.."
И что б ему в уголке где-нибудь сидеть - нет, развалил свою тушу прямо посреди зала, которого и залом-то назвать стыдно: так, комната себе пять на пять.
Ребята заказали, как всегда, пива по большой, бутерброды с красной рыбкой, капустные пирожки, колбаску салями. Сидели, тянули пиво, курили и обсуждали кое-какие редакционные дела. А Буйвол продолжал возвышаться посреди зала, как утес посередь бухты. "Голубка, голубка... здесь, в горах Сванетии, глубокий снег..." И это вызывало у ребят подспудное раздражение, которое не выливалось пока ни во что конкретное.
Пока Молтобойцев не поднялся и не направился к стойке - добавить пива.
Повторяем: никто никого не собирался бить, хотя, конечно, бубнящего грузинскую колыбельную Буйвола чертовски хотелось свалить, как статую Феликса Дзержинского. Но Молтобойцев просто шел добавить пива, и, возможно, его слегка качнуло в сторону Буйвола. Короче, его шатнуло, и он присел на край стола, на тарелку с хачапури. Буйвол очнулся от дремы, слова грузинской колыбельной совсем вылетели у него из головы.
- Шеф, - сказал он, - моя шленка тут не для того стоит, чтоб ты в ней свое грязное очко полоскал.
И вот здесь версии расходятся. Гриша Сапожников уверял, что Молтобойцев ответил на лагерной фене что-то на тему - моя жопа слишком хороша для твоей шленки. А Мишка Цукес уверяет, что шеф - опять же на вышеупомянутой фене отвечал в том смысле, что в твоей шленке я свою жопу побрезгую полоскать.
Как бы там ни было и что бы он там ни сказал, но главному редактору Молтобойцеву мгновенно врезали так, что он свалился на стол, перевернулся и пошел стулья считать.
Само собой, подвывая "Шефа бьют!", весь наличный состав ведущей газеты "Регион" кинулся на Буйвола.
В это время сотрудники экскурсионного бюро "Тропой Завета", навесив замок на дощатую дверь, собрались было по домам, но, поднявшись из полуподвального этажа в холл и услышав звон и крики из помещения бара, они, конечно же, устремились разнимать дерущихся.
Они врезались в гущу мелькающих локтей, кулаков и подошв, молотя направо и налево. Ведь нечасто им, в их напряженной трудовой деятельности, удавалось оттянуться по-человечески.
Но человек-гора Буйвол был несокрушим. Его метелили с четырех сторон, он только поворачиваться успевал.
Гриша Сапожников бегал меж дерущимися, пытаясь долбануть Буйвола ногой в пах, но попадал не в тот пах и не в пах вообще. Его унял Мишка Цукес, заорав: идиот, оставь в покое наши яйца!
Минут через пять драка вывалилась в холл, а потом и на террасу, полукругом выходящую на улицу Пророков. Запахло нарушением общественного порядка. Дирекции Духовного центра ничего не оставалось, как вызвать наряд полиции.
А дальше все шло уже по накатанному сценарию.
Дирекция Духовного центра ручалась за всех и вся.
Окровавленного, но удовлетворенного поворотом событий Молтобойцева увез домой на свой машине политический обозреватель Перец Кравец.
Буйвола забрали в полицию.
Журналисты "Региона", прихватив экскурсовода из "Тропы Завета", пошли добирать вечер в забегаловке "Мама", что на углу улицы Агриппас...
...Заплаканная Мария, расставив по местам перевернутые столы и стулья, мыла посуду своими полными, сильными руками, привыкшими рассыпать по клавиатуре бриллиантовые пассажи Четырнадцатого этюда Шопена...
Она даже не заметила, как в баре появился запоздалый пьяненький и удивительно тихий Фредди Затирухин. Когда оглянулась - он стоял возле стойки, умоляюще посматривая на выставленные пирамидками баночки пива "Туборг".
- Не дам! - остервенело сказала Мария. - Пошел вон. Я закрываюсь.
- Маша! - взмолился смиренный Затирухин. - Налей каплюшку. Я счас уйду.
- Чтоб вы все сгорели, - сказала она, открывая банку и наливая пиво в бокал. - Боже, с кем я имею дело изо дня в день...
Она домывала посуду, время от времени стирая сгибом мокрой кисти руки катящиеся по лицу слезы, а пьяненький Фредди, навалившись на стойку, допивал свой бокал.
Но, видно уж, звезды встали так, что этот вечер добром закончиться не мог. И теперь уже кажется странным, что никто не предвидел того, что, собственно, и должно было произойти.
Ведь смешно и представить, что Буйвол мог стерпеть нанесенное ему оскорбление. Элементарная логика подсказывала, что он должен был вернуться с подкреплением.
Он и вернулся с тремя грузинскими бугаями, одним родным и двумя двоюродными своими братьями.
Смерч налетел на безвинного Затирухина, допивающего свое пиво. Смерч сгреб его в охапку, поднял за ворот рубахи, легко, как мартышку, так что Фредди чуть не задохнулся.
- Пидор!! - проревел этот смерч в бледную физиономию президента Затирухина. - Я из тибья харчо сделаю! котлету! пельмень в шоколаде! Ти знаешь, сучара, кто я?!
- Да! - пролепетал помертвевший от страха Затирухин. - Вы - повар!
Его просто унесли с собой. Буйвол уже не повторил ошибки, ведь сказано раз и навсегда: ДЦРД - заведение культурное, Духовный центр русской диаспоры.
На пустырьке, зажатом меж двух центральных и оживленнейших улиц Иерусалима (пустынных, впрочем, в ночной этот час), из президента Затирухина четверо грузинских поваров варганили отвратительное блюдо. Криков никто не слышал. Да были ли они, крики, и что, кроме писка, могло прозвучать из цыплячьей груди пьяненького, блюющего кровью президента, а также главного редактора, репортера, поломойки и вышибалы порнографической газетки "Интрига", которую приличный человек и в руки-то взять побрезгует...
глава 33
Она в тот раз посмеялась над Мишей, с изрядным, надо сказать, оттенком горечи. А ведь напрасно. Если вдуматься - над чем смеяться? Над своей постоянной изнуряющей нищетой? Над своими стараниями элегантно ее прикрыть?
А может, и вправду пуститься во все тяжкие - имеется в виду, конечно, это жульничество, этот... маркетинг. И как это технически осуществлять? Вот Миша говорил, надо какие-то объявления развешивать с гнусными намеками на колоссальные заработки и высокую почему-то потенцию...
Что делать, что делать?.. С одной стороны - денег нету ни хрена, а с другой, подумала она, - а как же мое имя? Моя, извиняюсь, известность?.. Мог бы стать распространителем чего бы то ни было, возьмем - Бунин Иван Алексеевич?
Да ни черта бы он не распространял, вдруг зло подумала она, его в эмиграции содержали богатые и добрые евреи, влюбленные в русскую литературу. А мне здесь ни одна собака говенного чека на картошку не выпишет...
Псевдоним! - вдруг осенило ее. Распространять "Группенкайф" под псевдонимом, например Джаваха. Нет, кроме шуток... Ну, не Джаваха, а... Старосветская. Маша Старосветская. И вообще - отнестись к этому как к новому сюжету. Она предвидела на этом пути неожиданные ситуации и забавные повороты темы. Поэтому, составляя текст объявления, не прибегла к своему литературному дарованию. А жаль.
"Сколько можно терпеть?! - писала она. - До каких пор нами
будут помыкать израильские работодатели?! Все, кто готов
сотрудничать с новой мощной фирмой, позвоните нам, и мы укажем
вам источник невиданных доходов. Звонить вечером.
Маша". (По утрам она работала над романом.)
На другой день она выехала в город и развесила объявления.
И стала ждать телефонных звонков.
Так, переодетая служанкой, знатная венецианская дама, скрыв густо напудренное лицо под черной полумаской, окольными переулками пробирается на гудящую карнавалом площадь - в ожидании таинственных встреч.
Часть третья
"Душа моя пожелала любить их,
хотя они этого и не заслуживают."
Мидраш
глава 34
Все сны ее были прошиты автоматными очередями. Длинная, рваная от взрывов перфолента снов с дырочками от разрывных пуль...
Она перевернулась на бок, села, спустила ноги с кровати и прислушалась. Интересно, слышны ли эти учебные взрывы, например, в Лоде? В Тель-Авиве?
Стараясь не ступать по холодному полу всей босой ступней, она перебежала комнату и юркнула к мужу под одеяло. Он не проснулся, спал как убитый после сдвоенного дежурства. Она обняла его за шею и сказала сдавленным шепотом - не ему, который ее не слышал, а себе:
- Весной опять поедем в кибуц... Там тихо, небо звенит... Толстячок на эстраде под Майкла Джексона отчебучивает... Кондрашка с Мелочью будут повсюду гонять, от счастья балдеть.
Сегодня Зямин муж даже телефонного звонка не услышал.
- Рон, - проговорила она тихо, не дожидаясь знакомого голоса в трубке. - Когда меня выгонят с работы и на мое место придет какой-нибудь нормальный редактор, я настоятельно советую вам не звонить ему ночью, по крайней мере - от часу до шести.
- Вы хотите сказать, что спали? - удивился Рон Кац.
- Нет, - вздохнула она, - я не спала. Тут, у меня на голове, наша армия тренируется защищать меня от врагов... Что новенького?
- Вы читали этот гнусный бред Переца Кравеца в "Регионе"?
- Насчет пришествия Машиаха? Но ведь это не Перчик заявляет, а рав Баба Мотя... Хотя я с вами согласна: материал специфический. Вы хотите писать на эту тему?
- Да! И со всей бескомпромиссностью! Дело в том, что Машиах не придет и - как в той песенке поется - даже не позвонит. Пока эти суки будут вразнос торговать страной - он и носа не кажет. Либо уж, когда нас арабы совсем в резервацию загонят, он явится, чтоб левым зубы повышибать и ноги пообломать.
- Мм-да, у вас оригинальная концепция явления Мессии народу.
- Да это никакая не концепция, - энергично возразил Кац, - я просто говорю вам, что будет. В настоящее время в Израиле проживают четыреста потомков царя Давида, каждый из которых может стать Мессией.
- И вы знаете их поименно? - осторожно спросила Зяма.
- Конечно! Вот я, например!
- Спасибо, Рон, - сказала Зяма. - Надеюсь, вы вспомните, что я всегда хорошо к вам относилась...
...На рассвете, как обычно, - звонок Хаима:
- Майн кинд?
- Я готова, Хаим. - Сегодня она даже успела кофе выпить.
- С Божьей помощью - выезжаем...
Вот так, вероятно, он говорил: "С Божьей помощью - выезжаем", когда восемнадцатилетним пареньком, связным Хаганы, выходил в очередной рейс, сопровождая очередную группу беженцев через границы, до Турции, а там - на старых посудинах - до Палестины.
- А как же через границы? - спросила она Хаима однажды.
- Были лазейки, - ответил он уклончиво. - Конечно, подкупали... Однажды вагон с беженцами, спасенными из Биркенау, отогнали в тупик. Я сопровождал их, это было в сорок шестом. Ну, я подкупил рабочих золотыми часами, и вагон прицепили куда надо.
- Ты знаешь, - сказала Зяма, вдруг вспомнив, - мне мой дед всегда на все даты упрямо дарил золотые вещи - кольца, цепочки. А я не люблю золото, я люблю медь, кожу, черненое серебро. И я страшно злилась на него - зачем ты даришь такие дорогие украшения, когда я их все равно не ношу?! На восемнадцатилетие я выпрашивала у него джинсы, тогда они только в моду входили. Что ты думаешь? - торжественно преподносит в коробочке на черном бархате золотые серьги с сапфиром. А я сапфир терпеть не могу. Я говорю деда, ты что - издеваешься? Тогда он мне говорит: мамэлэ, ты принадлежишь к такому народу, что в любую минуту должна быть готова подкупить охранника в гетто.
- Твой дед был умницей. Он много пережил?
- О! Поверь, нам не хватит дороги, если я начну рассказывать. До сих пор я узнаю о нем все новые и новые истории. Он был человеком сумасшедших авантюр, - она сказала по-русски - "головорез". - Я не знаю, как это будет на иврите... По-английски - scapegrace. Ты ведь понимаешь по-английски?
- Да, - сказал он, - понимаю. Я хорошо знаю английский, вернее, когда-то хорошо знал. Но с сорок шестого не говорю на нем.
- Почему? - удивилась Зяма.
Он взглянул на нее и улыбнулся. И промолчал.
Рассказал потом, несколько дней спустя. Он вел машину в рассветной пасмурной мгле - это был один из тех дней, когда кажется, что вот-вот отверзнутся небеса и хлынут потоки, а небеса все не отверзаются, и природа и люди томятся несвершенным, зависшим в воздухе дождем...
- Помнишь, мы говорили недавно об англичанах? - вдруг спросил Хаим.
Зяма сначала не вспомнила, потом поправила его:
- Насчет английского языка.
- Язык - это народ, - резко ответил Хаим. - Ты знаешь, сколько кораблей с беженцами потонули из-за того, что англичане не пускали в Палестину спасенных из лагерей евреев? Это было уже после войны, когда весь мир знал правду о сожженных в печах миллионах... Один наш корабль - я был сопровождающим - они взяли в море на абордаж и проводили в порт, в Хайфу. Оттуда обычно вывозили на тюремных суднах на Кипр, в лагеря интернированных. Ну, в порту за нас взялся один капитан британских войск. Настоящий англичанин - подтянутый, лощеный... Форма на нем безукоризненно сидела. Я сказал ему, что говорить надо со мной, я, мол, за старшего. Он посмотрел на меня и весело усмехнулся... Я ему говорю - на корабле несколько беременных женщин, на сносях. Позвольте, они сойдут на берег. Он поджал губы, но согласился. Я сказал - а как же их дети, вот, маленькие дети - двух, трех, пяти лет? Ведь они погибнут без матерей. И когда он разрешил, чтобы дети остались с матерями, я отобрал почти всех маленьких детей на судне, как будто это дети этих женщин.
- Но - документы?
- Не было никаких документов! - сказал Хаим. - Это одно из условий провоза беженцев. Никаких документов. Капитан не мог проверить, хотя понимал, что я добиваюсь своего, и страшно злился. Потом я сказал: разве можно разлучать семьи? Послушайте, ведь вы, англичане, - цивилизованные люди. Что здесь будут делать эти несчастные женщины с детьми без мужей? Он молчал, наливаясь злостью, а я подбирал липовых мужей липовым женам. Кстати, некоторые потом и правда сошлись, ведь это все были ошметки семей: где жена спаслась, где - муж, где - из всей семьи только пятилетняя девочка... Он повторил жестко: - Ошметки семей. Непарная обувь... И, знаешь, мне удалось оставить чуть ли не полкорабля... И он все понимал, этот капитан, но не мог доказать. Я видел, как его колотило от ненависти... Потом нас, оставшихся, перевели на его корабль и повезли на Кипр, в лагерь. Этой же ночью он избил меня до полусмерти...
- Как? Прямо там, на корабле, на виду у всех?
- Нет, конечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42