Рискнула пройти в ванную комнату, облицованную мрамором с розовыми прожилками, краны на стенах которой были достойны космического корабля. Чтобы прийти в себя после беспокойной ночи, решила понежиться в ванне. Разделась, напевая. Обнаружила пакетики с пенящимися средствами и мыльца. Забавлялась, как ребенок. В зеркальной глади воды увидела, что она хорошо сложена. Затем завернулась в мягкий банный халат. Эта ласкающая махровая ткань заставила ее вздрогнуть. Стоя босыми ногами на кафельном полу, Иоланда смотрелась в зеркало. Однако она не доверяла этому отражению. Решила отправиться на встречу с городом и доктором Вернером.
Ее светло-каштановые волосы, освещенные золотистыми отблесками, придавали ей молодой облик Одетая в легкий костюм темно-синего цвета, она чувствовала себя беззаботной и счастливой. Вышла из номера, полюбовалась в проходе витриной с изделиями из олова. Снова вошла в лифт, который больше походил на украшенную цветами комнату, настоящая передвигающаяся гостиная. Стоявший на узкой консоли букет цветов создавал атмосферу свежести для поднимавшихся и спускавшихся гостей гостиницы.
За стойкой портье молодая женщина с примерным терпением объяснила Иоланде, проводя карандашом на карте, маршрут, которого ей следовало придерживаться, чтобы попасть на Junkerngasse.
– Выйдя из гостиницы, поверните налево, вы окажетесь в верхней части Центральной улицы, с той стороны она называется Spitalgasse… Спускаетесь по Центральной улице, здесь нет ошибки, это – та же улица с другим названием. Совсем внизу, как раз у моста, напротив рва с медведями, вы окажетесь на Junkerngasse.
Выйдя из гостиницы, Иоланда направилась по Banhofstrasse, улице, по обеим сторонам которой тянулись аркады. Она рассматривала ослепляющие великолепием витрины и магазины. Добрались до Spitalgasse. Солнце, пробиваясь сюда, рубило свои лучи на ломти света на улицах, вдоль которых и здесь тянулись аркады. У Иоланды никогда по-настоящему не было денег. Она тратила их только по зрелом размышлении. За всю свою жизнь она не видела такой роскоши и изысканности, как здесь. Вычурность соседствовала с повседневностью, между двумя ювелирными магазинами распространяла возбуждающие аппетит запахи мясная лавка, а рядом с ней булочная с бесчисленными ароматными булочками и хлебами.
Благодаря музыке царила веселая атмосфера. Воздух был соткан из звуков гармоники. Снаружи аркад размещались небольшие стенды с цветами. Расставленные на земле растения оставляли место только для того, чтобы можно было распахнуть деревянные дверцы погребков. Почти вертикальные ступеньки вели в пивнушки. Посредине проезжей части ходили зеленые трамваи. Словно огромная красная гусеница, приближался троллейбус, с другой стороны в обратном направлении полз его зеленый собрат.
Серо-коричнево-золотистый средневековый город под искрящимся синим небом, как лепестки жаждущего света цветка, раскрывал свои сокровища. Солнце вычерчивало зигзаги на вековых стенах огромной кистью, окропленной краской густого желтого цвета.
У первого перекрестка Иоланда обнаружила Barenplatz, площадь Медведей. Дальше Центральная улица проходила под башней из волшебной сказки… Посреди Barenplatz разместился цветочно-овощной рынок. С одной стороны над площадью нависали рестораны-террасы второго этажа, с другой – пространство заполняли кафе.
Иоланда прошла через рынок. Задержалась у сине-сиреневых слив, попросила взвесить ей фунт.
Ее обслужили с улыбкой. С кульком фруктов она устроилась, присоединившись к уже сидевшим лицом к солнцу, на краю фонтанной чаши. Наслаждаясь сливами, она попыталась разобраться, где она находится. Величественный дворец отделял город с этой стороны от Ааре… Как раз справа романтический свод позволял видеть небольшое пространство с густой зеленью. Жизнь бурлила на Barenplatz, только что сюда прибыла группа: трое молодых людей, один из которых играл на флейте, другой – на гитаре, а третий – на кларнете. Вокруг них отбивала такт небольшая толпа. Музыкантам подпевали вполголоса.
«Если бы я говорила по-немецки, – подумала Иоланда, – я могла бы с ними заговорить». Она оставалась там, вместе с другими, чтобы смотреть на игру в шашки. Игроки переносили свои шашки, делая очередной ход. В нескольких шагах от нее разворачивалась шахматная партия. Игроки поднимали фигуры величиной с четырехлетнего ребенка, переносили и ставили их в клетки, начерченные на бетоне. Зрители не вмешивались в игру, не давали никаких советов. Воздух был наполнен странными звуками, приглушенным смехом, неясными восклицаниями.
Необычный покой овладевал Иоландой. Испытывали ли жители этого города безмятежной и золотистой красоты удовольствие оттого, что они жили здесь? Она хорошо представила себе, как бы она ходила по Barenplatz, покупая овощи, чтобы приготовить обед для семьи, которой судьба так быстро лишила ее.
На следующем переходе она оказалась на Kafigturm и продолжила свой путь под аркадами в волновавшейся вокруг нее, как морская пена, непринужденной толпе. Иоланда залюбовалась витриной, уставленной каскадами орхидей цвета ретро. Отделилась от прохожих. Подошла к увенчанному позолоченной скульптурой медведя фонтану на проезжей части улицы. И здесь, вдоль тротуаров, погребки с закрытыми деревянными ставнями походили на огромные книги. Она попыталась произнести Zytglogge. Направилась по улице, которая в этом месте называлась Kramgasse. Спустившись вниз, заметила антикварный магазин. У двери стояла деревянная скульптура медведя. Продавщица объяснила ей, что медведь служил стойкой для зонтов, и подтвердила, поскольку Иоланда не была уверена, что Junkerngasse находится как раз слева от магазина.
Иоланде очень понравился этот медведь. Она купила бы его, но кто, будучи в своем уме, привез бы из Берна медведя, стойку для зонтов, в дом, куда так редко кто-либо заходил даже в хорошую погоду.
Наконец она оказалась на Junkerngasse. По этой улице, вдоль которой тоже тянулись аркады, она шла медленно, с бьющимся сердцем. Можно было бы повернуться и уйти. Она внимательно смотрела на эти старые патрицианские дома, когда заметила на скромной пластинке фамилию доктора Жака Вернера. Значит, здесь жил тот соблазнительный молодой человек, немного высокомерный, который мог быть иногда нежным, а также настойчивым и безразличным, как в последний день в Ивисе… Было еще время, чтобы повернуть назад и уехать в Италию на первом поезде.
Она перешагнула через порог дома, оказалась в узком подъезде и направилась к крутой лестнице. Поднялась на третий этаж, увидела двустворчатую дверь и попыталась расшифровать надпись на немецком языке. Позвонила, подождала немного, затем вошла, так как дверь была открыта, в темный вестибюль. Ей навстречу вышла молодая девушка. Произнесла что-то непонятное. Иоланда прервала ее.
– Здравствуйте. Я приехала из Парижа. Я вам звонила несколько дней тому назад.
– Соблаговолите войти, мадам, – сказала та по-французски с певучим акцентом.
Иоланда последовала за ней, вошла в небольшую приемную, обставленную современной мебелью, и села.
– Ваша фамилия?
– Г-жа Жирарден.
– Имя вашего мужа?
– Жорж.
– Ваш возраст?
Иоланда разом положила конец этому допросу.
– Полагаю, что вам не нужны эти данные. Я пришла навестить доктора Вернера, я его приятельница.
Секретарша настаивала.
– Я должна ему подать вашу карточку до того, как вы войдете в его кабинет.
– Я не больна, – сказала Иоланда.
Выбитая из колеи, секретарша повторила:
– Вы не больны?
– Нет. Я приехала из Парижа, чтобы его повидать.
Иоланда наивно полагала, что слово «Париж» произведет впечатление.
– У доктора много работы. Иоланда почувствовала неловкость.
– Я его предупредила о своем приезде. По телефону.
Секретарша отказывалась отступать от заведенного порядка.
– Доктор Вернер надолго задержался из-за срочного вызова. А здесь его ждут два пациента. И его вызывают в больницу.
Иоланда чувствовала себя такой же бесполезной, как перчатка без пары. Только выбросить.
– Тем не менее следовало бы сообщить обо мне, мадемуазель. Он будет доволен.
Была ли она в этом уверена на самом деле?
– Я не могу его беспокоить во время приема.
– Что же делать? – спросила Иоланда.
– Осмелюсь спросить ваш адрес, мадам?
– Зачем?
– Он вам позвонит…
– Мадемуазель, я здесь проездом. Я уеду из Берна, наверно, послезавтра. Я не буду сидеть в гостинице в ожидании звонка… Я предпочитаю остаться здесь.
Секретарша проводила ее в зал ожидания.
Этот разговор лишил Иоланду бесполезных романтических волнений и восхитительной нервозности. Она поздоровалась с сидевшим на диване пожилым господином. Мужчина сворачивал и разворачивал газету. Страницы хрустели, как сухари.
Удобно устроившаяся в кресле женщина с седеющими волосами открывала и закрывала сумку. Она извлекла из нее носовой платок. Высморкалась и убрала тряпичный комок в сумку. Иоланда вынуждена была настроиться на бесконечное ожидание. Она вздохнула и взяла сверху стопки изданий, лежащих на низком столике, медицинский журнал. Первый снимок изображал ступню, покрытую сплошь микозом. Затем следовала статья о прокаженных с многочисленными иллюстрациями.
Фотографии другой статьи разоблачали безнадежное положение детей третьего мира.
Она услышала легкий шум шагов и разговор на немецком языке. Доктор Вернер открыл дверь в зал ожидания, глядя исключительно на следующего пациента. Не видя Иоланды, он пригласил пожилого господина пройти в кабинет.
Вошла секретарша и протянула даме с носовым платком конверт. Дама долго расспрашивала о чем-то по-немецки девушку, затем открыла сумку, чтобы убрать рецепт. И ушла.
Иоланде казалось, что о ней забыли. Время тянулось бесконечно. Она решила нарушить это проклятое ожидание. Подошла к секретарше.
– Вы сказали доктору, что я здесь?
– Да, мадам.
– И что же?
– Он сказал: «А, ладно».
– И все?
– Да.
– Это будет долго?
– Не знаю.
Иоланда решила подождать еще четверть часа. Не больше. Она собралась уходить, когда Жак Вернер наконец открыл дверь, поднял на нее глаза и изобразил нечто похожее на улыбку.
– Войдите, мадам.
Она поднялась и подошла к нему.
– Здравствуйте.
Она протянула ему руку, и он последовал за ней. Прошел через кабинет и занял свое место за письменным столом.
– Садитесь, – сказал врач. – Я прошу вас подождать несколько секунд.
Он принялся писать.
– Я лишь заполню карточку больного, который только что ушел.
Иоланда рассеянно рассматривала кабинет. Стены были уставлены книжными шкафами, окна занавешены, царила полная тишина. Она с трудом догадывалась о синеве неба, которая пробивалась сквозь гардины, обрамленные двойными плотными шторами.
Доктор поднял голову.
– Ну как, не чувствуете ли вы себя чужой у нас, прекрасная парижанка?
Белки его глаз были изборождены мелкими красными сосудами. Этот плотный, по-прежнему загорелый, с седеющими волосами господин лишь смутно напоминал молодого человека из Ивисы.
– Я очень рада снова увидеть вас, – сказала она. Он почти не слушал ее.
– Вы курите?
Он пододвинул к ней серебряную шкатулку, стоящую на столе. Ей хотелось закурить, но она отказалась.
– Как поживаете?
– Хорошо, спасибо, – сказала она. – Но я пришла в ужас.
– В ужас? Отчего?
– Я только что поняла, мы достигли возраста наших родителей.
Он пожал плечами.
– Что вы хотите? Это в порядке вещей. Если бы мы встретились на улице, я бы вас не узнал.
Она была взволнована. Жак Вернер переставлял предметы на столе. Он отодвинул папку и передвинул статуэтку.
– Мы состарились, уважаемая госпожа, – сказал он. – Следует привыкнуть к мысли, что все имеет свой конец.
Иоланда подняла голову.
– Я хочу начать свою жизнь заново. Я не такая пессимистка, как вы. Я узнала от вашей секретарши, что ваша мать умерла. Вы, наверно, страдаете…
Он прищурился.
– Великовозрастный сирота. Я очень любил мать. Чем меньше мы будем говорить об этом, тем лучше.
– Прекрасно, когда любят свою мать, – сказала она.
Разочарованная в своей материнской любви, она была всегда растрогана, когда слышала о привязанности между родителями и детьми.
– Полагаю, что мне пора удалиться. Он смотрел на нее почти безразлично.
– Где вы остановились?
– В «Schweizerhof».
– Если бы вы подождали несколько минут, я бы подвез вас. Я еду в больницу мимо гостиницы.
– Мне не хочется вас обременять…
– Я еду в том же направлении. Затем он спросил:
– Как поживает ваш милый монстр?
– Какой монстр?
– Ваша дочь.
– Моя дочь – не чудовище. У нее все прекрасно. Она в Нью-Йорке.
– В Нью-Йорке?
Следовало реабилитировать Лоранс, сделать из нее привлекательную личность. Показать, что дочь любит ее. Сделать вид, что она не была несчастной, брошенной матерью.
– Она на стажировке в Колумбийском университете. На летней сессии.
Университет ассоциировался с исключительностью и ученостью. В любом случае это было лучше, чем бегство Лоранс из-за неудачного замужества.
– Я хорошо помню вашу дочь, – сказал Вернер. – Я был зол на нее. Столько времени прошло, возможно, она стала более человечной.
– Конечно, – сказала Иоланда. – Очень хорошая дочь.
– Тем лучше для вас. А вы? По-прежнему верны? По-прежнему неуклонно следуете своим принципам? Добродетельна и совестлива?
Покраснев от волнения, она защищалась.
– Вы говорите все напрямик. Вы не изменились. Я тоже.
– Тогда зачем вы приехали?
Ее охватила дрожь. Ей показалось, что она снова, как когда-то, в тесной исповедальне, где надо было каяться в придуманных грехах за неимением настоящих. Этот разговор с глазу на глаз напомнил ей о тягостных очных ставках в этих клетках, где она должна была признаваться в своих разочарованиях ирреальному профилю, проступающему на деревянной решетке.
– Мне пятьдесят пять лет, уважаема госпожа, и нас разделяет дубовый письменный стол. Ни морального, ни физического насилия не предусматривается. Не бойтесь так…
– Боюсь, – сказала она, – что я совершила большую ошибку, приехав сюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34