- Не он?
- Никак нет, - отвечал штабс-капитан.
- Вы присмотритесь внимательнее. Должны же вы узнать своего закадычного друга, которого почтительно именовали "ваше сиятельство".
- Введен в заблуждение...
- Значит, не он?
- Абсолютно не он! Даже никакого сходства!
- Ну все равно... Расстрелять! Вы слышите, это о вас идет речь! Расстрелять, и чтобы у меня аккуратно, культурно расстреливать, по европейскому образцу!
Дело в том, что Иваницкий имел пренеприятный разговор с некими высокими представителями некоей иностранной державы. Его отчитывали за кровавые расправы и побоища в контрразведке:
- Никто не говорит, что вы не должны беспощадно истреблять всех этих... ну, вы сами понимаете, кого. Но делайте это тихо, умно и так, чтобы не приходилось о вас читать жуткие описания в левой заграничной прессе!
Вот почему всех задержанных мало били и сразу же препроводили в трюм баржи. Их должны были вывезти в открытое море глухой ночью, без лишних свидетелей. Сказано "по-культурному" - значит, и будет "по-культурному". А главное - спрятать концы в воду.
Смертники в трюме молча додумывали свои последние думы. Почти не разговаривали. Кто-то плакал. Кто-то после долгих ночей напряженной работы, получив теперь полную возможность отоспаться, крепко спал. Самойлов, оказавшийся тоже здесь, спорил с одним старым партийцем по какому-то принципиальному вопросу. Оба остались при своем мнении. Теперь Самойлов стал строить догадки, кто мог его разоблачить. Он так тонко и безупречно играл свою роль! И хотя он понимал, что вряд ли удастся отсюда выбраться, все же разрабатывал новый вариант своей деятельности на тот случай, если останется в живых.
Все отдавали себе отчет в полной безнадежности положения. Но это был крепкий, закаленный народ. Каждый из них, пусть даже и тот, чьего имени не сможет восстановить потомство, каждый мог умереть с достоинством, не проронив ни слова. Да, они сидели в трюме, схваченные врагами. Да, у них остались считанные часы. И все-таки они - победители, даже смертью своей несущие славу и торжество! Они и умирая не склонят головы!
Темно в трюме. Иногда слышно сквозь стенку журчание, плеск воды. И снова тихо.
- Противно погибать, когда нет табаку! - невесело шутит кто-то.
- Курение вредно для здоровья, - отзывается глухой голос.
Снова воцаряется молчание. Табаку действительно ни у кого нет.
Темно в трюме. Нет никакой возможности определить, скоро ли настанет их последнее утро.
Но вот толчок. Подошел буксирный пароходик. Конвой, охраняющий баржу, продрог и теперь охотно помогал закрепить концы, стараясь согреться.
- Го-то-во-о!
Буксирный пароходик заработал винтом, баржа плавно сдвинулась с места, и морская зыбь зажурчала, разбиваясь об ее обшивку.
В небе дрожали первые отсветы возникающего утра. Мокрый канат хлопал по зеркальной глади, затем он натянулся, зазвенел как струна, и тогда баржа, шедшая как-то боком, взяла курс, взбила морскую пену и пошла, покачиваясь, в одну линию с буксиром.
Слева тянулся мол, справа мигали редкие огни, и не было кругом ни души, ни один взгляд не проводил уходившую в открытое море баржу. Конвоиры пританцовывали на неровной палубе баржи. Им было зябко и хотелось поскорее развязаться с этим грязным делом, добраться до караульного помещения и завалиться спать.
В открытом море буксирный пароходик пришвартовался к борту баржи, дымя, фырча и поднимая волну.
- Выводить? - спросил начальник конвоя.
- Не надо! - ответил Котовский, прыгнул на баржу и в упор выстрелил в начальника конвоя. Дружинники тем временем расправлялись с остальными.
Это заняло какие-нибудь три минуты.
- Да что же вы медлите? Открывайте люк! Каждая секунда дорога! Ведь они не знают, что спасены. А за это время можно поседеть или потерять рассудок!
Как быстро светало! Смертники выходили из заточения один за другим. Некоторые, собрав все душевные силы, приготовились умереть гордо и достойно. Теперь они вдруг ослабли и вместе с нахлынувшей радостью почувствовали свинцовую усталость. Из шестидесяти не спасся только один малодушный: он еще ночью перерезал себе вены...
Котовский обнял Самойлова:
- Дорогой мой! Как я счастлив!
- Опять жизнь!..
Милые, родные лица... Все тут! Все в сборе! Есть ли большая радость, чем отвести от близкого человека костлявую руку смерти!
Буксирный пароходик набирал скорость. Он держал путь к пустынному молу и очень торопился, потому что уже всходило горячее пламенеющее солнце, наступал день.
Итак, Котовский не только не явился в контрразведку "для предания его суду", но еще и освободил товарищей! И уже были на объявления контрразведчиков наклеены чьей-то быстрой рукой сообщения:
"Обреченные на смерть без суда и следствия шестьдесят заложников вырваны из когтей презренных наемников капитала и сейчас находятся на свободе! Да здравствует власть рабочих и крестьян! Да здравствует ленинская правда!"
- Это ты успел смастерить? - обернулся Котовский к Васе.
- Немножко нескладко вышло, но уж очень мы торопились...
- По-моему, ничего, правильно в основном написано. Как ты считаешь, Михаил?
- Все хорошо, только надо было подписать: "Котовский". Это бы им больше подперчило.
- Я хотел, - пробормотал смущенно Вася, - да побоялся, что мне за это от Григория Ивановича попадет...
3
Не раз вспоминал Григорий Иванович про Орешникова. Куда девался этот кающийся дворянин, этот доморощенный философ? С того дня, как Орешников шепнул на ухо слово предупреждения капитану Королевскому, они больше не встречались. Куда он исчез? Может быть, уехал на фронт?
А Николай Орешников жил своей жизнью.
В 1914 году Коле Орешникову предстояло надеть военную шинель. В те годы в восьмом классе гимназии был сокращенный курс: досрочный выпуск направляли в школу прапорщиков. Мечты о студенческой жизни, о выборе профессии, о лекциях, о студенческих песнях - все летело прахом! Предстояла маршировка, муштровка... и что дальше? Орешников никогда не мечтал стать военным.
У отца были связи, отец похлопотал, удалось получить год отсрочки и поступить в Путейский, здесь же, в Петрограде. В институте Орешников встретил Всеволода Скоповского, никак не двигавшегося дальше первого курса. Здесь же пребывал и старший братец Николая, по-прежнему занятый любовными интригами, свиданиями и объяснениями с мужьями.
Как радовалась Колина мать за сына-студента! Как обнимали Николеньку сестренки! Отец хмурился и сам не мог решить, хорошо ли избегать призыва в армию, когда все сверстники воюют.
С трепетом вступил Николай Орешников в старинное здание возле Сенной, сюда, где когда-то учился знаменитый Кербедз, строитель Николаевского моста в Петербурге, где выросли талантливейшие русские инженеры Мельников и Крафт, построившие первую железную дорогу в России между Петербургом и Москвой. Орешников успел побывать на лекциях профессора Передерия и так был очарован, что просто бредил им. Не меньшее впечатление на него произвели - тоже мировые известности - Корейша и Тимонов.
Все нравилось Орешникову в Путейском институте, все было так ново и так ему по душе... Но вот снова призыв... На фронте не хватало офицерского состава. Скоповский уехал, любвеобильный братец устроился по протекции влиятельной дамы в госпитале, но вскоре попал в какую-то скандальную историю, и ему пришлось безотлагательно убираться. Через месяц пришло от него письмо из Челябинска. Потом вообще ничего не было о нем слышно. Погиб ли на фронте? Или умер в тифозном бараке? Или выбрался каким-нибудь способом за границу? Николай Орешников тоже не удержался в Путейском институте. На этот раз не помогли и связи отца. Все произошло так стремительно, что Орешников не успел и опомниться, как очутился в школе прапорщиков, а затем и на фронте.
С того времени события подхватили его и повлекли через быстрые годы. Он походил на щепку, которую подхватило бурное водополье. Казармы... окопы... бои... и та умудренность, что появляется у человека, который заглянул смерти в глаза.
К концу войны кадровое офицерство было в значительной степени перебито и восполнялось за счет скороспелых выпусков военных училищ, наскоро обученных студентов и даже старшеклассников-гимназистов. А война шла своим чередом! В семнадцатом году с офицеров срывали погоны, в восемнадцатом - брали заложниками. А тут мобилизация в белую армию, и Орешников "спасает Россию от красной чумы", воюет со своими же, русскими, и все никак не поймет, где правда, и все обуреваем сомнениями, размышлениями, и странная судьба: он и Котовский неизменно оказываются в противоположных лагерях!
Что же такое знает этот загадочный Котовский? Откуда у него такая уверенность, такая страстность убеждений? Орешников часто размышлял об этом. Случайно приоткрылась перед ним завеса: он увидел, как этот человек, то совершающий дерзкий побег из тюрьмы, то жестоко мстящий за крестьянскую бедноту, пробирался под чужой фамилией в самое логово врага, а последнее время только и говорят о его смелых, не виданных нигде поступках, которые приводят в замешательство белогвардейские власти.
Разве это не полная путаница всех понятий, убеждений, мировоззрений, когда Орешников воюет против большевиков, одновременно презирает своих соратников и считает бесчестным сообщить куда следует, что капитан Королевский - это не кто иной, как разыскиваемый контрразведкой Котовский? Орешникову кажется, что совершается какая-то непоправимая большая ошибка. Как могло случиться, что оказались в одном лагере и давние властители его дум - ну кто, например? Ну хотя бы тот же большой писатель Иван Бунин... или Леонид Андреев, от которого в свое время с ума сходила молодежь... И рядом с ними оголтелые пуришкевичи, черносотенцы, вешатели, палачи... и наследники дома Романовых... и эсеры, не так давно стрелявшие в этих Романовых... и тут же, в этой же куче, подозрительные иностранные личности, то сующие в руку Орешникова оружие, то заранее начинающие делить земли России...
Опять повстречались Орешников и Котовский, и снова при необычном стечении обстоятельств.
Была непроглядная ночь. Разъезжали патрули по улицам Одессы. Котовский возвращался с опасной операции: переправляли оружие партизанам.
Внезапно вывернулся из-за угла патруль. Котовский повернул назад, выискивая какой-нибудь проулок, чтобы избежать встречи. Все обошлось бы хорошо, если бы вдруг не вынырнул откуда-то взявшийся автомобиль. Улица ярко осветилась фарами. И Котовский был обнаружен. Все это произошло неожиданно. Время измерялось секундами.
Патруль, огорченный, что ночь кончается, а не удалось поохотиться хотя бы просто за каким-нибудь замешкавшимся гулякой, ринулся за Котовским. Эти молодчики не задавались какими-то особыми целями. Они просто предвкушали удовольствие пошарить в карманах прохожего, предварительно отправив его в "Могилевскую губернию".
Котовский уже нащупывал револьвер. Кажется, заваривалась каша.
И вдруг машина резко затормозила, открылась дверца, и чей-то звонкий голос, даже как будто и знакомый, окликнул:
- Я вас разыскиваю по всему городу! Садитесь скорее!
Котовский понял, что его принимают за кого-то другого. Одно мгновение он выбирал, где выгоднее: одному против пяти вооруженных головорезов или в кабине "роллс-ройса", где его ждала полная неизвестность.
Патруль в замешательстве остановился. На машине был иностранный флажок, а с этими иностранцами не стоило связываться.
Котовский вскочил в машину, дверца захлопнулась, и машина зашуршала по гравию по безлюдью спящих улиц.
- Какой черт носит вас по темным улицам, да еще и без оружия? спросил все тот же простой и приятный голос.
"Ясно, - подумал Котовский, - он прощупывает, вооружен я или не вооружен!"
- Во-первых, я с оружием и довольно недурно стреляю. Во-вторых, если бы вы меня не осветили фарами, все обошлось бы благополучно.
- Вы меня поправите, если я ошибаюсь... Вы на этот раз опять Петр Петрович?
- Так это опять вы? Но простите, с вами находится еще дама...
- Француженка. Парижанка. Не обращайте внимания. Она по-русски знает одно только слово "люблю". От скуки я флиртую с иностранками, до некоторой степени уподобляясь Деникину: он тоже флиртует. Но не с красавицами, а с иностранным банком.
- Я вижу, вы все такой же. Все философствуете.
- Да. И еще восхищаюсь вашей неистощимой энергией... Выкрасть заложников, обреченных на смерть! Это буквально всех ошеломило!
- Но как же вы можете восхищаться тем, что наносит вам ущерб и что делает - кто? По сути дела, ваш противник!
- Я не знаю, где мой противник. Иностранцев ненавижу, большевиков страшусь, а этих... лакеев...
Он не докончил и замолчал. Машина приближалась к центру. Женщина рядом с Орешниковым явно скучала и досадовала под своей вуалью. В профиль видны были ее длинные ресницы. Она не проронила за все время ни слова.
- Вас не затруднит высадить меня на углу Итальянской? - спросил Котовский. - И позвольте поблагодарить вас. Я почему-то уверен, что рано или поздно вы будете с нами.
- С кем - с вами?
- С народом.
Машина остановилась. Шофер получал приказания в специальную разговорную трубку.
- Разрешите пожать вам руку и сказать, что я завидую. Я очень бы хотел иметь убеждения, ради которых стоило рисковать жизнью.
Они распростились. Котовский крикнул вдогонку:
- До свидания! Еще встретимся!
И машина укатила.
4
Агенты контрразведок неистовствовали. Провалилась одна явочная квартира. Решили быть еще осторожнее. Котовский совсем теперь не встречался с секретарем губкома. Задания и необходимые сведения передавались через связных.
На Соборной площади, в небольшом скверике, где на скамьях сидели бабушки и няни, а на дорожках возились дети - играли в мячик, катали кукол в колясочках, - появлялся почтенный господин, в отличном пальто, в очках с золотой оправой, по-видимому страдающий несварением желудка и совершающий моцион перед принятием пищи. Господин усаживался на свободной скамейке и рассеянно смотрел, как копошатся в скверике дети.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84