https://wodolei.ru/catalog/unitazy/gustavsberg-nordic-2310-zhestkaya-24910-item/
Помимо гостей на площади собралась целая толпа зевак, из которых одни были одеты едва ли не лучше, чем приглашенные, а другие — в жалкие лохмотья хуже тоудовских.
Когда он подошел к церкви, приглашенные уже скрылись за ее массивными дверями. Попытки Тоуда выяснить у зевак имена виновников торжества ни к чему не привели. Оставшиеся на площади все свое внимание перенесли на ожидание невесты и ни на миг не хотели отвлекаться ради того, чтобы объяснить бродячему «трубочисту» суть дела.
Наконец невеста появилась на площади, выйдя из ворот ни много ни мало самой мэрии, здание которой располагалось как раз напротив церкви. Сопровождал невесту высокий седовласый джентльмен — ее отец, выступавший с такой гордостью и радостью, словно сам был женихом на этой свадьбе.
А радоваться было чему: если уж молодые надумали обвенчаться зимой, то о лучшей погоде для дня свадьбы и мечтать было нельзя. Яркое солнце сияло на чисто вытертом ватными облаками и теперь безупречно голубом небе. Жимолость, обвивавшая каменные стены церкви словно праздничными гирляндами, была украшена бриллиантами крупной росы. Клумбы покрывали нежные облачка цветущих подснежников и веселые золотинки мать-и-мачехи, уже попадавшиеся Тоуду в полях и распустившиеся здесь, на взрыхленной земле, в полную силу.
В общем, нельзя было винить Тоуда в том, что он, расчувствовавшийся и умиленный этой красотой, несколько расслабился и просмотрел приближение кое-кого из чуть задержавшихся важных гостей. А были среди них весьма заметные персоны, такие, например, как парочка епископов, наряженных в праздничные пурпурно-черные одеяния. Неплохой компанией для них были четверо высоких, сильных, в полной форме, почетных стражников. Судя по их грозному и надменному виду, этот квартет был удостоен чести никак не меньшей, чем охрана какого-нибудь лорда.
Очнувшемуся Тоуду оставалось только вздрогнуть и икнуть от страха. Влип он основательно, ибо вслед за пурпурной парочкой и рослым квартетом на площади появился блестящий черный автомобиль, до поры до времени скрывавшийся в одном из примыкавших к площади переулков. Из чрева машины вынырнуло не менее восьми (!) человек в синей форме — полиция! Полицейские, все — важные офицерские чины, проследовали в церковь, лишь на миг залив площадь сполохами синего пламени своих парадных мундиров.
Эта синяя вспышка вернула Тоуда к реальности. Он очень пожалел, что вовремя не предусмотрел такого поворота событий. Пока что внешне все было спокойно, но внутренний голос убежденно твердил Тоуду: что-то здесь не так.
Тем не менее Тоуд тряхнул головой и поборол свое паникующее второе «я», которому пришлось по-тихому удалиться и попридержать на время язык. Сам же Тоуд пробился сквозь напирающую толпу зрителей и оказался в первом ряду — у самого выхода из церкви, там, где наблюдать за появлением свадебной процессии было удобнее всего.
Пройдя по площади под градом пожеланий счастья, невеста с отцом скрылись за дверями церкви. Устроители свадьбы позаботились и о тех, кто остался снаружи. Пока в церкви шел обряд венчания, зрителям были вынесены пирожки и горячий пунш, что подкрепило их силы и согрело в этот солнечный, но все же не жаркий день. Наконец послышались звуки органа, исполняющего свадебный марш. Зрители замолчали и поспешили занять места поближе к дверям церкви. Вскоре тяжелые створки распахнулись, открывая путь новобрачным.
Вся эта праздничная кутерьма совсем вскружила Тоуду голову. Даровая еда притупила осторожность, а бесплатная выпивка и вовсе помогла забыть о каких-то опасностях в таком прекрасном, согретом ярким солнцем мире. Тоуд вместе со всеми зрителями весело смеялся, шутил и даже присоединился к паре песен, исполнявшихся импровизированным народным хором, помогая себе дирижировать связкой длинных щеток.
Не обратив внимания на посланные ему судьбой предупреждения в виде появления епископов, стражи и полиции, Тоуд осознал всю серьезность опасности, нависшей над ним, когда кто-то из зевак поинтересовался у него:
— Ты-то здесь как, официально?
— Я? — ничего не понимая, переспросил Тоуд.
— В смысле — по службе, не иначе? Собеседник Тоуда ухмыльнулся и вдруг добродушно расхохотался. Тоуд не придумал ничего лучше, как рассмеяться вместе с ним. Эх, если бы он только знал…
— Молодые идут! — пронесся по площади веселый крик, сопровождавшийся мощными аккордами свадебного марша, доносившимися из церкви.
Тоуд все еще пытался вернуться в беззаботную атмосферу праздника, все еще убеждал себя, что никакой опасности нет. Ну что плохого ждать от счастливых жениха и невесты, что может быть от него нужно гордым и довольным родителям? Какую опасность может таить в себе процессия дядюшек и тетушек, братьев и сестер, кузин и кузенов, епископов и…
— Епископов?! — сдавленно прошептал Тоуд, опускаясь с небес на землю.
Благовест, отбиваемый церковными колоколами, зазвучал для него тревожным набатом. Парочка епископов, на которых Тоуд до того не обратил внимания, появилась на пороге, предвещая появление кого-то еще более грозного и опасного. И он появился — облаченный в еще более пурпурную мантию, с огромным, больше, чем у всех других, крестом, он шагнул вперед; от его пасторского посоха, казалось, исходила святая благодать.
Хотя… благодать не благодать, это уж кому как. Тоуд, например, присмотревшись к лику святого отца, чуть не упал в обморок: ему ли было не знать это лицо, лицо его светлости лорда-епископа, в крышу оранжереи которого довелось угодить Тоуду при вынужденном десантировании с борта падающего аэроплана.
Последние свои силы Тоуд направил на то, чтобы, пятясь, затеряться в толпе. Безуспешно: зрители стояли сплошной стеной, не желая расступаться ни на дюйм. Вынужденный оставаться в первом ряду, он с отчаянием наблюдал, как за спиной его светлости показались четыре стражника, а с ними — не кто иной, как тот самый дворецкий, некоторое время назад подававший Тоуду в постель деликатесы и нектары. Да, это был Прендергаст — собственной персоной.
— И он тут! — охнул Тоуд, только сейчас осознав, куда он влип.
Женихом на свадьбе, гостем которой он оказался по прихоти судьбы, был не просто кто-то из местной знати, а сын и наследник владельца той усадьбы, где он, Тоуд, провел три дня на тех же правах, что птенец кукушки в чужом гнезде.
Он еще раз попытался протиснуться в толпу. Снова безрезультатно. Словно живая стена подпирала его сзади. Потом в глазах Тоуда зарябило от череды синих мундиров, появившихся на церковном пороге. Столько полицейских сразу он еще никогда не видел. Может быть, страх помог разыграться воображению, но Тоуду показалось, что не только все приглашенные, но и вся толпа зевак облачилась в синюю форму. Тем не менее он абсолютно верно угадал причину появления на этой свадьбе такого количества блюстителей закона: вслед за роем синих пчел, выпорхнувших из улья, в дверях церкви показался крестный отец невесты — комиссар полиции (и тоже собственной персоной).
«Кто же отец жениха? — успел спросить себя Тоуд. — Неужели сам лорд-епископ?»
— Так и есть! — простонал он, зажатый между живой стеной и косяком церковной двери.
Деваться было некуда. Словно в кошмарном сне, ставшем явью, Тоуд оказался в шаге от самых опасных для него людей — не в силах что-либо предпринять для своего спасения: ни отступить, ни убежать, ни испариться, да что там — далее отойти на шаг назад не представлялось возможным.
Появился фотограф, за которым по пятам следовал ассистент, тащивший на себе всю дребедень и все приспособления, необходимые для того, чтобы сделать хорошие снимки. Яркие вспышки дополнили мысленную картину: Тоуд вдруг увидел себя моряком, сражающимся со штормами и ураганами и внезапно заметившим на горизонте огни далеких маяков. В его душе затеплилась слабая надежда. Еще можно спастись, подумал Тоуд. Нужно просто затаиться, слиться с общим фоном и переждать! Может быть, в праздничной суматохе его и не заметят.
— Нет, ну кто в такой день станет обращать внимание на какую-то там жабу, — успокаивал себя Тоуд, забыв о том, как он одет.
— Трубочист! Давайте-ка его сюда! На счастье! Быстро-быстро, вставай сюда, приятель! Трубочист приносит счастье — это верная примета!
Это был голос ассистента фотографа. Трубочист на свадьбе действительно считается верным вестником удачи, всегда приносит новобрачным счастье, а фотографу, предусмотревшему его появление в нужный момент, наверняка сулит лишнюю золотую гинею к гонорару.
К Тоуду, более всего желавшему в этот момент слиться со стеной, а еще лучше — провалиться сквозь землю, потянулись руки, вознамерившиеся проделать абсолютно противоположное: вытащить его на всеобщее обозрение.
— Нет, нет! — запротестовал он. — Меня не надо! Это не я. То есть я, но не он!..
Все было напрасно. Никто не слушал его жалких стенаний. Тоуда вытащили и выпихнули на середину церковной лестницы, а затем втащили и впихнули в самый центр свадебной процессии, приготовившейся к фотографированию. Его воткнули в первый ряд — между женихом и невестой, а стража, офицеры полиции и епископы выстроились вокруг него в некотором подобии почетного караула — к превеликому удовольствию молодых, их родителей, гостей, зевак — всех, кроме самого Тоуда.
Ослепительная магниевая вспышка. Вторая.
— И еще разок! Улыбочку! — привычно скомандовал фотограф. — Эй, ты, трубочист, улыбнись! Что у тебя за физиономия — как на похоронах?
Ах, как всем было хорошо, как весело, как все они были счастливы! И Тоуд, поддавшись общему воодушевлению, улыбнулся, сначала слегка, потом — во весь рот, от уха до уха; вот он усмехнулся, вот засмеялся, вот захохотал во весь голос… Старые пороки и вечные привычки взяли свое. Тщеславие, стремление быть в центре внимания, купаться в лучах славы, мечты стоять под вспышками фотоаппаратов в окружении знатных и важных людей — все это заставило Тоуда забыть об опасности и на миг почувствовать себя победителем, триумфатором, виновником этого торжества. Трюк с переодеванием сработал великолепно. Никто не узнал его…
— Минуточку! — окликнул Тоуд фотографа. — Еще разок. Сдается мне, что я плоховато вышел, — на потеху публике и новобрачным заявил он. — Давай-ка снимем меня в профиль. Так я лучше смотрюсь. Остальные там, на фоне, пусть не расходятся и улыбаются. Готовы? Улыбочку!
О тщеславие! О самовлюбленность! О глупость, помноженная на жажду прославиться любой ценой! За одним-единственным счастливым мигом следует неизбежное, неминуемое, полное боли и страданий падение.
В толпе зрителей произошло какое-то смятение, раздался обвиняющий возглас, за которым послышались слова, произнесенные знакомым Тоуду женским голосом. Слишком знакомым…
— Это не трубочист! — прокричала она. — Это жаба! Тоуд Жаба! Самозванец, который хотел обманом завладеть моим сердцем, овладеть моей душой и телом! Это он…
Вот она шагнула вперед, к церковным дверям, еще более грозная, массивная, величественная и необъятная в своем праведном гневе, чем тогда, в столь же необузданном порыве радушия. Жена трубочиста!
— Он прикончил моего законного мужа, чтобы занять его место! — вопила она. — Он убийца! Убийца, говорю я вам!
Никакое обвинение не могло быть выдвинуто, сформулировано и брошено более ясно, четко и понятно любому. В этих кратких фразах было названо все: мотивы преступления, его безжалостный исполнитель, его страдающая жертва…
— Он убил, убил его, чтобы занять его место! Убийца! Убийца!
Может быть, Тоуд и пытался что-то сказать в свое оправдание, что-то возразить, но лучше бы он этого не делал.
Он запомнил еще одну огненную вспышку — последний снимок, сделанный фотографом. Но куда лучше запомнились ему другие вспышки и молнии, метнувшиеся к нему: восемь синих, четыре черных и две обвиняюще-пурпурных. А потом все кончилось: мир рухнул и погрузился во тьму. Тоуд был пойман, схвачен, скручен, втиснут в наручники, закован в ножные кандалы, связан веревками, на руках отнесен к черной машине без окон и брошен в ее черное чрево. Недолгая стремительная поездка в жестком, трясущемся фургоне — и Тоуд снова оказался в подземной тюрьме городского Замка, мрачной, черно-серой, отчаянно-безнадежной.
Под усиленным конвоем его провели по длинной, показавшейся бесконечной лестнице, уходящей в глубину темницы, почти протащили по низким, сырым коридорам; перед ним лязгнули, а за ним с грохотом захлопнулись стальные решетки и толстые, непробиваемые, исцарапанные ногтями узников двери… Все это продолжалось целую вечность, пока наконец Тоуда не втолкнули в самую дальнюю, самую хорошо охраняемую камеру для самых опасных преступников, туда, где не было места надежде и лишь отчаяние было верным спутником оказавшегося в этих стенах узника.
Тоуд снова был лишен свободы.
XI HABEAS CORPUS
Можно себе представить, какой сенсацией общенационального масштаба стал арест Тоуда, а точнее, его повторное заключение под стражу и водворение в тюрьму после нескольких лет безуспешных поисков дерзкого беглеца. Редчайший случай — чтобы столь осторожный и хитроумный преступник попался в руки полиции в самый разгар свадьбы, именовавшейся в светском обществе не иначе как бракосочетанием года.
Фотограф, сделавший исторические снимки, на которых Наводящий Ужас Тоуд был запечатлен (в профиль) между ничего не подозревающими женихом и невестой, мог с чистой совестью увольняться с работы и припеваючи жить остаток своих дней на гонорары, полученные за публикацию этих фотографий. Ассистент же в свою очередь мог себе позволить не ходить больше в ассистентах. Его успешная карьера в качестве личного фотографа светской знати была несомненно предрешена.
Арестовавшие Тоуда офицеры полиции были немедленно отмечены начальством за проявленные бдительность, доблесть и бесстрашие и в самое кратчайшее время получили повышение по службе, все как один став заместителями комиссара. Ливрейных лакеев мгновенно аттестовали как дворецких высшей категории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Когда он подошел к церкви, приглашенные уже скрылись за ее массивными дверями. Попытки Тоуда выяснить у зевак имена виновников торжества ни к чему не привели. Оставшиеся на площади все свое внимание перенесли на ожидание невесты и ни на миг не хотели отвлекаться ради того, чтобы объяснить бродячему «трубочисту» суть дела.
Наконец невеста появилась на площади, выйдя из ворот ни много ни мало самой мэрии, здание которой располагалось как раз напротив церкви. Сопровождал невесту высокий седовласый джентльмен — ее отец, выступавший с такой гордостью и радостью, словно сам был женихом на этой свадьбе.
А радоваться было чему: если уж молодые надумали обвенчаться зимой, то о лучшей погоде для дня свадьбы и мечтать было нельзя. Яркое солнце сияло на чисто вытертом ватными облаками и теперь безупречно голубом небе. Жимолость, обвивавшая каменные стены церкви словно праздничными гирляндами, была украшена бриллиантами крупной росы. Клумбы покрывали нежные облачка цветущих подснежников и веселые золотинки мать-и-мачехи, уже попадавшиеся Тоуду в полях и распустившиеся здесь, на взрыхленной земле, в полную силу.
В общем, нельзя было винить Тоуда в том, что он, расчувствовавшийся и умиленный этой красотой, несколько расслабился и просмотрел приближение кое-кого из чуть задержавшихся важных гостей. А были среди них весьма заметные персоны, такие, например, как парочка епископов, наряженных в праздничные пурпурно-черные одеяния. Неплохой компанией для них были четверо высоких, сильных, в полной форме, почетных стражников. Судя по их грозному и надменному виду, этот квартет был удостоен чести никак не меньшей, чем охрана какого-нибудь лорда.
Очнувшемуся Тоуду оставалось только вздрогнуть и икнуть от страха. Влип он основательно, ибо вслед за пурпурной парочкой и рослым квартетом на площади появился блестящий черный автомобиль, до поры до времени скрывавшийся в одном из примыкавших к площади переулков. Из чрева машины вынырнуло не менее восьми (!) человек в синей форме — полиция! Полицейские, все — важные офицерские чины, проследовали в церковь, лишь на миг залив площадь сполохами синего пламени своих парадных мундиров.
Эта синяя вспышка вернула Тоуда к реальности. Он очень пожалел, что вовремя не предусмотрел такого поворота событий. Пока что внешне все было спокойно, но внутренний голос убежденно твердил Тоуду: что-то здесь не так.
Тем не менее Тоуд тряхнул головой и поборол свое паникующее второе «я», которому пришлось по-тихому удалиться и попридержать на время язык. Сам же Тоуд пробился сквозь напирающую толпу зрителей и оказался в первом ряду — у самого выхода из церкви, там, где наблюдать за появлением свадебной процессии было удобнее всего.
Пройдя по площади под градом пожеланий счастья, невеста с отцом скрылись за дверями церкви. Устроители свадьбы позаботились и о тех, кто остался снаружи. Пока в церкви шел обряд венчания, зрителям были вынесены пирожки и горячий пунш, что подкрепило их силы и согрело в этот солнечный, но все же не жаркий день. Наконец послышались звуки органа, исполняющего свадебный марш. Зрители замолчали и поспешили занять места поближе к дверям церкви. Вскоре тяжелые створки распахнулись, открывая путь новобрачным.
Вся эта праздничная кутерьма совсем вскружила Тоуду голову. Даровая еда притупила осторожность, а бесплатная выпивка и вовсе помогла забыть о каких-то опасностях в таком прекрасном, согретом ярким солнцем мире. Тоуд вместе со всеми зрителями весело смеялся, шутил и даже присоединился к паре песен, исполнявшихся импровизированным народным хором, помогая себе дирижировать связкой длинных щеток.
Не обратив внимания на посланные ему судьбой предупреждения в виде появления епископов, стражи и полиции, Тоуд осознал всю серьезность опасности, нависшей над ним, когда кто-то из зевак поинтересовался у него:
— Ты-то здесь как, официально?
— Я? — ничего не понимая, переспросил Тоуд.
— В смысле — по службе, не иначе? Собеседник Тоуда ухмыльнулся и вдруг добродушно расхохотался. Тоуд не придумал ничего лучше, как рассмеяться вместе с ним. Эх, если бы он только знал…
— Молодые идут! — пронесся по площади веселый крик, сопровождавшийся мощными аккордами свадебного марша, доносившимися из церкви.
Тоуд все еще пытался вернуться в беззаботную атмосферу праздника, все еще убеждал себя, что никакой опасности нет. Ну что плохого ждать от счастливых жениха и невесты, что может быть от него нужно гордым и довольным родителям? Какую опасность может таить в себе процессия дядюшек и тетушек, братьев и сестер, кузин и кузенов, епископов и…
— Епископов?! — сдавленно прошептал Тоуд, опускаясь с небес на землю.
Благовест, отбиваемый церковными колоколами, зазвучал для него тревожным набатом. Парочка епископов, на которых Тоуд до того не обратил внимания, появилась на пороге, предвещая появление кого-то еще более грозного и опасного. И он появился — облаченный в еще более пурпурную мантию, с огромным, больше, чем у всех других, крестом, он шагнул вперед; от его пасторского посоха, казалось, исходила святая благодать.
Хотя… благодать не благодать, это уж кому как. Тоуд, например, присмотревшись к лику святого отца, чуть не упал в обморок: ему ли было не знать это лицо, лицо его светлости лорда-епископа, в крышу оранжереи которого довелось угодить Тоуду при вынужденном десантировании с борта падающего аэроплана.
Последние свои силы Тоуд направил на то, чтобы, пятясь, затеряться в толпе. Безуспешно: зрители стояли сплошной стеной, не желая расступаться ни на дюйм. Вынужденный оставаться в первом ряду, он с отчаянием наблюдал, как за спиной его светлости показались четыре стражника, а с ними — не кто иной, как тот самый дворецкий, некоторое время назад подававший Тоуду в постель деликатесы и нектары. Да, это был Прендергаст — собственной персоной.
— И он тут! — охнул Тоуд, только сейчас осознав, куда он влип.
Женихом на свадьбе, гостем которой он оказался по прихоти судьбы, был не просто кто-то из местной знати, а сын и наследник владельца той усадьбы, где он, Тоуд, провел три дня на тех же правах, что птенец кукушки в чужом гнезде.
Он еще раз попытался протиснуться в толпу. Снова безрезультатно. Словно живая стена подпирала его сзади. Потом в глазах Тоуда зарябило от череды синих мундиров, появившихся на церковном пороге. Столько полицейских сразу он еще никогда не видел. Может быть, страх помог разыграться воображению, но Тоуду показалось, что не только все приглашенные, но и вся толпа зевак облачилась в синюю форму. Тем не менее он абсолютно верно угадал причину появления на этой свадьбе такого количества блюстителей закона: вслед за роем синих пчел, выпорхнувших из улья, в дверях церкви показался крестный отец невесты — комиссар полиции (и тоже собственной персоной).
«Кто же отец жениха? — успел спросить себя Тоуд. — Неужели сам лорд-епископ?»
— Так и есть! — простонал он, зажатый между живой стеной и косяком церковной двери.
Деваться было некуда. Словно в кошмарном сне, ставшем явью, Тоуд оказался в шаге от самых опасных для него людей — не в силах что-либо предпринять для своего спасения: ни отступить, ни убежать, ни испариться, да что там — далее отойти на шаг назад не представлялось возможным.
Появился фотограф, за которым по пятам следовал ассистент, тащивший на себе всю дребедень и все приспособления, необходимые для того, чтобы сделать хорошие снимки. Яркие вспышки дополнили мысленную картину: Тоуд вдруг увидел себя моряком, сражающимся со штормами и ураганами и внезапно заметившим на горизонте огни далеких маяков. В его душе затеплилась слабая надежда. Еще можно спастись, подумал Тоуд. Нужно просто затаиться, слиться с общим фоном и переждать! Может быть, в праздничной суматохе его и не заметят.
— Нет, ну кто в такой день станет обращать внимание на какую-то там жабу, — успокаивал себя Тоуд, забыв о том, как он одет.
— Трубочист! Давайте-ка его сюда! На счастье! Быстро-быстро, вставай сюда, приятель! Трубочист приносит счастье — это верная примета!
Это был голос ассистента фотографа. Трубочист на свадьбе действительно считается верным вестником удачи, всегда приносит новобрачным счастье, а фотографу, предусмотревшему его появление в нужный момент, наверняка сулит лишнюю золотую гинею к гонорару.
К Тоуду, более всего желавшему в этот момент слиться со стеной, а еще лучше — провалиться сквозь землю, потянулись руки, вознамерившиеся проделать абсолютно противоположное: вытащить его на всеобщее обозрение.
— Нет, нет! — запротестовал он. — Меня не надо! Это не я. То есть я, но не он!..
Все было напрасно. Никто не слушал его жалких стенаний. Тоуда вытащили и выпихнули на середину церковной лестницы, а затем втащили и впихнули в самый центр свадебной процессии, приготовившейся к фотографированию. Его воткнули в первый ряд — между женихом и невестой, а стража, офицеры полиции и епископы выстроились вокруг него в некотором подобии почетного караула — к превеликому удовольствию молодых, их родителей, гостей, зевак — всех, кроме самого Тоуда.
Ослепительная магниевая вспышка. Вторая.
— И еще разок! Улыбочку! — привычно скомандовал фотограф. — Эй, ты, трубочист, улыбнись! Что у тебя за физиономия — как на похоронах?
Ах, как всем было хорошо, как весело, как все они были счастливы! И Тоуд, поддавшись общему воодушевлению, улыбнулся, сначала слегка, потом — во весь рот, от уха до уха; вот он усмехнулся, вот засмеялся, вот захохотал во весь голос… Старые пороки и вечные привычки взяли свое. Тщеславие, стремление быть в центре внимания, купаться в лучах славы, мечты стоять под вспышками фотоаппаратов в окружении знатных и важных людей — все это заставило Тоуда забыть об опасности и на миг почувствовать себя победителем, триумфатором, виновником этого торжества. Трюк с переодеванием сработал великолепно. Никто не узнал его…
— Минуточку! — окликнул Тоуд фотографа. — Еще разок. Сдается мне, что я плоховато вышел, — на потеху публике и новобрачным заявил он. — Давай-ка снимем меня в профиль. Так я лучше смотрюсь. Остальные там, на фоне, пусть не расходятся и улыбаются. Готовы? Улыбочку!
О тщеславие! О самовлюбленность! О глупость, помноженная на жажду прославиться любой ценой! За одним-единственным счастливым мигом следует неизбежное, неминуемое, полное боли и страданий падение.
В толпе зрителей произошло какое-то смятение, раздался обвиняющий возглас, за которым послышались слова, произнесенные знакомым Тоуду женским голосом. Слишком знакомым…
— Это не трубочист! — прокричала она. — Это жаба! Тоуд Жаба! Самозванец, который хотел обманом завладеть моим сердцем, овладеть моей душой и телом! Это он…
Вот она шагнула вперед, к церковным дверям, еще более грозная, массивная, величественная и необъятная в своем праведном гневе, чем тогда, в столь же необузданном порыве радушия. Жена трубочиста!
— Он прикончил моего законного мужа, чтобы занять его место! — вопила она. — Он убийца! Убийца, говорю я вам!
Никакое обвинение не могло быть выдвинуто, сформулировано и брошено более ясно, четко и понятно любому. В этих кратких фразах было названо все: мотивы преступления, его безжалостный исполнитель, его страдающая жертва…
— Он убил, убил его, чтобы занять его место! Убийца! Убийца!
Может быть, Тоуд и пытался что-то сказать в свое оправдание, что-то возразить, но лучше бы он этого не делал.
Он запомнил еще одну огненную вспышку — последний снимок, сделанный фотографом. Но куда лучше запомнились ему другие вспышки и молнии, метнувшиеся к нему: восемь синих, четыре черных и две обвиняюще-пурпурных. А потом все кончилось: мир рухнул и погрузился во тьму. Тоуд был пойман, схвачен, скручен, втиснут в наручники, закован в ножные кандалы, связан веревками, на руках отнесен к черной машине без окон и брошен в ее черное чрево. Недолгая стремительная поездка в жестком, трясущемся фургоне — и Тоуд снова оказался в подземной тюрьме городского Замка, мрачной, черно-серой, отчаянно-безнадежной.
Под усиленным конвоем его провели по длинной, показавшейся бесконечной лестнице, уходящей в глубину темницы, почти протащили по низким, сырым коридорам; перед ним лязгнули, а за ним с грохотом захлопнулись стальные решетки и толстые, непробиваемые, исцарапанные ногтями узников двери… Все это продолжалось целую вечность, пока наконец Тоуда не втолкнули в самую дальнюю, самую хорошо охраняемую камеру для самых опасных преступников, туда, где не было места надежде и лишь отчаяние было верным спутником оказавшегося в этих стенах узника.
Тоуд снова был лишен свободы.
XI HABEAS CORPUS
Можно себе представить, какой сенсацией общенационального масштаба стал арест Тоуда, а точнее, его повторное заключение под стражу и водворение в тюрьму после нескольких лет безуспешных поисков дерзкого беглеца. Редчайший случай — чтобы столь осторожный и хитроумный преступник попался в руки полиции в самый разгар свадьбы, именовавшейся в светском обществе не иначе как бракосочетанием года.
Фотограф, сделавший исторические снимки, на которых Наводящий Ужас Тоуд был запечатлен (в профиль) между ничего не подозревающими женихом и невестой, мог с чистой совестью увольняться с работы и припеваючи жить остаток своих дней на гонорары, полученные за публикацию этих фотографий. Ассистент же в свою очередь мог себе позволить не ходить больше в ассистентах. Его успешная карьера в качестве личного фотографа светской знати была несомненно предрешена.
Арестовавшие Тоуда офицеры полиции были немедленно отмечены начальством за проявленные бдительность, доблесть и бесстрашие и в самое кратчайшее время получили повышение по службе, все как один став заместителями комиссара. Ливрейных лакеев мгновенно аттестовали как дворецких высшей категории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33