Это было в Кокорозене, когда он учился в сельскохозяйственной школе...
- Хорошая песня! - вздохнул Котовский. - А ну-ка, споем еще раз! - и стал тоже подтягивать.
И снова полились протяжные звуки молдавской дойны.
Кончилась дойна. Но все сидели и слушали, как плещет волна, как шумит камыш, как перекликаются птицы. Была удивительная тишина. Медленно плыли по небу перистые облака. Веяло речной прохладой.
6
Командир сидел у окна. Тень падала на него от грушевого дерева. В комнате жужжали мухи. Перед командиром лежала фуражка, наполненная черешней: Марков позаботился.
Обычно мысли Котовского были заняты будущим, завтрашним днем. Но сегодня как-то вдруг нахлынули на него воспоминания. Может, потому, что он направил по разным делам в Одессу Михаила Нягу и теперь ждал его возвращения?
И вот вспомнились ему одесские друзья... Где-то они все? Разбрелись по белу свету каждый по своему пути.
Самойлова отозвали в Москву.
Вася и Михаил ушли в армию. Может быть, они сейчас на Кавказе гонят с нашей земли интервентов? Или там, на Урале, нещадно бьют колчаковские армии?
Самуил остался в Одессе.
Нет больше милого старика, хозяина одесской молочной "Неаполь"... Он убит во время уличных боев при освобождении Одессы. Нет больше секретаря губкома Смирнова... И Жанна Лябурб не улыбнется больше своей приветливой улыбкой...
Солнце палит. Тень от грушевого дерева переползла на другое окно, и черешни в фуражке стали теплыми на припеке.
Вдруг Котовский увидел вдали облачко пыли. Конечно, это он! Няга мчит во весь опор на своем быстроногом Мальчике!
- Большие новости! - кричит он, осаживая коня перед самым окошком. Хорошие новости!
А через минуту уже появляется в комнате, сияющий, счастливый; черные глаза, опушенные девичьими длинными ресницами, полны ликования. И не потому даже, что новости хороши, это само по себе, а потому, что все его радует в жизни, потому что он влюблен в небо, в деревья, обожает своего коня и гордится дружбой с Котовским.
- Вот, - говорит Няга, - я привез пакет. Большой пакет, наверно, много чего написано!
Новости на самом деле большие: Котовскому поручают формирование пехотной бригады, в бригаду войдут 400, 401, 402-й стрелковые полки, бригада будет включена в 45-ю дивизию, бывший конный отряд Котовского образует в бригаде кавалерийский дивизион.
- Отлично! - поднимается с места Котовский.
И оттого, что он встал во весь свои богатырский рост, в своих ярко-красных галифе, еще больше увеличивающих его объем, со своими сильными, большими руками, так и играющими бицепсами, в комнатушке сразу стало тесно.
- Отлично! - повторил Котовский, перечитывая приказ. - Значит, стали бригадой. А ты, Няга, будешь командиром кавалерийского дивизиона!
Раздумий как не бывало! Раздумья как ветром снесло! Котовский направился к колодцу, облил голову ледяной, колодезной водой.
- Красота! - фыркал он. - З-замечательно! Поздравляю тебя, товарищ командир кавдивизиона!
Но затем грустно взглянул в сторону Днестра. Солнце все еще сильно припекало. Кусты акации никли темными листьями. Короткие тени не давали прохлады.
- Значит, опять Деникин? Опять заговор? Опять фронт и большая война?
- Война, товарищ комбриг. Очень серьезная война!
- Комбриг... А все-таки это большая ответственность - быть комбригом. Ты только вдумайся в это слово, Няга: комбриг! Это ведь совсем иначе звучит, чем командир отряда!
- Я так считаю: самый высокий чин - быть Котовским! - горячо и от всей души воскликнул Няга.
- Ты всегда меня расхваливаешь, как цыган на ярмарке, - остановил его Котовский.
Няга считал, что он прав, но спорить с комбригом не решился.
- В Одессе говорили, - вспомнил он еще одну новость, - Деникин занял Екатеринослав.
- А Махно?
- По-прежнему разбойничает. Да! Чуть не забыл! Петлюра занял Каменец-Подольск!
- Закружилось воронье! А ведь немного бы - и Бессарабия была бы наша!.. Где будет штаб дивизии?
- В Раздельной. Там же артиллерийский склад. Товарищ комбриг, дрогнувшим голосом добавил Няга, - что я хочу спросить... Неужели они думают... неужели надеются победить революцию? Никогда им не победить революцию!
Было душно. Они сели на ступеньку крыльца. Здесь немного обдувало ветерком. Под крыльцом бил блох зубами прижившийся к дому пес, старый, лохматый, со свалявшейся шерстью. Двор, поросший мелкой травой, был пуст хоть шаром покати. Только у сарая валялась сломанная телега без колес и оглобель. Чувствовалось, что хозяев в доме нет.
Женщина с загорелым лицом прошла с ведрами к колодцу. Белые икры сверкали из-под домотканого подола. Женщина гремела ведрами и не замечала, что черпает воздух, заглядевшись на рослых кавалеристов. Няга сразу же заметил это. Быстро приблизился к колодцу и набрал ей воды:
- Что, красавица, мужа-то нет, наверное?
- Мужа-то? - переспросила женщина.
- Воюет, поди, где-нибудь?
- Убили, - ответила женщина и отвернулась.
- Экое горе! Да оно, пожалуй, и не удивительно: война.
Женщина подумала и добавила:
- Первый-то был - убили белые, второго нашла - убили красные...
- Что делать, - вздохнул Няга, - время такое. Подожди, отвоюем - и тогда выбирай любого, расти с ним детей и живи до глубокой старости.
- Дождешься! - ответила женщина, теребя платок.
Няга не нашелся, что ответить. Что можно было ей сказать? Разве ей одной горе мыкать? И она ушла, покачивая полными ведрами, а Няга все смотрел ей вслед. Жалко ему было женщину, жалко ее одиночества.
Затем Няга снова подошел к крыльцу. Котовский сосредоточенно склонился над планшеткой и записывал. Он уже расставлял силы, намечал назначения. Няга молча наблюдал, как быстро ходит у него карандаш, как командир причмокивает и снова заносит в записную книжку цифры, имена...
О Д И Н Н А Д Ц А Т А Я Г Л А В А
1
Прискакал в Раздельную, в штаб дивизии, залитый кровью парнишка из села Долгое, прискакал и свалился с седла без памяти. Отходили его. Приоткрыл он мутные глаза, успел только сказать:
- Батьки на огородах... окопы роют... Гаврилу Семеновича, председателя... кончили...
Вздохнул и умер. Молоденький еще был, дет двадцати четырех, голубоглазый...
В богатом селе Долгом жило много старообрядцев. Хаты у них были построены просторные, ворота окованы железом. Народ все рослый, здоровый, а в погребах еще с шестнадцатого года винтовки да пулеметы понапрятаны.
И хотя носили они благочестивые бороды и осеняли себя крестным знамением, хотя было в их священных книгах написано: "Возлюби ближнего, как самого себя", - душила их едкая ненависть к Советской власти. Долговская молодежь ушла в Красную Армию, а старшее поколение тянуло назад, к прежним порядкам. Дай им волю, они бы собственными руками передушили всех комбедчиков, незаможников, а батраков опять впрягли бы в кабалу.
В какой бы стране ни вспыхивала революция, это они, кулаки, являлись надежной опорой реакции, становились палачами свободы, безжалостными усмирителями и карателями. Они со зверской жестокостью расправлялись с беднотой.
Вот и теперь они подняли бунт, кулаки села Долгое. Может быть, они думали, что им самим пришло в голову взяться за оружие? Знали ли они, что существуют кулацкие повстанческие центры на Украине, что кулацкие восстания входят в программу контрреволюции, что кулаки вербуются в петлюровские дивизии, что кулацкие восстания по замыслу врагов должны вносить дезорганизацию в тылы революционных армий? Кулацкие центры были созданы петлюровцами в ряде местечек и городов. Главный штаб находился в Фастове.
В село Долгое явился однажды человек. Одет он был в штатское, но очень смахивал на переодетого офицера. Фамилию у него не спрашивали, звали по имени - Юрий.
После того как не удался заговор в Москве, Юрий Александрович Бахарев получил от своего патрона новую установку: поддерживать с тыла начавшееся большое наступление, поднимать восстания, убивать представителей Советской власти, отрезать фронт от источников питания.
В принципе Юрий Александрович Бахарев одобрял эту тактику и даже сам рекомендовал ее Петерсону. Но он очень плохо знал деревню. Сумеет ли он с мужиками говорить? Поймут ли его? С чего начинать это дело? Формировать свой отряд, свою боевую единицу по примеру Петлюры или Махно? Но для этого надо хотя бы знать украинский язык!
Впрочем, оказалось, что его и так понимают. Он решил, что важно где-то начать. Дальше он будет объединять разрозненные силы, сформирует из зажиточных крестьян батальон, полк, дивизию...
Село Долгое показалось Бахареву наиболее подходящим. Солидный народ. Озлоблены невероятно! И Бахарев остановил на этом селе свой выбор.
Очень убедительно умел он говорить. И священное писание знал, цитировал наизусть библию. Говорил о том, что в деревне есть крестьяне, которые умеют вести хозяйство, а потому у них и земли много, и хлеб родится, и достаток в доме, они настоящие хлеборобы. Завидует им деревенская голытьба: кто работать не хочет, у кого ни кола ни двора, у кого ни гроша за душой. А Советская власть всех хочет сделать пролетариями. А кто такой пролетарий? Кто пролетел, кто вылетел в трубу. Великие державы узнали, в какую беду попала Украина, и решили оказать ей помощь. Сейчас настало время действовать всем сообща. Воевать против Советов - дело благочестивое, потому что большевики - все безбожники и говорят, что бога нет, и креста не носят. Значит, не грех таких и убивать.
Много чего такого говорил этот Юрий. Он в самых богатых семьях на селе с почетом был принят. Его уже не называли Юрий, а все больше Юрий Александрович. И так он полюбился, что упросили его самого руководить восстанием.
- Ты не бойся, Юрий Александрович, нам только начать, за нами вся округа поднимется. Есть у нас старец на селе, сны он вещие видит, откровение ему было, что Советская власть продержится семьдесят семь дён.
И вот началось это дело.
Бунтовались они не спеша, обстоятельно, как обедню служили. Спалили сельсовет. Долго били председателя. Поволокли его за село. Вырыли яму.
- Ложись! - приказал Терентий Белоусов, первый на селе богатей.
Председатель Гаврила Семенович на него и не посмотрел и не удостоил ответом. Да и двигаться все равно он не мог: перебили ему суставы.
- Ложись, говорят тебе, пес! Прости, господи, за такие слова... Против бога пошел, супротив законной власти?! Кончена ваша коммуния, аминь!
- Убивайте, смерти не страшусь, - вдруг осилил нестерпимую боль и заговорил Гаврила Семенович. - Правды не убьете на земле, и не будет того, чтобы жизнь пятиться стала! Не будет по-вашему! Поняли? Никогда еще после четверга среда не приходила, а все пятница!
Страшен был в этот час председатель, ни у кого не хватило духу прервать его.
- Закапывайте меня, изуверы, вражины! Народной справедливости не закопать вам вовеки, кровью не залить, тюрьмами не задушить! Кто поднял руку против народа, погибнет и проклят будет в веках!
Тут Терентий очнулся. Скажи на милость: в прах повергнут, а еще угрожает и проклятию предает! Терентий перекрестился строгим староверческим крестом - и спихнул пинком ноги председателя в выкопанную яму.
- Можно закапывать, мужики, - сказал он степенно.
В Долгое послали Четырехсотый полк, он стоял в этих местах. В полку было много партийцев с соседних сахарных и маслобойных заводов. Была в нем также и долговская молодежь.
Комиссар полка сказал:
- Которые из Долгого, поговорите с папашами, ведь разные же у вас отцы. С кулаком у нас борьба насмерть, середняки - другое дело, мы не против середняка. Опутали их кулаки. Тут политическая отсталость, пережитки и помимо того - дурман.
Остановился полк на почтительном расстоянии. Дети и отцы вступили в переговоры.
- А ну, складайте оружие, папаши, чтобы случайно не вышло очень просто неприятности! Тогда пеняйте на себя! Куркулей кончайте, а которые одумались - отойди в сторону!
- Вы чего пришли? - отзывались с огородов. - Смерти ищете? Уйдите от греха, детки, Христом-богом просим - уйдите!
Но кое-кто действительно отошел.
- Кидайте оружие, говорим! А то порубаем вас, щоб не бунтовались и международной буржуазии на руку не играли!
- Порубать?! Попробуйте! Руки коротки, богоотступники! Каины, крапивное семя! - ругался громче всех Терентий Белоусов.
- Батя, ты не бранись, не советую! И моего революционного сознания не затрагивай! Кто другой, а ты-то известная контра!
Вместо ответа Терентий выстрелил. Метил в сына, однако не попал и убил стоявшего рядом гармониста.
Тогда обе стороны залегли. Надежда, что покончат мирным путем, не оправдалась. Стали стрелять. Стрелять было неинтересно. Урона ни с той ни с другой стороны.
Пекло солнце. Мычали протяжно и жалобно коровы на селе. И все тут было знакомое, привычное. Знали каждый колодец, каждую крышу, каждый овин.
И очень уж было жаль гармониста. Беловолосый был такой, и брови и ресницы белые, с золотым отливом, как солома в снопе. И играл хорошо, за душу брал, и песни все знал... И нет его больше, никогда не услышать его музыки...
Наверное, эта мысль сверлила каждого, потому что встал вдруг полк без сигнала, без команды. Встал и пошел.
...Юрий Александрович выбрал для командного пункта выстроенную на огороде, в стороне от сельской улицы, и скрытую кустами баню.
Связным вызвался быть пономарь. Показался он Бахареву шустрым, пролазливым, и Бахарев согласился. Но при первых же выстрелах пономарь исчез. Это Юрий Александрович заметил только впоследствии.
Завидев из окошечка бани длинные цепи, которые залегли за ближайшим пригорком, Бахарев понял, что восстание начато слишком поспешно, что игра проиграна. Оставалось только бросить на произвол судьбы этих начетчиков, выбраться отсюда прочь и все начать снова. В конце концов дело сделано. Восстание в тылу красных, даже если оно и подавлено, - это все же восстание. Сотня таких вспышек - вот вам и дезорганизован тыл!
Приняв решение, Бахарев мысленно прикинул, где и как пробираться сначала к полям пшеницы, а там перелесками да овражками в соседние села...
И тут Бахарев заметил движение среди красноармейцев, пришедших на усмирение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84