Скоро я узнал, что мне придется принять участие в этой войне, но не сразу выяснилось, в каком качестве. Месяца два наркомат не давал мне нового назначения, наконец мои рапорты о желании принять непосредственное участие в боевых действиях были удовлетворены, и меня послали на Карельский перешеек командиром пограничного батальона.
В мирное время пограничники охраняют границу, во время войны воюют. Так повелось издавна в советских пограничных войсках, комплектуемых, как правило, из хорошо проверенных, особо стойких, отлично обученных кадров.
Война была недолгой, но тяжелой и кровопролитной. Географические условия действовали на наших бойцов и командиров изматывающе. Глубокие снега, сорокаградусные морозы, пронзительные ветры мешали воевать, мешали жить.
Противник лучше был подготовлен к боям в этой климатической обстановке. Он оборонялся на заранее подготовленной, глубоко эшелонированной укрепленной линии со множеством долговременных огневых точек, сооруженных из железобетона и увенчанных броневыми колпаками. А для обороны, как известно, требуется в несколько раз меньше сил, нежели для наступления. Враг воевал на местности, которая была им отлично изучена. Он был в хорошей спортивной форме, предельно натренирован и фанатичен.
Тем не менее части Красной Армии наносили белофиннам один удар за другим, методично уничтожали их опорные пункты и продвигались в глубь вражеской территории. Умный и коварный противник оставлял на занятой нами земле многочисленные подразделения стрелков и автоматчиков, целые лыжные батальоны с задачей дезорганизовать функционирование войсковых тылов, рвать коммуникации, нападать на госпитали, штабы, склады. Легкие, подвижные группы шюцкоровцев были мастерами такой вот "малой" войны и доставляли нашему командованию много хлопот.
На борьбу с диверсионными отрядами были брошены пограничные батальоны и другие войска НКВД. Базируясь в тылу действующей армии, мы охраняли подъездные пути, линии связи, тыловые учреждения, выслеживали, вылавливали и уничтожали вражеских лыжников. Не помогали им ни хорошая боевая и спортивная подготовка, ни природная приспособленность к суровым северным условиям, ни заграничное автоматическое оружие, ни удобное обмундирование, ни фанатичный национализм. Мне неоднократно случалось подымать батальон в атаку, и тогда белофинны, как правило, бежали, бросая оружие, снаряжение и не принимая рукопашного боя. Видимо, они хорошо усвоили, что страшнее русского штыкового удара ничего не бывает.
Наибольшую опасность представляли одиночные финские автоматчики и снайперы, засевшие на деревьях в белых маскировочных халатах и совершенно сливавшиеся со стволом и ветками, запорошенными снегом. Советские бойцы прозвали их "кукушками", видимо, за одиночество и "древесный" образ жизни. "Кукушки" имели задачу выводить из строя командный состав. Наши командиры и политработники очень скоро перестали носить далеко видные знаки различия, но "кукушки" все же ухитрялись узнавать начальников по кобуре пистолета, портупее, командирским полушубкам и стреляли без промаха. Ни на минуту нельзя было снять маскхалат, чтобы не выделиться из среды бойцов.
Пограничники берегли своих командиров, не спускали с них глаз и часто своими телами заслоняли от вражеского огня.
Загадочный, неяркий северный пейзаж таил для нас немало иных неожиданностей, из которых весьма опасной были мины. Противник закапывал их прямо в снег, и бойцам приходилось почти беспрерывно работать миноискателями. За несколько месяцев войны мы обезвредили десятки минных полей, обеспечивая свою собственную безопасность и уберегая от потерь двигавшиеся к фронту полевые войска.
Быть проводниками у частей Красной Армии тоже входило в наши функции. До самой передовой сопровождал их частенько командир роты Александр Федорович Козлов, кадровый пограничник, умелый и храбрый воин. Не однажды он со своим подразделением громил белофинские гарнизоны, засевшие на каком-нибудь хуторе или в деревушке, захватывал пленных и трофеи. Он также отлично вел разведку прилегающей местности, устраивал рейды в районы скопления вражеских диверсионных групп. За финскую кампанию правительство наградило его орденом Красного Знамени. Пришлось мне повстречаться с ним и в грозную годину Великой Отечественной войны.
Личный состав батальона был хорошо подготовлен к ведению боевых действий в природных условиях Карельского перешейка. Многие пограничники раньше служили в этих краях, у всех была великолепная физическая закалка и отличные моральные качества. Подобно личному составу других частей НКВД, мы единогласно отказались от спирта, входившего во фронтовой паек. Нашим парням не требовалось спиртное для поднятия духа, он у них и без того был высок. Одеты все были тепло, на базе имелись теплые блиндажи, регулярно получали горячую пищу, много двигались, и никакой мороз нам не был страшен.
Тяжелей, чем всем другим, приходилось мне. Я был старше, и со здоровьем не все обстояло благополучно: временами обострялся хронический бронхит, которым наградили меня еще в 20-е годы болотистые леса Западной Белоруссии. На морозе, особенно при сильном ветре, было трудно дышать, лицо покрывалось коркой льда и болело, как от ожога. Но я всячески старался виду не показывать, что слаб и болен, в минуты отдыха шутил, смеялся, скрывая свое состояние. А бойцы, народ смешливый, отзывчивый на юмор, охотно подхватывали шутку и не замечали, как нелегко приходится их командиру.
Любил я своих подчиненных, по-отечески заботился о них. И они не однажды спасали меня от верной гибели, а между собой за возраст, юмор и вечную заиндевелость прозвали дедом Морозом. Я не сердился за прозвище. Пусть мне едва только перевалило за сорок, но все же по сравнению с двадцатилетними ребятами, если учесть прожитое и пережитое, вполне мог сойти за деда.
Славные парни окружали меня на войне. Среди многих запомнился старшина Иван Сергеевич Сидоров, который отличался в поисковых группах и операциях по ликвидации "кукушек". Батальон чаще всего действовал мелкими подразделениями в радиусе 10 километров от места дислокации.
Ведь против нас враг тоже не выставлял полков и дивизий, а обходился небольшими отрядами и даже одиночными диверсантами. Поэтому мы рассредоточивались по разным направлениям и наводили порядок на угрожающих участках. Поисковые группы нередко приводили "языков", допрос которых помогал выявлять и уточнять осиные гнезда диверсантов. "Кукушек" засекали благодаря усиленной визуальной разведке и военной хитрости. Главным было установить местонахождение снайпера, снять его с дерева особого труда не представляло.
Передвигаться обычно приходилось по пояс в снегу, оружейная смазка на холоде и ветру замерзала. Не дай бог притронуться к металлу обнаженной рукой кожа намертво прилипала и оставалась на нем клочьями. Трудно было на морозе оказывать первую помощь раненым - кровотечение остановишь, а от обморожения, случалось, не убережешь.
Никогда не изгладятся из памяти фронтовые карельские вечера, когда бойцы, свободные от разведывательной и караульной службы, собирались у костра послушать ротного балагура, этакого Васю Теркина погранвойск. Посмеются, вспомнят милые сердцу места, родных и близких, прочтут письма из дома, а потом заведут песню. Даже не запоют, а она как бы сама возникнет в солдатском сердце, вырвется на волю и зазвучит под снежными еловыми лапами, нависшими над самой головой.
Маршевых песен не пели, они для строя. А в час досуга и для души лучше нет песни старинной, народной.
Из-за острова на стрежень,
На простор речной волны,
начнет запевала, не торопясь, со вкусом и проникновенно. А хор крепких, слегка простуженных и чуть хриплых голосов подхватит:
Выплывают расписные
Стеньки Разина челны!
Бывало, командир роты Александр Козлов, сидя в сторонке, заслушается, смуглое худощавое лицо его просветлеет, глаза подернет дымка мечтательности. Он у нас волжанин, и богатырская песня о Стеньке Разине и несчастливой персидской княжне - его личная, дорогая, кровная.
Озорство и лихость просторной русской песни, прославленное в ней святое мужское братство близки моим парням. Костер бросает неровные блики на простые, ледяными ветрами обмытые лица ребят курских, новгородских, полтавских, и в груди погорячеет, размякнет всегдашнее напряжение.
У командира батальона на войне мало свободного времени, сплошной недосуг, и все равно урву минутку, постою за елью, послушаю. А над базой, затянутое облаками, висит черное небо, к ночи стихает ветер, не шелохнется ветка в лесу. На одно лишь мгновение представится, будто нет ни боев, ни крови, ни могил в насквозь промерзшей земле, а есть только хорошие люди, неизвестно почему вдруг очутившиеся в зимнем искрящемся лесу и вспомнившие в песне самое им дорогое и близкое... Задумаешься так, заслушаешься, а где-то недалеко вроде швейная машинка внезапно прострочит: та-та-та-та! А в ответ полетит граната: бум! Это шюцкоровские лыжники нарвались на наш караул. Мигом обрывается песня, раздается команда:
- В ружье!
И взвод, а то и рота уходит в морозную дымку на ликвидацию непрошеных ночных гостей. Нередко батальону приходилось действовать и в сложной, запутанной обстановке, совершенно самостоятельно, автономно от армейских частей, на свой страх и риск. Однако личный состав, проявляя стойкость, храбрость и находчивость, всегда с честью выполнял боевые задачи.
За финскую кампанию наша армия накопила немалый боевой опыт, на практике постигала науку взламывания укрепленной обороны, борьбы с диверсионными группами противника и многое другое.
Богатые уроки из участия в советско-финляндской войне извлек и я для себя. Сам того не зная, в 20-е и 30-е годы я как бы готовился к наиболее жестоким и кровавым сражениям 40-х годов, когда решался вопрос - быть или не быть Советской стране.
Наверное, мне повезло, что к Великой Отечественной войне я подошел не зеленым новичком, а хлебнувшим немало лиха, обстрелянным солдатом, подпольщиком, разведчиком, партизаном и командиром. Да и не один я был во всеоружии военного опыта, а многие советские люди. И это, в числе многих других важных факторов, безусловно помогло нам решить острейший исторический конфликт первой половины XX века в свою пользу.
Удивительные по трудности и разнообразию испытания выпадали на долю моего поколения, сильно поредели его ряды, но одна бесспорная мысль служит мне утешением: мы не зря принесли жертвы, кровью нашего и последующих поколений оплачена нынешняя мирная жизнь советского народа и других народов планеты. А что может украсить любую судьбу, как не сознание честно выполненного долга!
После победоносного завершения советско-финляндской войны у меня не было очередного отпуска, я получил новое назначение, сдал батальон, распрощался с боевыми друзьями и с походным чемоданом в руке пошел навстречу будущему, скрытому от меня непроницаемой завесой времени.
Война все ближе подкрадывалась к нашим границам. Не увидеть ее грозных предзнаменований мог только крайне самонадеянный человек. Зловещая действительность рассеивала всякие иллюзии относительно джентльменских намерений гитлеровских громил.
Полтора года провел я в капиталистической Европе, выполняя специальные задания.
Длительное время мне довелось находиться в сопредельном государстве, чья прогерманская ориентация выявлялась чем дальше, тем больше. Внешне все обстояло как нельзя лучше: нас уверяли в теплых добрососедских чувствах, а за нашей спиной точили острый нож.
Согласно указанию Центра, чтобы не привлечь внимания вражеской контрразведки, я морем добрался до соседнего государства, там сел на поезд и с севера по железной дороге приехал в страну, в которой мне надлежало работать.
В одном вагоне со мной ехали немецкие летчики, одетые в свою серо-голубую форму, украшенную всеми характерными регалиями. Сомнений не оставалось: в сопредельном государстве сосредоточивались части гитлеровских военно-воздушных сил.
Первого мая 1941 года вместе с товарищем по работе Алексеем Алексеевичем я выехал в один из портовых городов. У нас была задача проверить, какие грузы прибывают сюда и каково их назначение.
Было хмурое, туманное утро. На душе тяжелым камнем лежала тревога, но в дороге мы не преминули мрачно пошутить относительно того, как нам приходится встречать веселый первомайский праздник. На Родине в этот час все приготовились к параду, демонстрации, к торжествам. Повсюду звучит праздничная музыка, царит радостное оживление, и мало кто знает, какие грозные тучи собираются в небе.
Прибыли на побережье, сняли в гостинице номер. Алексей Алексеевич остался в номере и завалился спать (у него были основания не появляться в людных местах), а я сел в трамвай и поехал в порт.
В плотном утреннем тумане трамвай тащился медленно. На остановках входили и выходили пассажиры. Эта монотонность убаюкивала меня. Я глядел в окно на чистенькие городские улицы, наблюдал чинную, размеренную жизнь проснувшегося города и перестал обращать внимание на своих попутчиков. А они тем временем понемногу почти все вышли. На одной из остановок вагон оказался заполненным полицейскими. Куда ни взглянешь - всюду поблескивают портупеи, форменные пуговицы, лоснятся откормленные физиономии.
Мне стало очень неуютно. "Ну и ну,- подумал я.- Чекист в логове зверя".
С абсолютно безразличным лицом, будто ничего не произошло, словно каждый день мне приходится ездить в битком набитом полицейскими трамвае на разведывательное задание, я стал глазеть в окно и даже позевывать, приготовившись разыграть роль заблудившегося в незнакомом городе легкомысленного обывателя. Понемногу окончательно успокоился. Трамвай продолжал неторопливо дребезжать уже в районе порта. "Однако куда это они собрались так рано и почему их так много?"
Моя некрупная штатская фигурка в пальто и шляпе, затерявшаяся среди их пуговиц, револьверов и галунов, не произвела на стражей порядка никакого впечатления.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77