.. Вот только - что брехня, а что правда? Последнее время ей попадались все какие-то несамостоятельные, ничтожные прилипалы. Приходилось не роман крутить, а поить, кормить и предоставлять ночлег. Естественно, с бесплатной девушкой, так их растак! Чаще провинциалы, которые приезжают в Москву, чтобы сразу в кино или на телек. Так их и ждут! А ведь устраиваются! Как, - неизвестно. Взятки, что ли, дают? Надоели ей мужики с жадным блеском в глазах. Но не по её поводу. А по поводу денег, славы, - то есть всего того, что составляет хорошую жизнь. А потом можно выбрать себе что-нибудь и получше Марины. Так они и делали, сволочи. И уходили они легко, легчайше: поцелуйчик в проборчик и прощай, родная, мне было так хорошо с тобой. Еще бы плохо!
Тут их разнообразные мысли прервала сиреневолицая тетка, - она завопила.
- Сколько можно повторять! В восемь закрываемся! Барышни, а барышни! Уж мужики ушли, а вы все прохлаждаетесь!
И махнула по их столику грязнущей тряпицей.
Девушки вскочили.
- Слушай, Наталь, пойдем ко мне, - зазывно блестя карими живыми глазами, предложила Марина, - возьмем ещё бутылочку и потрепемся, разберемся, что к чему. Я же тут недалеко, "Хрусталь" знаешь, на Горького?
- А мама... - Только и сказала Наташа, уже идя за своей новой подругой, которая ей так нравилась! И можно будет поговорить ещё о Шурике. Но мама... Она не любит, когда Наташа ходит к малознакомым людям, когда приходит поздно... И еще: Наташа с ужасом смотрела, как Марина энергично засовывает в висевшую на плече сумку бутылку коньяка.
Но мама была далеко, а Марина тут, рядом.
ВОТ ТАКАЯ КВАРТИРА.
Дом был действительно тот, в котором расположился магазин "Хрусталь". На тихоходном лифте с бархатными диванчиками поднялись они на пятый этаж. Дверь квартиры тоже была солидной: обтянута кожей, с глазком и блестящей старинной пластинкой, на которой вязью было написано: Профессор Ардашин.
Наташа затрепетала: у них в доме ни у кого не было такой красивой двери и такой пластинки. Может, сам Маринин дед откроет им дверь?.. (у Наташи не было ключа, мама всегда ждала её и открывала дверь, зорко оглядывая дочь).
Марина открыла дверь ключом.
Никакого профессора Наташа не увидела, а увидела в одном из кресел, в передней-холле, маленькую старушечку, которая смотрела телевизор, стоящий в дальнем углу холла. Еще там был кожаный диванчик,столик и большая ваза на полу с какими-то травами и листьями.
Наташа тихо сказала старушке: здравствуйте. На что та немедленно откликнулась.
- Здравствуйте, здравствуйте, коль не шутите. Ох, кака молодень-ка! Как яблочко наливное! И отколь ты, Маринка, таких девок берешь?
- Моя дальняя родственница, Пелагея Власьевна, - небрежно сообщила Марина и обратилась к старушке, - Пелагея Власьевна, согрейте чайник, мы кофе будем пить и прошу вас не лезть со своими беседами, нам надо поговорить.
Личико у старушки было маленькое и пухлое, в каких-то мешоч ках, как у хомячка, на плечах - старая спортивная кацавейка, на ногах обрезанные валенки. Все это никак не вязалось с дверью, домом, профессором... А старушка, видно, разозлилась на Маринино жесткое обращение. Личико её перекосилось, губки совсем ушли в рот из-за отсутствия зубов, - и странно было увидеть на этом сказочно-добродушном личике злобное выражение. Но она ничего не ответила, а павой-павочкой уплыла в дверь налево. Там, наверное, была кухня.
Наташа вошла в комнату вслед за Мариной и внутренне ахнула. Если бы у неё хватило воображения представить профессорскую квартиру, она представила бы её именно так. Но, увы, воображения у Наташи не было, - почти не было, и потому картины на стенах и фотографии господ в темных деревянных рамках, и темный шкаф с дымчатыми зеркальными стеклами, и тахта зеленого бархата (она, конечно, не знала, что это не тахта, а оттоманка - из турецкого), и ковер на полу (а у них на стенах!), и прекрасная цветная посуда, и фигурки из фарфора и книги, книги, книги в высоких, до высоченных потолков шкафах, - все это ввергло её в шоковое состояние.
Марина снисходительно наблюдала за ней, давая Наташе время опомниться. Разница в годах у них была не такая уж большая - лет пять (но пять лет в этом возрасте немало), а Марина смотрела на Наташу, как на несмышленого ребенка, в чем и была права. Она понимала, что испытывает сейчас Наташа.
Тут, - никуда не деться, - придется раскрыть Маринину тайну, которую она тщательно скрывала и которую в последнее время, улучая минутку, пыталась навязать Марининым гостям бабка её, Пелагея Власьевна.
А история началась давно, аж в 1914 году, ещё до империалис - тической или, если хотите, первой мировой войны.
Из деревни Супонево прибыла в Москву деревенская девушка Па - лашка. И была она такая маленькая-маленькая, аккуратненькая, но и фигуристая, с круглым улыбчивым личиком, ясными серыми глазками и косой в руку.
Хозяину-профессору она сразу приглянулась (по-человечески, а не как-то там нехорошо), да и ехала Палашка к нему по рекомендации родственницы, служившей горничной у самого, говорят, Пуришкевича.
У профессора (по каким-то страшенным наукам) была и другая квартира, большая, - на Ильинке, где проживала его жена, Маргарита Францевна, дама немолодая, с ихним сыном - Ильёй, а самого профессора звали Николай Ильич.
Палашка же служила только старому профессору: стирала, гото - вила, научилась по книжке г-жи Молоховец, Илья её грамоте научил.
А тут после войны случилась революция, и профессор в одно часье от такой беды помер (вот уж не стала бы Пелагея помирать с такой малости!). Мадам Францевна укатила в Париж, квартиру ту вроде бы забрали, и Илья Николаевич, тоже уже немолодой, переехал в эту однокомнатную, на Тверскую. Стал служить Советской власти, за что она и не отобрала эту кабинетную квартиру у профессора.
Долго ли, коротко, а стали Палага и Илья Николаевич вместе жить, как муж и жена вроде, только что не расписывались в загсе и не венчались в церкви. Конечно, хотелось бы Палаге этого, но он никогда о том не заговаривал, а она не смела. И так ладно: живет, как у Христа за пазухой. Хотя женщины к нему ходили. Тогда Палага устраивалась на кухне, на диванчике, и иной раз всплакивала. Женщины, конечно, были не ей чета: с гортанным хохотком,в шляпках, перчатках, все в духах. Но ни одна надолго не задерживались, и опять в свои права вступала Палага. Один только разговор у них случился интересный, это было уже в тридцатые годы,
Палага - не девочка, да и ему шестой десяток пошел.
Лежали они в постели, и Илья Николаевич вдруг Палагу обнял крепко, чего никогда не делал, и сказал. - Ты для меня родной человек, я тебя никогда не брошу, хотя бы в память о папе. Ты уж прости, что ко мне женщины приходят и ты им прислуживать должна, но я им не нужен, им мои деньги, мое положение, мое богатство нужны, а тебе, мне так думается, я сам нужен, тем более, что ни о каком богатстве ты и не знаешь.
Она действительно не знала: давал он ей деньги на продукты, на подарки да в деревню. А что там книги или картинки эти на стенах, так почем она знала, какие они. Да и вообще на них и не смотрела никогда - висят, и пусть висят. Так вот, сказал он ещё тогда и такое. - Я тебе все завещаю, запомни. Ты - моя родственница. Поняла?
Чего не понять, значит, помалкивать в тряпочку. Умер Илья Ни - колаич уже совсем старым, самой-то Палаге за шестьдесят перевалило и оказалось, что она единственная владелица этой квартиры и всего того, что в ней есть. Конечно, женского осталось немного. Илья Николаич все про книги и картины говорил, когда болел. Внушал ей: это Коровин, это Шагалка какой-то, это Левитан и разные другие. Это все, говорил, миллионы стоит, но ты не продавай. Пока жива будешь, не продавай, а начнешь помирать - сдай все в музей. Денег тебе на жизнь хватит, да ещё царские золотые у меня есть. И показал, - где.
Стала Пелагея жить одна. Скучно. И выписала из своей деревни внучатую племяшку, Маринку. Прописала её, - правдами,неправдами. Больше, неправдами. Сначала Маринка была услужливой, а старше стала, так злыдня злыднем сделалась. Да гонористая! На телек, вишь, её пристроили. А в деревне-то родный брательник остался, - Санек. Маринка ни бабку за родню не держит, ни Санька... А того даже в гости почти что не допускает. И бабку свою передо всеми в домрабки свои определила!
Такая вот история.
- По одной. - Заявила Марина, наливая коньяк в рюмки.
Наташа забормотала было что-то, но поговорить хотелось по ду - шам, и она кивнула.
- Ну, что ты думаешь насчет супермена? - Спросила Марина.
... Что думала Наташа?.. Ничего, пожалуй. А вот эмоции захлестывали.
- Ничего, - сказала она, - я ему телефон дала...
- А ты?
- Что я? - Удивилась Наташа.
- Ты-то телефон у него взяла? - Марина разозлилась за такую безмозглость: надо же - не взять телефон!
- Конечно, нет, - гордо заявила Наташа, - очень мне надо телефон брать.
Марина присвистнула.
- Теперь ищи ветра в поле! Жди, как же, позвонит он! Наивняк ты зеленый.
- А почему ты думаешь, что не позвонит?.. - Упавшим голосом спросила Наташа.
... Конечно, не позвонит. Почему она решила, что он позвонит? Какой-то девчонке, которая и слова-то толкового не сказала за вечер. Марина права никогда! И, она, наверное, заплакала бы, если б не Маринин вопрос.
- Ты что, влюбилась, что ли, до опупения?
Наташа пробормотала, что он ей понравился, - стыдно было признаться, что влюбилась за какие-нибудь полчаса!
Марина поставила диагноз.
- Все ясно. Влюбилась. А теперь ждать звонка, как у моря погоды?
Наташа с надеждой посмотрела на Марину.
- А что делать?
- Действовать надо. Конечно, отличный вариант, если он сам позвонит. Пригласить сюда, сотворить мини-компашку, выпить, закусить,как говорится, погулять, потанцевать медленные танцы...
- Почему - медленные? - Раскрыла широко глаза Наташа.
- Потому что медленные танцы - сексуальны, поняла?
Партнер чувствует тебя, ты - партнера, единое целое, искра, и отсюда безумное желание. Откуда ты такая взялась на мою голову? Ты что, медленные танцы никогда не танцевала?
- Танцевала, - опустив голову, ответила Наташа.
Марина торжествующе вскрикнула.
Уверена, что Так не танцевала!
Вдруг интересная мысль пришла ей в голову, и она вкрадчиво, спросила.
- А может, ты вообще девственница?.. Ну-ка, ну-ка, отвечай старшему товарищу. И чтоб не врать! Ну-ка...
Наташа аж затряслась от стыда. Марина угадала. Мама настолько запугала Наташу разными ужасными историями о беременных девочках,брошенных мужчинами, о юных самоубийцах, о грязных болезнях, которыми можно запросто заразиться... Короче, Наташа боялась мужчин. Однако Шурика Наташа почти не боялась, он был другой, не из маминых рассказов.
Донесся голос Марины.
Я тебя внимательно слушаю.
Наташа поняла, что соврать не посмеет и не сумеет, и выдавила.
- У меня ещё никого не было...
- Та-ак! Случай клинический.
Наташа сбивчиво стала оправдываться.
- Я боюсь, ведь всякое может случиться. И мама говорит, что если не девушка, то жених, то есть муж, может запросто бросить и ещё ославить, и вообще... И потом, все будут пользоваться и бросать, пользоваться и бросать... И ещё аборты. Мама меня предупредила обо всем, потому я и сама не хочу.
Марина смотрела на тоненький пробор в светлых длинных волнис - тых волосах, на опущенные темные густые, как щеточка, ресницы, наманикюренные пальчики, теребящие красненький шелковый шарфик,и думала.
... Да, эта самая мама абсолютно права. Поматросят и бросят,особенно такую пичугу, хорошо еще, если не влипнет! А потом пойдет череда мужиков, провались они! А там и слава, которая бежит, скачет, летит уже впереди тебя. И отказывать становится нелепо. И жениться никто из них не собирается. А зачем? Когда можно и так.
- Боишься. Ну бойся, на здоровье, всю жизнь. Сиди под подолом у мамочки. Волков бояться - в лес не ходить. Чего ж ты тогда бежала, как настеганная, в кафе? Чего выпиваешь? Боишься, а выпиваешь. Боишься, а с Шуриком знакомишься и телефончик даешь с ходу, а? Если уж бояться, как мама велит, тогда и Шурика побоку: никаких встреч, никаких бесед. А вдруг он тебя?.. Ну, ладно, не трясись.Только я логики не вижу. Или - одно, или другое. А жизнь, милая моя, это лес, как ни крути, люди - волки. Надо только овцой не быть и тогда все - хоккей. Ну, запрешься ты на все засовы, загородишься от мира, состаришься, и что?
Ты прости, но твоя мама маленько чокнутая. Теперь стыдно замуж девушкой выходить. Смотри сюда: ты выходишь замуж. Ты девушка. А он оказывается импотент или хуже - голубой, или развратник-садист? Как тогда? Что тебе скажет мама? (Наташа сидела, как пришибленная. Сейчас она думала, что права Марина. А когда говорила мама, она думала, что права мама... Она потянулась за сигаретой...
- Нет уж! Чтобы меня обвинили в развращении малолетней? Никаких сигарет!
Марина вытянула сигарету из дрожащих Наташиных пальцев. Пос - мотрела на неё и вдруг сжалилась.
- Ладно, возьму грех на душу, кури. Легче станет - оттягивает. Только ты сразу не вдыхай полным горлом, а так, тоненькой струйкой, потихоньку, медленно...
Наташа взяла сигарету и стала истово учиться курить. Поти - хоньку вроде бы получалось, но голова кружилась.
- Мариш, а ты? Как ты живешь?
Я? - Марина небрежным жестом стряхнула пепел в пепельницу, курила она много. - Я, - не девственница, чему рада. У меня были мужчины... Да ты не багровей, ничего ужасного в этом нет. Мне было хорошо с ними, им со мной. Я им благодарна и, надеюсь, они - мне. Замуж я собираюсь нескоро, - погулять ещё охота, - и она повторила, - главное, чтобы слава худая не шла. Мужики хуже баб, любят трепаться о своих победах, сплетники!
Надо домой, надо срочно домой, думала Наташа. У Марины красиво, но ей хочется в свой дом, к маме... А потом остаться одной и обо всем, что произошло, долго думать. Скорее домой!Но тут раздался телефонный звонок, Марина взяла трубку. И тут же сделала огромные глаза.
- Да, узнаю. Шурик из Дома журналистов. А у вас голос особенный.Как вы на меня вышли? А-а... Да, она была у меня, только что ушла.
... Как? Это САМ Шурик? Разыскивает ее? Вот тебе, Мариша, и "никогда"! А Марина говорила.
- Зачем в кафе?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41