- Васенька-а! - пропел любимый голос. - Мне нужен телефон этой мымры из фонда "Наружного". А я забыла дома свою записную книжку. Сбегай, мась, в спальню, она на тумбочке, в черной сумке, глянь, а... на букву "Н".
Фима поднялся и пошел в спальню - искать записную книжку жены.
На кровати, той, что ближе к окну, уютно укрытая, лежала и просматривала журнал мод Ангел-Рая. Минут сорок назад Фима, собственноручно выкупав ее (он всегда боялся, что в ванной она поскользнется и упадет, ударится, разобьется - одна из версий разветвленного вечного ужаса, сопровождавшего его после ее воскресения), уложил в постель, укрыл и вышел на минутку - послушать программу новостей. Да так и застрял в кресле с газетой на коленях. А, да - очень интересная статья Фахрутдинова о Катастрофе - будто бы не немцы спалили в печах шесть миллионов евреев, а наоборот. То есть не буквально наоборот, а... Где же эта черная сумочка?..
- Ты чего ищешь, мась? - подняв каштановую головку от глянцевой страницы, спросила Ангел-Рая.
- Да черную сумочку, - ответил растерянно Фима. - Там книжка, мне нужен "Наружный" на букву "Н".
- Господи, да я его наизусть помню: двести пятьдесят четыре шестьсот семь.
Повторяя номер, Фима подошел к снятой и лежащей, тоже уютно - на бочку - телефонной трубке. Несколько мгновений он смотрел на эту трубку, потом осторожно поднял ее. В ней слышны были совершенно естественные, на разных звуковых планах голоса. На ближнем плане переливался и звенел умоляющим колокольчиком (она к кому-то обращалась) небесный голос жены.
- Але, - сказал он, - двести пятьдесят четыре шестьсот семь.
- Ты мой золотой, - нежно проговорила она. - Все, записала. Чмок!
- А ты...
Он хотел сказать - зачем тебе книжка-то была, ты ж этот номер наизусть помнишь... но сдержался...
- Я в Духовном центре, не волнуйся, меня Агриппа довезет. А ты ложись, Васенька, тебе ведь завтра рано...
Когда, опустив трубку на рычаг, Фима зашел в спальню, Ангел-Рая уже спала, неслышно и кротко.
Несколько минут он тупо смотрел на нее, пытаясь постичь...
Бросил это, вздохнул и пошел чистить зубы.
глава 27
Темно-серый новенький "даятсу-апплауз" мчал по шоссе Иерусалим Тель-Авив.
Ури Бар-Ханина, ведущий программист американо-израильского концерна, вез своего шурина Борю Кагана на собеседование по поводу устройства на работу в некую фирму по производству сверхчувствительных оптических приборов.
Говоря иными словами, с огромным трудом и благодаря своему безупречному авторитету Юрику удалось добыть для Бори вполне достойную должность с удовлетворительным окладом. И сейчас он страшно волновался - как бы кретин Боря не ляпнул на собеседовании чего-нибудь непотребного, в своем духе и в соответствии со своими взглядами и пристрастиями.
- Главное, помалкивай, - повторял он Боре, - отвечай доброжелательно и односложно, но с достоинством. И придерживай свой поганый язык... Это вообще-то наш филиал, хотя почему-то они предпочитают называть себя американской фирмой.
- Я тебя умоляю, - рассеянно заметил на это Боря, - если они этот ебаный восточный эмират называют западным и демократическим государством...
Они уже спустились по серпантину Иерусалимского коридора и мчались распахнутой во всю ширь ослепительной долиной Аялона. По обеим сторонам дороги на желтых скошенных полях рядками были расставлены аккуратные кубики сена, и вдали урчала крошечная сенокосилка.
Юрик опустил боковое стекло и глубоко вдохнул душистый сенной ветер.
- Боже мой! - проговорил он. - Как я люблю Аялон! Несколько дней назад здесь еще и не начинали косить. Быстро они управились. Молодцы кибуцы! Хотя говорят, что они нерентабельны и съедают львиную долю налогов...
- Я готов платить налоги, - сказал никогда не плативший никаких налогов Боря, - чтобы хоть изредка видеть работающего еврея.
- Значит, ты запомнил, - повторил в десятый раз Юрик. - Ты улыбаешься и держишь за зубами свой паршивый антисемитский язык.
- Пытаюсь представить себе эту улыбочку! - пробормотал Боря.
Возле деревни хабадников они застряли в пробке. Здесь всегда по утрам бывали дорожные пробки. Боря достал сигареты и закурил. Юрик покосился на него, но промолчал. После истории с наркотиками он разрешал ему выкуривать не больше полупачки в день.
- Вон, домишко нашего Папы Римского, - кивнул Боря в ту сторону, где среди деревьев и домиков Кфар-Хабада возвышался краснокирпичный замок Любавического ребе, точная копия его бруклинского дома.
- Заткнись, сволочь! - раздельно проговорил Ури Бар-Ханина. - У меня сегодня тяжелый рабочий день.
- Ну извини, мамуля, извини. Я все никак не могу привыкнуть к твоему еврейскому происхождению.
Он помолчал минуту и вдруг спросил с почти искренней интонацией:
- Юрик, а помнишь, как мы в садике пели "В лесу родилась елочка!" и звали: "Снегурочка, явись!" А воспиталка Марина кричала: "Детки, не шумите, соблюдайте порядок! Если будет такой бардак, Снегурочка не явится!" А еще она говорила: "Нашим детям подарки приносит Дед Мороз, а американским Ку-Клукс-Клаус..."
- Господи, как ты мне надоел! - сказал Ури Бар-Ханина. - Ты все врешь, все по-прежнему... Слава Богу, что на меня это давно не действует.
- Да ты просто забыл, я клянусь тебе! Юрик! А Дед Мороз был ее ебарь, Маринкин. Она же ему давала прямо в детском саду, в мертвый час! Ты что, не помнишь? Боже, ты ничего не помнишь, кроме своих молитв!
- Боря, я же тебя просил...
- Ну, подожди, подожди, ты что - не помнишь, что он был Дедом Морозом? А когда утренник кончился и он уже переоделся и вышел на крыльцо, они прощались, они как-то надрывно поцеловались, и она вслед перекрестила его. Я видел из окна... Он шел в глубоком снегу. И сверху падал такой лохматый снег, какого больше я никогда, никогда в этой... не увижу.
- Ты все это придумал минуту назад, - сказал Юрик, и они наконец поехали.
- Я все это помнил всю жизнь, - медленно проговорил Боря, глядя перед собой. - Я никогда ничего не забываю. Я, например, помню, как крепко ты всегда держал меня за руку, когда мы танцевали в кружок. Ты тогда держал меня за руку даже крепче, чем сейчас - за шкирку.
- Господи! - с отчаянием и тоже глядя перед собой, простонал Юрик. - За что?!
Когда они уже въезжали в Тель-Авив по мосту Ла Гардиа, Боря спросил:
- Слушай, а почему, собственно, Он выбрал их на роль избранного народа?
- Кого - их? - раздраженно уточнил Юрик.
- Ну, нас. Ведь есть более достойные претенденты - шведы, например. Народ спокойный, основательный.
- Тогда никаких шведов не было, - возразил Юрик, как обычно заглатывая наживку.
- Ну... тогда китайцев. А что, смотри: этот народ даже больше подходит по условиям игры, его не нужно увеличивать, его и так - как песку морского... - Он оживился. - А что, правда - именно китайцы. Народ огромный - раз, трудолюбивый - два...
- А - три? - спросил Юрик.
- А Конфуций! - возмущенно вставил Боря.
- Боря! - твердо проговорил Юрик. - Я очень волнуюсь. Сегодня решается твое будущее. Через пять минут мы будем на месте. Я прошу тебя сосредоточиться и выглядеть - ты можешь, когда захочешь, - человеком воспитанным, респектабельным и достойным.
- Знаешь, чего бы я хотел? - перебил его Боря Каган. - Принадлежать какому-нибудь небольшому и не слишком торчащему европейскому народу. Каким-нибудь бельгийцам или шотландцам...
- Или датчанам, - насмешливо подсказал Юрик.
Боря вдруг оживился:
- Да-да! Именно Дания, именно датчане! Симпатичный, никому не наступающий на мозоли народ! К тому же, ты знаешь, старик, что датчане в годы Катастрофы спасли всех своих евреев?! Рыбаки вывезли их ночью на лодках...
Сказал и - осекся... Он ощутил вдруг с безысходной ясностью, что, и умерев, и родившись вновь, даже при других обстоятельствах и в новой шкуре, он до Страшного суда обречен чувствовать этот мир, судить о нем и совершать поступки, ведомый импульсами и предпочтениями своей древней еврейской души...
глава 28
...По утрам она работала над романом.
Уже позади осталась начальная стадия работы, когда, как муравей соломинку, несешь в тетрадь мелькнувшую мысль (пригодится, не пригодится?), живую деталь, обрывок смешного диалога, когда не знаешь еще, что пойдет в дело, когда посреди какого-то разговора вдруг замираешь, чувствуя, что эта вот, миновавшая вибрация воздуха, по неуловимой, неопределимой тональности, тоже не что иное, как строительный материал для будущей башни...
Уже были написаны несколько сцен, уже промыты кое-какие второстепенные линии сюжета, набросаны некоторые персонажи... Пора было появиться герою. Она уже знала, что это будет женщина, но пока не чувствовала, не понимала, не представляла ее... И поскольку в финале собиралась принести ее в Великую Жертву, то не торопилась. Ей было страшно: впервые в жизни она замыслила убийство...
Эта женщина будет во всем другой, и, конечно, она - в отличие от самого автора - должна любить все это маленькое, единственное для нее пространство, эту землю и населяющих ее людей, которых она считает своим народом, ведь истинная жертва - та, что за народ, за грехи его, за жизнь его, за землю... Другая жертва просто бессмысленна...
По утрам она ходила кругами по комнате, ходила, и думала, и привыкала к мысли о грядущем жертвоприношении в финале романа. И не торопилась с выбором. О, это будет отборный агнец из Божьего стада, белейший, без единого черного волоска... Каким же способом он (нет, она, она! - довольно отрока Ицхака!) будет принесен в искупительную жертву? Каким опытный резник забивает агнца: мгновенный удар в шею.
Телефон зазвонил, как обычно, так некстати, словно специально выжидали, чтоб прервать в середине фразы.
- Мамка!!
Так. Вот это то, из-за чего она никогда не отключала телефон.
- Умоляю тебя, брось все и немедленно приезжай! - Голос обрывается, дрожит.
- Ты убил человека! - с ужасом догадалась она.
- Мамка, с нами такое произошло, такое!!
- Что же такое, черт возьми, с тобой опять на мою голову произошло?
Перешел на шепот, засвистел в трубку, зашепелявил.
- Что?! Ты что, рехнулся! Откуда ты звонишь?
Шипение, торопливый неразборчивый шепот.
- Если сейчас ты не скажешь мне внятно - что именно ты выкинул, я бросаю трубку.
- Я! Выиграл!! Сто!! Тысяч!! В "ЛОТО".
- А, - сказала она. - Это нелишне. Ты вообще-то мешаешь мне работать.
- Ты что - думаешь, я вру?! Я клянусь тебе!! Все цифры... все совпадают! И этот парень в будке, который мне билет продал, он сказал, что такое раз в десять лет бывает! Мамка, умоляю!.. Я звоню с улицы... у меня этот билет, я боюсь... меня услышат... меня убьют! Приезжай немедленно, умоляю!
- Кому ты нужен, - сказала она.
Разумеется, это был один из тех финтов, которыми Шмулик кормил ее уже девятнадцать лет. Однако, судя по голосу, он, бедняга, и вправду потрясен. Видимо, придется ехать. Еще десять шекелей на эту прогулочку...
- Ладно, - сказала она, выключая компьютер, - где ты находишься?
Он стал путано объяснять торопливым полушепотом. Даже по телефону она поняла, что он весь дрожит.
- Ладно, стой там на углу, я выезжаю. И смотри не выстрели сдуру в какую-нибудь собаку.
Она зашла в комнату, которую они называли мастерской. Муж работал. Этот привычный смешанный запах красок, лака и грунтованного холста она уже не чувствовала, это был запах дома, запах всей ее жизни.
Она открыла шкаф, доставая оттуда брюки.
- Ну, что еще? - спросил муж.
- Он выиграл сто тысяч шекелей, - проговорила она раздраженно, раздеваясь.
Он рассмеялся и сказал:
- Этого нам еще не хватало! Надеюсь, ты объяснила ему, что он болван?
- Он дико возбужден и уверяет меня, что все - правда. Трясется и шепелявит.
- Его разыграл продавец билетов, какой-нибудь молодой марокканец, из тех, что так нас любят.
- Ну конечно! Но - говорю тебе, он невменяем. Я поеду, а то он там пол-улицы перестреляет...
Обернувшись на пороге мастерской, она сказала:
- Обрати внимание: он продолжает просаживать в "ЛОТО" все свое армейское пособие. Хотя давал слово. Вот сволочь! А сегодня утром опять вытащил у меня пять шекелей. Видно, в банке у него такой минус, что ему ни копейки не дают.
Муж развел руками. В одной был мастихин, в другой - тряпка.
- Меня поражает, - сказал он, - не это, а неизменная сила и свежесть твоего потрясения.
...Ну вот, еще одно утро потеряно, думала она, глядя в окно автобуса. И куда деться от этой анекдотичности существования? Я чуть ли не на последнюю десятку еду объяснять этому дрожащему от восторга идиоту, что никаких тысяч он не выигрывал... Однако этот роковой младенец, безусловно, вгонит меня в гроб лет на тридцать раньше срока... Сто тысяч! Хм... если разобраться, не такие уж большие это деньги. Ну, тридцать три тысячи долларов... Пшик... Правда, для нас обоих это была бы благословенная пауза между пытками, скажем - года полтора спокойной работы... Тьфу!.. О чем ты думаешь! Какие там сто тысяч! Над ним посмеялись, или сам он напутал что-то в цифрах, он же считать не умеет... Смешно.
Бывают, конечно, случаи, но это не про нас. Не наш путь. Наш путь мыть по вечерам полы в офисах или красить водонапорные башни. Никогда не интересовалась: как он их красит - в цветочки? В геометрические фигуры? Ведь это никакого отношения к его живописи не имеет...
А можно было бы не проживать эти деньги, а, например, купить комнату в старом каменном доме с высоченными потолками, где-нибудь в районе рынка. Использовать ее как мастерскую, а потом, когда Шмулик повзрослеет... О Господи, что со мной? Во-первых, он никогда не повзрослеет. Во-вторых, он не выиграл ни копейки. И слава Богу. Это было бы величайшим несчастьем. Всю оставшуюся жизнь он бы просаживал все деньги в разнообразных лотереях, на биржах и в казино. Он никогда не стал бы работать, если бы хоть раз он выиграл стоящие деньги. Впрочем, он и так не станет работать. Кстати, если б он действительно - не дай Бог! - выиграл бы эти несчастные сто тысяч, он, конечно, устроил бы вокруг них страшную пляску и задергал и замучил бы всех, шарахаясь от щедрого "Мамка, я решил отдать все тебе" до "Ах так! Учти, это мои деньги, и вы ни копейки не получите". Хорошо, что в нашей семье никто, никогда и ничего не выигрывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42