Секунды две пьяные и сонные Доктор с Рабиновичем завороженно глядели на этот огненный фонтан.
- Опять - салют? - пролепетал Рабинович.
- Какой салют, дурак!! - заорал шальным тенором Доктор, сразу трезвея и холодея. - Горим!!
Он лучше Сашки держался на ногах и лучше соображал (он вообще был крепче Рабиновича в выпивке), поэтому немедленно ринулся в кухню, немеющими от ужаса руками размотал шланг, которым Сашка поливал обычно цветочки в псевдоамфорах, насадил его на кран и открыл воду на всю катушку. Обливая все вокруг, он протащил по гостиной шланг и вбросил через окно на террасу. А там его подхватил Рабинович и направил струю вниз, в овраг, откуда и произрастал и ширился столб дыма и огня.
На вопли Доктора минуты через три уже сбежалась к Сашкиному коттеджу половина жильцов квартала "Русский стан". Кто-то приволок более длинный шланг, кто-то таскал воду ведрами и тазами.
- Лейте вокруг! - командовал Доктор. - Вокруг, на сухую траву! Чтобы не занялось!
Суматоха, крики, ругань, звон ведер и тазов и неприличное оживление соседей продолжались минут сорок. Когда с пожаром сообща справились, приехала "пожарка", вызванная кем-то с испугу (или все от того же оживления).
Пожарные тоже выкатили огромный шланг и, несмотря на протесты, топая и громко перекрикиваясь на иврите, еще минут пять поливали в гостиной мебель и ковер, а заодно и пол на террасе. Уехали они только после того, как Рабинович подписал, ругаясь, какие-то неведомые бумаги.
К тому же во всем городке погасло электричество. Очевидно, пожар задел проводку.
Мокрые, дрожащие от холода и совершенно очумевшие от всех событий, сидели Сашка и Доктор на террасе в полной тьме и полном одиночестве.
Они давно уже обсудили причины пожара и пришли к выводу, что, конечно, пиротехнические увеселения близнеца Тихона тут ни при чем, скорее всего, виновата сухая трава и один из окурков Рабиновича, которые он отщелкивает по дурости в овраг. Но заплатит за пожар, конечно же, близнец Мироша. Он за все, сука, заплатит...
Тьма, всеобъемлющая тьма сожрала городок. Доктор и Рабинович едва различали друг друга.
И в этой глухой клубящейся тьме, сверху справа, где должен был нависать Танькин балкон, мерно закачалось мерцающее нечто, нежно-перламутровые семядоли... Рабиновичу сначала показалось, что это одна из дымовых пиротехнических фигур, все еще всплывающих со дна обгоревшего оврага.
Он пихнул Доктора локтем в бок.
- Что там... в углу, - прошептал он, - колышется?..
Доктор поднял голову, сощурился.
- По-моему, задница, - меланхолично проговорил он. Зрение у него было лучше, чем у Рабиновича. - Ага... Это она вышла пожар тушить, что ли... с балкона... Не разберу... полотенечком, кажется, машет...
Танька Голая и вправду вышла принять участие в борьбе с пожаром. Просто, когда все боролись, она нежилась в горячей ванне. А как вылезла из ванной да унюхала гарь, так и выскочила на балкон и давай полотенцем дым гонять. Дура. Наделала сегодня делов.
- Рабинович, - в бешенстве процедил Доктор, - ну-ка, дай по жопе этой... Маугли!
Но у Сашки просто сил не было двигаться, а тем более в кромешной тьме подниматься на ощупь в Танькину квартиру. Поэтому он набрал воздух в легкие и гаркнул во всю мочь:
- А ну, брысь отсюда!! Пошшшла спать, дура!!
Так гоняют приблудных кошек с дачной веранды.
И Танька метнулась испуганно, как кошка, и исчезла. Хлопнула дверью, повернула ключ. С ней никогда никто так не обращался. Впервые в своей жизни она оскорбилась по-настоящему.
- Завтра извинюсь, - пробормотал Рабинович, - скажу, пьяный был... Ой, Доктор, как холодно, холодно и страшно... Это мне все в наказание... Нельзя было затевать свистопляску с партией во Дни трепета... Потому что сказано... - Он попытался вспомнить, что именно и где сказано, но не вспомнил и махнул рукой... - Ты только не уходи, не бросай меня, Доктор... Четвертый час... Посидим до рассвета, а?
Он принес из прихожей два ватных узбекских халата, для себя и для Доктора.
- Вот, - сказал он, - ставил в Душанбе "Чайку"... В Душанбе - рай, старик, знаешь... все плов едят, чай пьют, водку из глиняных чайников... Вот скажи - кому и зачем в Душанбе нужна "Чайка", а?
- Чехов, - ответил Доктор вразумительно. - Антон Павлович... Львы, орлы и куропатки... тоже великая фраза... Слушай, у нас выпить ничего не осталось? Мы здесь дубаря дадим в такой холод. Верь мне, я доктор.
Рабинович поплелся шарить на кухне и принес почти целую бутылку водки "Кеглевич" и непочатую бутыль шотландского виски.
- О! Что положительного в миллионере было, так это что выпивки много привез. Ты ж понимаешь, мой бюджет от всего этого безобразия треснул бы по швам.
- Принес, принес, наш милый Дед Мороз!
Они разлили водку и, поправляя друг друга грозящим пальцем, дружно исполнили безобидный стишок из студенческой молодости. Сначала хором, потом разделились на голоса:
- Здравствуй, дедушка Мороз - борода из ваты! Ты подарки нам принес, пидорас лохматый?
- Я подарки не принес, - пробубнил Рабинович виноватым басом, - денег не хватило.
На что Доктор резонным тенорком заметил:
- Что же ты сюда приполз, ватное мудило?
Чокнулись и выпили. Потом они выпили еще и еще...
Похолодало. Едкий дым от пожара улегся, сполз в овраг. Со стороны Иерихона подул ветер, и небо минут за пятнадцать очистилось, поднялось, вздыбилось, вывернуло весь запас искристых звезд, развесило над центром мира Большую Медведицу со всеми причиндалами.
И только на окраине, ведомая ровным ветром, под пастушьим присмотром огромной тяжелой луны тянулась к Иерусалиму рваная бледно-серая цепочка туч. На черном небе - звонких и холодных, как хрустальный архипелаг.
Этой горней высокопарной долине, этой вечной драме и вечной небесной игре внимали, словно впервые, мрачные холмы Иудейской пустыни - безрадостный приют Адама, изгнанного Всеблагим сюда из райских кущ.
- Доктор... - тихо проговорил Рабинович, - а ведь мы с тобой сидим где?
- Где? - строго глядя на него, спросил Доктор.
- В центре Мира... Просто: в центре Мира.
- А я жил уже на проспекте Мира.
- Доктор, ты пьян. Не воспринимаешь...
- Рабинович, можно я пойду спать?
- Нет, нет, прошу тебя! Мне страшно! Я... у меня огромное количество грехов, Доктор.
- А ты иди баиньки... утром встанешь, и все пройдет...
- Нельзя, Доктор! Сегодня последняя Ночь трепета...
- Да? А я думал, что сегодня - ночь бардака и кошмара.
- Я за все плачу... за все в жизни я плачу... Послушай: если б я был другим человеком...
- Не Рабиновичем?
- Да нет, слушай... если б я был отчаянным рисковым мужиком... Настоящим авантюрным мужиком... я знал бы, чем заняться...
- Брось, старик, брось! Ты... поставил "Чайку" в Душанбе! Львы, орлы и куропатки... Это нужно людям...
- Есть неплохой бизнес, но он...
- Что - он?
- Он плохо пахнет...
- В каком смысле?
- Буквальном...
Доктор плотнее запахнулся в ватный узбекский халат, перекинул ногу на ногу.
- Междунар-родный ассенизационный проект? Под эгидой Ангел-Раи?..
- Да нет, нет...
- И Папа Римский... подбросит... и благословит...
- Да ты просто поехал... С тобой неинтересно уже... Ладно, забудем!
- Ну? Ну?!
- Да ну его к черту, Доктор! Завтра Йом Кипур.
- Да говори же ты, ватное мудило!
- Есть возможность... приторговывать... трупами.
Доктор отшатнулся:
- Чем?!!
- Да пустяк - жмуриками... для страховых нужд... - Сашка заторопился объяснить: - Этого ж добра в России навалом... бесхозные бичи, там, бомжи...
- Да на хера они нам?! - испуганно спросил Доктор, совершенно голубой в холодном лунном свете.
- Вот я и говорю, - забормотал Рабинович. - Это - нет, это не для нас. А завтра вообще - Йом Кипур... Эх, древность, славная древность - где мой козел отпущения? Возложу грехи свои...
- Смотри, Рабинович! Как бы я тебя в психушку не упек...
И дальше их разговор стал и вовсе расплываться, таять, зависать рваными клочьями фраз и восклицаний.
Они еще выпили...
Ветер со стороны Иерихона совершенно расчистил небо, протер и отполировал звезды, начистил наждаком медные бока луны и, видать, подлил в этот небесный фонарь керосина - во всяком случае, она уже светила приветливей и похожа была на тот главный генерал-фонарь, из которого четками высыпались на шоссе фонари-топазы.
И только сильное опьянение спасло обоих мужчин от неминуемого безумия. Ибо человеческое сознание хрупко, а то, что произошло...
- Шшш! Идет кто-то!
- Да кто здесь ночью ходить-то будет? - буркнул Доктор.
- Тихо! - Сашка прислушался.
Тут и Доктору стало слышно, что из оврага поднимается кто-то вверх, к террасе, шумно дыша и отфыркиваясь.
- Арабы! - выдохнул Сашка. Подняться у него не получилось.
Доктор взялся нетвердой рукой за горлышко пустой бутылки из-под "Кеглевича".
Нехарактерное для террориста пьяное отфыркивание все карабкалось и карабкалось вверх, и вот над бортиком террасы...
Да, только сильно прогретое алкогольными парами сознание могло вынести эту поистине жуткую картину: над низким бортиком террасы встал козел. Лунный диск, я извиняюсь, качался на его рогах. Борода его двигалась, как у лектора, подбирающего нужное выражение по сложной теме. И, как лектор, он тянул задумчиво: "Э... э-э... э-э..."
Бутылка выпала из руки Доктора и покатилась по полу.
- Это кто? - пролепетал он. - Серный... козел?
- Это - Азазеелл! - провыл Рабинович.
(Уже потом, задним, что называется, умом, Сашка вычислил, что давешний пастушок-бедуин, вероятно, и искал этого паршивого козла.) Но ужас ночной так крепко обнял и сжал все его бедные члены, что минуты две Рабинович с Доктором только немо наблюдали, как козел объедает выращенные женой Роксаной цветы в псевдоамфорах.
- Да это козел! - сказал наконец Доктор. - Рабинович, это просто козел! И все.
- Вижу... - выговорил тот, - надо поймать.
- Зачем?
- Грехи возложить... и отправить...
- Да шугани его, к черту! И все. Вот напугал, сука! Пош-шел!
- Погоди!
Рабинович поднялся наконец из кресла, но сразу же опять сел. Во второй раз уже получилось, и, покачиваясь, он направился к этому, надо сказать, огромному и заматерелому козлу-предводителю.
Доктор стал его отговаривать и не пускать. Забодает, говорил он, ну его к черту, Рабинович, тебе мало этой Ночи, блядь, трепета? Забодает, и все!
Нет, я только возложу, возражал другой... я быстренько возложу и столкну его вниз. Старик, говорил он, пусти, если б ты знал - сколько у меня грехов, старик, когда еще случай представится!
И так, хватая друг друга за руки и друг от друга отпихиваясь, в обнимку они подобрались к козлу, продолжавшему спокойно, по-домашнему объедать флоксы и бугенвиллии.
Когда Рабинович ухватил его за рога, козел дернулся и отошел. Рабинович его преследовал, пытаясь возложить на дурную рогатую голову обе руки.
- Стой, сволочь, - бормотал он, - как же это делается-то? Как его держали, за хвост, что ли? Доктор, смотри, какая непристойная скотина!
- Это ты - непристойная ско-скотина... Заходи слева, слева... Да возлагай же скорее, дурак, он рвется!
- Держи его, я вспомню счас... Не знаю - с чего начать-то... Херней занимался! - торжественно и надрывно признался он. - Люди - делом, а я херней...
Козел орал очень неприятным тенором, напоминающим, впрочем, докторский, когда тот брался петь с Рабиновичем на два голоса их любимую застольную песню "Степь да степь кругом". Рабинович никак не мог собрать все свои грехи воедино, они расползались, как вши по наволочке.
- Херней занимался! - выкрикивал он в искреннем отчаянии, но больше ничего вымолвить не смог.
К тому же он хватал козла за ноги и пытался даже зачем-то оседлать его; позже он не мог объяснить - зачем. Держи за рога, кричал он, главное хватай его за рога...
Наконец козлу это надоело. Может быть, он решил, что недолгий привал на симпатичной терраске себя исчерпал.
Он дернулся, попятился и внезапным мощным рывком обрушился вниз, в овраг, увлекая за собой довольно крупную, хотя и очень пьяную, очистительную жертву: Доктора.
глава 38
К трем часам ночи он закончил верстать очередной номер "Полдня". Только тогда осторожно вынул ноги из тазика с водой, поднялся из-за компьютера, потянулся, почесал волосатый живот и как был - вольготно, в трусах (а кто его увидит в три часа ночи!), - оставляя за собой мокрые следы, вышел в коридор, в туалет.
Глубокая ночь - лучшее, тишайшее время жизни - всегда умиротворяла его. По ночам он и чувствовал себя лучше. К этому часу утихомиривался и закрывался даже престижный салон "Белые ноги"...
Впрочем, ни до служащих, ни до клиентов этого заведения Вите не было никакого дела: мощная решетка от пола до потолка, отделявшая вход в коридор второго этажа от лестничной площадки с лифтом, запиралась лично им с вечера на огромный амбарный замок.
В туалете он - по причине застарелого геморроя - пробыл долго, вышел в хорошем настроении. И сразу увидел: по ту сторону решетки, держась за нее обеими руками, стоял и смотрел на Витю большой и неудобный, странный человек с пронзительно красивым бритым лицом, несколько припухлым. Странным, в частности, казалось то, что, как и Витя, человек этот был полуголым, и каждый сантиметр его обширной, прекрасно развитой груди, а также предплечий и даже кистей рук был перегружен татуировкой. На разные темы.
Витя не сразу испугался. Вначале он решил, что это заблудший клиент престижного салона "Белые ноги". Поэтому приветливо проговорил на иврите:
- Эй, приятель! Ты слегка припозднился. Блядям тоже покой нужен.
На что странный тип, не отрывая пристального взгляда от Витиного живота, проговорил вдруг по-русски негромко, внятно и страстно:
- Сын человеческий!
Так, подумал Витя. Прелестно. Вот идет Машиах...
- Я послан к сынам Исраэля, к коленам непокорным... - продолжал тот наизусть, - речей их не убоюсь и лиц их не устрашусь, ибо они - дом мятежный...
Витя и тут все еще не испугался. Имелся у них с Зямой кое-какой опыт по очистке помещений от мессий.
- Что вам, собственно, угодно? - необычайно деликатно спросил Витя.
- Мне? Посцать, - сказать Машиах вежливо. - Пусти меня, сын человеческий! Я вижу цель свою за твоей спиной.
Витя вздохнул.
- Ссыте на здоровье. На улице, - не менее вежливо посоветовал он, правильно (редакторская привычка) выговаривая это слово.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42