была, для Неймана во всяком случае, далеко не из приятных.
Котовский предстал перед озадаченным фабрикантом, поиграл перстнями, вежливо помахал наганом и крайне корректно сообщил, что ему, Котовскому, стало известно о невыносимом положении бастующих рабочих.
- Вот как? - сумел только промямлить побледневший Нейман.
У него тряслись губы и отнялся язык. Перед ним - знаменитый Котовский! Вряд ли он выпустит его живым!
- Я знал, что у вас золотое сердце и что напрасно говорят, будто вы изверг рода человеческого. Я просто уверен, что вы, услыхав от меня о тяжелом положении бастующих рабочих, сию же минуту пройдете со мной в ваш кабинет, выложите все содержимое вашего сейфа, вручите мне и попросите меня передать от вас рабочим это ваше единовременное пособие.
- Разве я скажу "нет"? Конечно, я скажу "да", - пробормотал фабрикант. - Конечно, поспешу отдать вам свою наличность.
- Я рад, что наши переговоры проходят миролюбиво и при взаимном понимании. И вы, кстати, не нажимайте на кнопку под столом, потому что все равно она не действует.
- А разве я нажал? Честное слово, это чистая случайность!
- Простите, я сначала уберу из вашего письменного стола ваш пистолет. Ну вот и прекрасно! Правда, так-то лучше? А теперь вы достанете ключи, откроете сейф... Нет, нет, сами действуйте! Открыли? Та-ак! Превосходно! Пересчитывать не будем? Здесь все? Могу я вам довериться? Спокойно! Внутренний телефон у вас тоже сейчас отключен. Вот моя расписка в получении денег, а затем вам перешлют уведомление от стачечного комитета. Рабочие будут довольны, тем более что завтра вы примете все их условия и они приступят к работе. Не правда ли?
- Не воображайте, - хныкал Нейман, - будто я не знаю, что будет дальше! Вы положите адскую машину и скажете, чтобы я два часа не шевелился. И я буду два часа не шевелиться, чтобы вы могли спокойно себе уйти.
- Боже упаси! Нет, я прошу вас, Соломон Маркович, сразу же после моего ухода позвонить в контрразведку. Чего там стесняться, звоните прямо полковнику Сковородину! Да, и еще одна маленькая просьба: не обижайте этого штабс-капитана Щукина! Это мой большой друг. Как! Вы не знаете, кто такой Щукин? Ну, ваш главный страж и телохранитель! Вспомнили теперь?
- Вспомнил... Но кто бы мог подумать!
- Итак, я еще раз благодарю вас от всей души!
- Вы не будете меня убивать?
- Соломон Маркович! Ну как вам не совестно! С какой стати?!
- В таком случае, - усмехнулся фабрикант, - пожалуй, не стоит жалеть о понесенных... гм... некоторых расходах, чтобы воочию лицезреть знаменитого Котовского. Это не каждому случается... Кстати, вы не обидитесь на один нескромный вопрос: что, камни в перстнях, разумеется, фальшивые?
- Из театрального реквизита. Не смею вас больше беспокоить.
И Котовский уехал на своем рысаке, небрежно кивнув счастливому штабс-капитану. Кучер был толст и румян, в своем ярко-синем кафтане, в шляпе с перьями он был как с картинки. Один из дружинников блестяще сыграл эту роль!
На другой день бастующим было сообщено, что все условия их приняты. Нейман уехал за границу лечиться от нервного потрясения.
А в городе были расклеены объявления, где предлагалась крупная сумма за поимку Котовского. Обращение было подписано каким-то Иваницким. Взбешенный Сковородин подал в отставку после неприятного объяснения с консулом Энно, до которого дошли слухи об этой скандальной истории с Нейманом.
И опять все встретились на песчаной отмели: голубоглазый Вася, неразговорчивый Михаил и полный жизни и силы Котовский. Море опять было безмятежно и бирюзово. И так же ласково разбегалась по отмели прозрачная волна.
- Жизнь прекрасна, - говорил в раздумье Котовский, вглядываясь в лучезарную синеву, - и мы очень хорошо поболтали с этим Нейманом. Оказывается, весьма культурный человек и понимает все с одного намека. Кажется, мы оба друг другу понравились.
- Назначенный на место Сковородина Иваницкий свирепствует, - сообщил Михаил. - Каждую ночь облавы.
- Самойлова взяли! - добавил Вася. - Сегодня ночью взяли...
- Самойлова?! - взметнулся Котовский. - Так что же вы молчите?!
- Мы не молчим.
- Но ведь это такой человек!..
Нахмурился Котовский. И потускнело в его глазах бирюзовое море. Такого крупного работника взяли! И, наверное, будут пытать... И что же теперь? Надо действовать! Надо выручать!
2
Как ни разведывал Котовский, как ни шныряли вокруг агентов Вася и Михаил, как ни прощупывал Самуил знакомых контрразведчиков, ничего утешительного узнать не удалось. Контрразведчики пожимали плечами, хвалили Иваницкого: этот, кажется, не на шутку взялся за чистку города. Между прочим, говорят, что у Иваницкого новые методы: мало бьют и зачастую пристреливают тут же, при допросе.
Видел Котовский и самого этого Иваницкого. Высокий, сухопарый, абсолютно трезвый. Тяжелый взгляд не предвещает ничего хорошего. Говорили еще, что Иваницкий отменный стрелок и убивает выстрелом в глаз с неизменной шуткой: "Чтобы шкуру не испортить".
Арестовано до шестидесяти подпольщиков. Они приговорены к расстрелу и помещены в трюме баржи, в гавани одесского Карантина. А по городу расклеены огромные объявления:
"Шестьдесят заложников будут расстреляны ровно в полночь, если государственный приступник Котовский не явится добровольно для предания его суду".
"Как бы не так! - размышлял Котовский. - Можно придумать иной выход из положения".
Он повстречался с товарищами-ревкомовцами. Были приняты меры предосторожности. Беседа продолжалась долго. Но даже Вася, всезнающий Вася, который умел проникать в самые глубокие тайны, и тот ничего не мог узнать о происшедших в ревкоме разговорах и суждениях. Поговаривали, что Котовского крепко побранили за эту шумную историю с Нейманом, за его пристрастие к слишком скандальным затеям. Но в то же время видели, что Котовский уехал с этого совещания сияющий и довольный. Значит, кончилось все хорошо? А так как он немедленно вызвал к себе Васю и Михаила, ясно было, что ему дано какое-то важное, трудное и срочное задание.
Смертники между тем томились в трюме баржи. В контрразведке разговор с ними был короткий. Их поочередно выводили на допрос. Там сидел сам Иваницкий и брезгливо разглядывал каждого, кого притаскивали из камеры. Кроме Иваницкого в помещении находился тот самый штабс-капитан, которого Котовский обещал представить к награде. Вид у штабс-капитана был довольно-таки жалкий. Иваницкий, обозрев арестованного с ног до головы, оборачивался в сторону штабс-капитана:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84