Но Рэт поступил так, как только и мог поступить: карабин стропы был накрепко прицеплен к нужному кольцу на стенке фюзеляжа. Перегнувшись через борт и сиганув вниз, Тоуд недолго пребывал в свободном падении. Вскоре резкий рывок и шелест шелка над головой оповестили, что парашют раскрылся и вместо стремительного падения самоубийце-неудачнику предстоит долгий плавный спуск.
При этом самолет, вознамерившийся было любой ценой доставить Тоуда куда-нибудь поближе к башням и стенам Замка, освободившись от веса пилота и словно почувствовав это, из последних сил взлетел повыше, перевалил через Замок и медленно (к счастью, никому не повредив) упал на пустой в это время года луг.
Тоуд тем временем осваивался с новой реальностью: погода, судя по всему, не располагала к парашютным прыжкам. Ветер забавлялся с ним, как с игрушкой, швыряя из стороны в сторону, чередуя спуски с подъемами, от чего у Тоуда перехватывало дыхание, кружилась голова, а желудку явно не сиделось на месте. Вот таким — беспорядочным, неравномерным и хаотичным — оказался его путь от борта самолета до земли.
Как это бывает со всеми баловнями судьбы, он не стал рассыпаться в благодарностях за подаренную жизнь, а сосредоточился на перечислении выгодных для себя сторон случившегося.
— Итак, начнем с того, что я жив, — сказал он себе. — И остаюсь прежним Toy дом, несравненным и неподражаемым Toy дом, каким я был до попытки благородного самопожертвования. Становится очевидным, что мне не было суждено не только умереть, но и быть пойманным и схваченным. А следовательно, остается ждать, когда парашют мягко опустит меня на ровном месте (как я и мечтал совсем недавно), где я смогу решить, в какую сторону пойти и что предпринять ради будущих свершений. Летать, конечно, дело хорошее. Пока летаешь. Но вот теперь я заявляю, что в возвращении к покинутой земле тоже есть какая-то прелесть. Остается только догадываться, какие новые победы готовит мне судьба, учитывая уже свершенное мною и еще не реализованный потенциал моей гениальности.
Земля неуклонно приближалась, и это стало беспокоить нашего парашютиста. Дело в том, что вместо ожидаемого поля, огорода, на худой конец — сада или лужайки перед дачным домиком, прямо под ним оказалось поместье, куда большее, чем Тоуд-Холл, с внушительным домом, напоминавшим скорее дворец, с большими флигелями, хозяйственными постройками, оранжереями, конюшнями и всем прочим, что подобает иметь в действительно большой и богатой усадьбе.
К ужасу Тоуда, он планировал прямо в центр усадьбы. Дергая поочередно за все стропы парашюта, он отчаянно пытался изменить направление полета. Все было напрасно.
— Ну хоть чуть-чуть, — бормотал Тоуд, отчаянно борясь с очередной стропой. — Мне и нужно-то самую малость…
Манипуляции с парашютом не дали никакого эффекта, тревога Тоуда неуклонно перерастала в панику, и вот он уже истерически замахал всеми лапами сразу, представляя собой весьма комичное зрелище. Разумеется, толку от этого тоже не было никакого. Судьба сохранила Тоуду жизнь (по крайней мере пока), но явно вознамерилась покарать его за что-то.
То, на что неотвратимо пикировал Тоуд, было огромной, сверкающей, вымытой до блеска оранжереей, полной ярко-зеленых тропических растений и многокрасочных цветов. Несомненно, буйная зелень должна была бы смягчить приземление, но Тоуд предпочел бы оказаться без такой подушки, учитывая отделявшую его от джунглей прозрачную преграду.
К тому же скорее всего такая посадка будет сопровождаться страшным звоном и грохотом, на который сбегутся все обитатели поместья, что изрядно осложнит задачу незаметного исчезновения отсюда. Впрочем, пока что Тоуд не видел внизу никого — ни садовников, ни дворников, — кто мог бы стать свидетелем его приземления.
Сверкающие стекла и ажурные металлические конструкции крыши оранжереи приближались с устрашающей быстротой. Вот они еще далеко — чистенькие, совершенные, элегантные, где-то под ними зелень пальм и лиан, и вдруг — удар! грохот! треск! звон! — и Тоуд…
…Тоуд оказался…
…Постепенно приходя в себя, он вынужден был признать, что находится не «над» или «под», а скорее «посреди» или «между», а то и просто «в». Верхняя половина тела, голова и передние лапы торчали с внешней стороны конструкции, в которую он угодил. Острые обломки дерева, металла и осколки стекла со всех сторон вонзились в его летное снаряжение, и только качество и плотность обмундирования спасли Тоуда от более страшного, чем дюжины синяков, ссадин и неглубоких порезов.
Тем временем нижняя часть тела — от пояса и до пяток — хотя и казалась бесконечно далекой и недосягаемой, но по крайней мере была в приятном тепле. Парашют лег покрывалом на неповрежденную часть крыши и теперь игриво колыхался на ветру.
Тоуд попытался выбраться из западни. Сначала он решил вылезти на крышу, чтобы, спустившись с нее, дать деру. Не получилось: он не смог вылезти из прочно удерживавших его тело острых обломков крыши.
Тогда он попытался протолкнуться вниз. Задерживая дыхание, втягивая живот, он отчаянно дрыгал задними лапами, даже доставая пятками до кроны какой-то колючей пальмы. И опять все безрезультатно. Ни вверх, ни вниз. Он застрял.
— Помогите! — вполголоса позвал Тоуд, еще не распрощавшись окончательно с надеждой выбраться отсюда, не привлекая к себе излишнего внимания.
«Должен же поблизости ошиваться кто-нибудь из разнорабочих или дворников, — подумал Тоуд, — какой-нибудь добродушный парень, который за небольшое вознаграждение согласится вытащить меня отсюда без лишних вопросов. Впрочем, что до платы, то ему придется поверить мне на слово: денег-то с собой у меня нет».
С высоты своего наблюдательного пункта он оглядел окрестности в поисках возможного спасителя. Но нигде — ни на ухоженных лужайках, ни в огороде, ни у стен главного дома поместья — нигде не было видно ни единой живой души. Впрочем, эти спокойные наблюдения вскоре сменились все нарастающим ощущением дискомфорта — как сверху, так и снизу.
Нижняя половина Тоуда оказалась не просто в оранжерее, а заткнула собой дыру в самой верхней части ее купола, где, как известно, собирается самый теплый, почти горячий воздух. Поэтому Тоуд вскоре почувствовал себя так, словно сел в перегретую ванну, рядом с которой не оказалось кувшина с холодной водой, чтобы ее несколько остудить.
А наверху, там, где находились голова и плечи Тоуда, было весьма прохладно. И, по мнению Тоуда, становилось все холоднее и холоднее.
— Мне…
Он замолчал, не в силах подыскать подходящего слова для передачи такого редкого ощущения, когда одна часть тела страдает от перегрева, в то время как другая просто замерзает.
— Мне… мне следует выбираться отсюда во что бы то ни стало, — заключил он, — если, конечно, я не хочу умереть от пневмонии.
Его вновь охватила паника. Стекло, которое он так легко пробил, рухнув сверху, оказалось весьма прочным и не хотело разбиваться под ударами лап. К тому же жара, мучившая его нижнюю половину, дополнилась еще одной неприятностью: стоило Тоуду расслабить и выпрямить лапы, как они тотчас же упирались в шипастые ветки и жгучие листья какого-то тропического дерева, над кроной которого завис несчастный парашютист.
Тоуд живо представил себе худшее: быстро развивающееся воспаление легких. Голова у него уже болела, горло горело и издавало хриплые звуки. Вскоре болезнь полностью поразит его слабое и беззащитное тело. И пока нижняя часть будет вариться в собственном соку, верхняя превратится в ледышку. Смерть будет бесславной и ужасной.
— Помогите! — отчаянно завопил Тоуд. — На помощь! Я заплачу сколько угодно!
Никакого ответа не последовало, что немало озадачило Тоуда. Чтобы содержать такое поместье, нужен целый штат самых разных работников. Здесь же не было никого. С таким же успехом Тоуд мог взывать о помощи, прилетев на Луну или на необитаемый остров.
Где-то вдалеке залаяла собака.
— Помогите! Никого.
Потом где-то вне поля зрения Тоуда скрипнула и захлопнулась дверь, послышался мужской смех и шаги по посыпанной гравием дорожке.
— Помогите! Помогите же мне, безмозглые болваны! — закричал Тоуд, стуча зубами от холода и одновременно дергая задними лапами, словно танцуя на раскаленной сковородке. — На помощь! На помощь! Разве вы не видите меня? Я здесь, наверху. Я…
Он уже собрался было сообщить, что он — мистер Тоуд из Тоуд-Холла, чтобы произвести впечатление на простых работяг и дворников и тем самым вызвать у них прилив уважения и активные действия по спасению его персоны. Но что-то остановило мистера Toy да. Мистер Тоуд замолчал, вспомнив, что кое-где за пределами окрестностей реки и Тоуд-Холла сам мистер Тоуд был не только персоной нон грата, но и, в глазах определенной части публики, самым заурядным преступником, примечательным лишь тем, что по совместительству оказался еще и беглым каторжником. Поразмыслив, Тоуд решил не представляться незнакомцам.
— Я… я авиатор, потерпевший аварию, — сообщил он первое, что пришло ему в голову.
Вновь послышался скрип двери, на этот раз — металлической. Легкая вибрация прошла по всем стальным конструкциям оранжереи, а затем последовали шаги по металлической решетке, которой часто покрывают полы в парниках и оранжереях. Тоуд решил помолчать и выждать: если эти болваны и тупицы, ошивающиеся внизу, покажутся дружелюбными и добродушными, способными за некую мзду вытащить его из ловушки и не болтать лишнего, — что ж, тогда он, пожалуй, обратится к ним за помощью.
К сожалению, колючие и жгучие части растения, мучившие его снизу, не хотели отставать от него ни на минуту, вынуждая лягаться, дергать ногами и поочередно почесывать их одну о другую.
Лязг подошв о металл решетки стал громче. Неразборчивый во влажном воздухе, звук голосов приближался и усиливался. Страх пересилил жжение и зуд, и Тоуд замер, надеясь, что снизу его неподвижные лапы сойдут за часть кроны какого-нибудь особо экзотического растения, или за пару редких плодов, или, при определенной доле везения, — за молодые побеги лианы.
Тоуд надеялся, что те внизу, а их, судя по шагам и неясным теням, едва видным сквозь стекло и пышную зелень, было трое, не станут долго задерживаться прямо под ним. Ведь чем дольше они здесь простоят, тем больше вероятность, что им бросятся в глаза осколки и обломки — результат приземления Toy да на крышу. Это может заставить их повнимательнее присмотреться к тому, что творится над их головами, и тогда… Поэтому Тоуд твердо решил сначала разглядеть тех, кто вошел в оранжерею, и лишь затем обращаться за помощью.
Наконец он сумел разглядеть головы. Их действительно было три: две лысые, третья седая. Все три остановились. Прямо под ним.
— Весьма, весьма интересно… — сказала одна из голов.
— Знаете ли, ваша светлость… — подхватила другая.
— Ваша светлость, — одними губами повторил Тоуд. Ничего хорошего это не сулило. Постаравшись успокоиться, он стал еще внимательнее слушать разговор внизу.
— Ваша светлость господин епископ… — продолжила фразу вторая голова.
Тоуду вроде даже полегчало: какого бы цвета одеяние ни было на плечах епископа, от священника можно было ждать проявления милосердия. Эти рассуждения обнадежили его, и он уже совсем решил обратиться к епископу, обнаружив себя, но в последний момент какое-то предчувствие заставило его закрыть рот.
— Эти растения, — послышалось снизу, — особенно редкие. Во всей Англии это единственные экземпляры, мы бережно храним их, ухаживаем за ними и оберегаем от злоумышленников, что может подтвердить присутствующий здесь комиссар полиции.
— Так точно, — сообщил грубый, хриплый голос.
— Комиссар полиции! — закатил глаза Тоуд. — Этого мне только не хватало! От такого типа дождешься, пожалуй, милосердия, понимания и справедливости.
Впрочем, то, что он услышал затем, превзошло худшие его ожидания.
Комиссар весело и жизнерадостно (от этого веселья у Тоуда чуть не остановилось сердце) заявил:
— Ну что я могу сказать по этому поводу? Доведись какому-нибудь вандалу украсть или повредить любое из этих растений, я не дам за его судьбу ломаного гроша, когда он окажется перед вами в вашем суде, ваша честь.
— Ваша честь? — ахнул Тоуд, чувствуя, как пятки вновь начинают чесаться. — Судья? Суд? Не просто суд, а какой-то особый, его суд? Неужели Верховный? Так ведь это не просто судья, а скорее всего сам лорд-канцлер!
Три почтенных господина внизу не изъявляли ни малейшего желания покидать оранжерею. Наоборот, они погрузились в приятную беседу на темы ботаники… Один из них сделал несколько шагов в сторону, чтобы лучше разглядеть какой-то экземпляр, — и встретился взглядом с Тоудом, как раз пытавшимся изогнуться, чтобы рассмотреть своих опасных соседей снизу.
— Ваша светлость, — противным иезуитским голосом обратился судья к хозяину оранжереи. — Неужели вы содержите здесь и тропических животных? Наверное, они нужны для удобрения почвы? Или же с их помощью можно естественным путем избавиться от насекомых-вредителей?
— Вы имеете в виду тропических пауков, скорпионов и всякое такое?
Пауки! Скорпионы!
Все порезы, уколы, ссадины и ранки на нижней половине Тоуда немедленно зачесались, заболели и заныли. Он был, как никогда, близок к тому, чтобы взмолиться о милосердии. Пожизненное заключение в темнице, из которой он так блестяще бежал, показалось ему раем по сравнению с муками, испытываемыми сейчас.
— Вообще-то говоря, я имел в виду кое-что покрупнее…
— А, нечто вроде поедающих плоды летучих мышей или какую-нибудь змею…
Летучие мыши! Змеи!
— Нет, нет, крупнее. Что-то вроде… вроде… не знаю, как правильно назвать… вроде вот этого!
Дела оборачивались совсем плохо: терпеть зуд, холод и жару одновременно Тоуд больше не мог. Его вот-вот увидят, а если и нет — что он будет делать, когда они уйдут? Ну ладно, верхняя его часть замерзнет, и все, хотя хорошего в этом мало. А нижняя? Она сначала сварится, а затем будет искусана, истерзана и сожрана без остатка пауками, скорпионами, летучими мышами и змеями, не говоря уже о мелких насекомых!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33