– Не только я должна следить за техникой. Я работаю так же, как и ты, почему ты считаешь, что я должна отвечать за эти чертовы машины. Кстати, посмотри пылесос, его фильтр разбух от пыли – застрял. Не вынуть. Придется подождать, пока не взорвется.
Марк накапливал информацию. Его мозг насыщался информацией, словно перфокарта. Морально. Он прекратил борьбу и с притворной нежностью спросил:
– А другие простыни? Где они?
– Две большие простыни в стирке.
– А квитанции?
– На письменном столе.
– У меня нет письменного стола. Я пожала плечами.
– На столе!
– Под египетской птицей?
– О да!
Суровая птица, созерцавшая нас шарообразными глазами, была изображением какого-то египетского бога. Привезена из Египта каким-то приятелем. Иногда птица опрокидывалась и погружала голову в пепельницу. На этом столе находились также шкатулка с квитанциями и другие предметы. Наши вехи, которые превращались под лапами или подставкой в клочки бумаги. Мне не хватало организаторской жилки. У меня было слишком много работы в лицее. Марк продолжал:
– Где мой плащ?
Его суставы побелели, так он сжимал руль автомобиля.
– Твой плащ? Посмотри на небо. Оно голубое. Умираем от жары.
– Где мой плащ?
– В химчистке.
– А квитанция?
– Под птицей. С пометкой «Оплачено». Теперь наша машина касалась бампера другой машины. Жара действовала на нервы водителям других автомобилей, судорожно вцепившимся в руль. Раздражаясь, они принимались сигналить.
– Лоранс?
Если бы он попытался меня удержать!
– Пакеты для мусорных ящиков? Ты их купила?
– Два рулона.
– О чем ты думаешь, Лоранс?
– Ни о чем…
Мы подскочили, машина сзади нас уткнулась бампером в нашу.
– Ты видишь этого дикаря? – закричал Марк. – Ты видишь? Какой болван. Все идет плохо. Мама ведет себя странно. Мне пришлось сочинить какую-то небылицу, чтобы объявить ей о твоем отъезде.
– Она обезумела от радости?
– Нет. Совсем нет.
– Как «совсем нет». Она заполучит своего дорогого сыночка и не рада?
– Она собирается сдать дом и уехать…
– Сдать свой дом? Я была поражена.
– Это и тебя тоже сразило, – сказал он, довольный.
Мы собирались восхитительно помириться за спиной моей свекрови. Пора ее расчленить на части, я ее почти любила. Словно кровопийца, я повторяла:
– Твоя мать не хочет проводить лето с тобой? Марк мне отвечал, словно мальчик в коротких штанишках, с ободранными коленками.
– Нет. Одна туристическая фирма уже много лет предлагала ей сдать дом. Она этого не делала из-за нас.
– О, святая женщина.
Я вспотела, пот струился под предохранительным ремнем, который обхватывал мою грудь, словно орденская лента.
– Ты меня слушаешь, Лоранс?
– Я тебя слушаю. Я думаю. Твоя мать пичкала нас своими салатами в течение восьми лет лишь для того, чтобы доставить нам удовольствие? Нам обоим? Нет, здесь что-то не так. Это неправда. Это даже абсурдно. От такого лицемерия могут быть колики в животе. В течение многих лет я изводила тебя, умоляя поехать куда-нибудь летом. Ты говорил: «Надо ехать к маме».
Марк страдал. Мы приехали и поднимались теперь по спирали паркинга Руасси в поисках места. Нам удалось пристроить нашу колымагу на шестом этаже. Марк взял мой чемодан и охнул. Я тащила сумку. Наконец мы нашли тележку. Выйдя из лифта в зал регистрации, мы предстали перед ошеломляющей сценой. Неужели я покидаю континент последним самолетом? Улетающий Ноев ковчег? Огромная и возбужденная толпа теснилась у стоек регистрации.
– У всех этих людей есть деньги, чтобы ехать в Нью-Йорк? – воскликнул Марк. – А еще говорят о кризисе… Платить, чтобы оказаться в такой сутолоке…
Мы растворились в беспорядочной толпе. Постепенно позади образовалась очередь. За нами слишком громко разговаривала пожилая пара. Жена успокаивала раскрасневшегося от напряжения тучного господина: «Не беспокойся, они здесь, чтобы нас зарегистрировать, нас не оставят». Впереди стояла молодая пара. Их тела, затянутые в джинсы, походили на начиненный пастой тюбик, готовый лопнуть. Шаг назад, и они бы нас раздавили.
– Покажи свой билет, – попросил Марк.
– Зачем?
– Так…
– Ты никогда не видел билета?
Я вытащила его из сумки. И Марк принялся изучать его, словно архивист. Мы пробирались сквозь багаж, стоявший на полу.
– Тебе придется оплатить излишки багажа, – сказал он.
Я заартачилась, как осел упирается четырьмя копытами на грунтовой дороге. С вязанкой дров на спине, с опущенной головой и с прижатыми назад ушами.
– Ты меня провоцируешь?
– У тебя лоб опустился к переносице, – сказал Марк. – Ты плохо выглядишь.
Такого рода замечания вызывали у меня отвращение. Я всегда страдала от них. Под напором рвущихся наружу вещей моя сумка-колбаса медленно раскрывалась. Показалась первая книга. Уже видны были буквы: «Мю» на обложке. Музиль. Я перечитывала роман «Человек без свойств», как только моя душа теряла покой.
– От твоего пристрастия к книгам можно свихнуться. Зачем ты везешь все эти книги в Нью-Йорк?
– Я не могу обходиться без некоторых книг. Я куплю другие книги. На английском языке.
Вскоре мы приблизились к стойке. Во избежание нервного перенапряжения служащий почти не смотрел на пассажиров. Он брал только билеты, проверял паспорта, чтобы убедиться в наличии американской визы. Смотрел на весы, фиксируя вес багажа. Перед нами было еще шесть человек. Мне хотелось разрядить атмосферу.
– А куда едет твоя мать? Марк пожал плечами.
– Тебе хочется поиздеваться над нами. К чему тебе это говорить…
Я вздрагивала от предстоящего удовольствия.
– Она, должно быть, выбрала шикарное место, если тебе неловко сказать об этом. Скажи мне, куда едет твоя мать…
– Тебе хочется это знать? На самом деле?
– Если хочешь, чтобы мы расстались по-хорошему.
Нам было необходимо переключиться на кого-нибудь. Он вздохнул.
– Мама едет в Венецию.
Его мать – в Венецию! Это сообщение меня повергло в блаженное состояние. Сверхженщина со своим вздыхателем в гондоле. Мне захотелось сесть на чемодан, разуться, вытянуть ноги, закурить и предаться неудержимому веселью.
– В Венецию?
Я умирала от любопытства. Но цедила слова сквозь зубы, продолжая говорить гадости спокойным голосом. Мне всегда удавалось влиять на Марка интонацией. Он реагировал скорее на звуки, чем на слова. Я могла рычать: «Ты славный», – и он обижался. Или же прошептать: «Ты мерзавец», – и он воодушевлялся. Марку недоставало опыта в общении с женщинами до нашей женитьбы. Я вступила в брак, как военный, который уходит в отставку молодым, в тот момент, когда он испытывает желание все познать.
– Сколько лет типу, с которым твоя мать отправляется в путешествие?
– Не тип, а архитектор сорока трех лет. Я смаковала новость.
– Она делает успехи. Он моложе ее лишь на 15 лет.
– Ну и что? Моя мать потрясающая. Ей не дашь больше сорока пяти. Но ты, ты всегда завидовала маме. Она может расхаживать в бикини без комплекса. Она…
– Она бездельница. Она занимается только собой. Ей не приходится просиживать на работе по восемь часов в день. И она не ведет отвратительный неподвижный образ жизни, как я. Она катается на велосипеде, она плавает, она бегает…
– И правильно делает, – произнес Марк неосторожно.
Изо всех сил я вцепилась ногтями в руку Марка.
– Ты мне делаешь больно. Ты в своем уме?
Он принялся сосать тыльную сторону ладони. Наконец мы оказались перед служащим авиакомпании, который поднял голову и посмотрел вопросительно.
– Я вас слушаю.
– Нет, нет. Вот мой билет…
Марк смотрел на тыльную сторону ладони в замешательстве.
– Сделать со мной такое, ведь я не выношу кошек. Если бы я только мог тебя вздуть. Мне бы стало легче.
– Побить меня?
Служащий проявлял нескрываемое любопытство.
– Чемодан на весы, пожалуйста. И ваши паспорта.
Я ему протянула свой.
– Я еду одна.
Он машинально пролистал паспорт в поисках американской визы, затем выдал мне посадочный талон. Марк зализывал царапину.
– У вас десять килограммов лишних.
– Книги! Если бы вы могли закрыть глаза на это. Я преподаватель. Еду по делам.
Я вытирала нос тыльной стороной ладони. Я чувствовала себя одновременно ничтожной и беспомощной.
– Не плачьте, дамочка, – сказал он. «Дамочка». Он меня прикончил. Я его презирала.
Марк и я, мы были клошарами прогресса, он же судьей со своими весами. Он считал, что Марк выпроваживал меня как можно дальше.
– Излишки веса, – сказал он. – Пусть это будет моим подарком вам. У вас и без того достаточно неприятностей… Если я вас заставлю оплатить их, то понадобится «скорая помощь»…
Я его поблагодарила. Мы были трогательны и смешны. Я шла быстро, Марк следовал за мной. Мы пробирались через плотную толпу. Я должна была подняться к выходу № 2.
– Я поеду с тобой до паспортного контроля.
– Я предпочитаю подняться одна.
Мне было стыдно страдать перед Марком. Я была всего лишь женщиной, затерявшейся в этой наседающей со всех сторон толпе, в которой каждый человек был связан со своей жалкой действительностью той ношей, которую он нес. Я сражалась с нахлынувшими на меня впечатлениями. Я пыталась не поддаваться своей пагубной чувствительности, чтобы не реагировать на чужую скрытую боль. Мне не было дела до их переживаний. Мне не хотелось брать на себя проблемы этих людей, которые с отекшими лицами толкали свои тележки. Ни у ребенка, уснувшего на плече отца, ни у толстой женщины с бородатой собакой, запертой в маленькой портативной клетке, не было права заставить меня расчувствоваться. Меня чуть было не смяла организованная миграция. Шла группа японцев. Они тащили чемоданы на колесиках. Я ждала, пока прекратится этот грохот. Настоящие механические псы.
– Ужасная толпа, – сказал Марк.
У него было отекшее лицо, мешки под глазами от переживания, как мне бы хотелось, но в основном из-за лишнего бокала вина. Я разрушила саму основу нашего брака. Мне хотелось равенства, я не дала ему шанса превзойти меня тем или другим образом. Я спилила сук восхищения, необходимый для продолжительной любви. Я устраивала антипраздники, чтобы отпраздновать антиуспехи. Моя ирония оказалась разрушительным циклоном. Я превратилась в крушительницу грез, а моя язвительная логика принижала достоинства Марка. Я вела себя отвратительно. На нет сводила его планы, считая их несерьезными и несостоятельными, как карточный замок. Вмешивалась в его дела. Мое несуразное детство, жестокое поведение моего отца помешали мне принять без оговорок простое счастье. Чтобы избежать участи мамы, я стала задиристой.
Здесь, в Руасси, пребывая в тревожно-беспокойном состоянии из-за отъезда, я признавала, что на месте Марка мне бы тоже хотелось больше чуткости. Тем не менее мне казалось, что я прилагала усилия. Мне доводилось играть перед ним чувствительную дамочку, саму кротость, дотрагиваясь рукой до его лба и с тревогой осведомляясь о его самочувствии. Я обнаружила, до чего же малым довольствуется мужчина. Достаточно было наигранной страсти, одной порции нежности, нескольких мгновений благотворного молчания, чтобы он заявил растроганный: «Мне очень хорошо с тобой…»
Мы оказались у эскалатора. Я должна была покинуть его.
– Я ухожу, Марк… До свидания. Он кивнул головой.
– Выбрать 1 июля, начало каникул, для отъезда… Самолет будет переполнен. Ты устанешь.
– Не беспокойся…
– Нет, я беспокоюсь. Ты действительно не хочешь, чтобы я проводил тебя до паспортного контроля?
Я взяла свою сумку.
Он попытался меня задержать. Как раз для того, чтобы сказать:
– Было бы лучше, если бы ты попыталась понять меня, Лоранс. Я люблю тебя. Немного ошалел от твоей вспыльчивости, от твоей нетерпимости, но я люблю тебя.
– Ты хочешь меня утешить? Успокоить перед отъездом?
– Нет, – сказал он. – У меня недостаточно воображения, чтобы что-то придумывать.
Меня терзали угрызения совести. Я оказалась не той женщиной, которая ему была нужна. Я жила с колченогим, который растоптал свои мечты. Его жизнь хромала. Она бросила его в постель другой женщины. С того момента, как мы встретились, я его ориентировала на счастье по своему пониманию. Я ему подсказывала слова, которые мне хотелось услышать. Если бы сейчас ему захотелось прижать меня к себе, я бы помирилась с ним.
Он искал в кармане носовой платок, при температуре 30° ему было необходимо вытереть нос. Какая-то няня, затерявшаяся в этом веке, должно быть, объяснила ему в раннем возрасте, что надо прочищать ноздри. Вместо того чтобы воскликнуть: «А что, если я полечу с тобой. Только для того, чтобы наградить твоего американца… в аэропорту Кеннеди оплеухой». Нет, он молчал, вцепившись в носовой платок.
Я была нежна, как наждачная бумага.
– Прощай, Марк..
– Лоранс, не принимай всерьез эту историю с Джеки.
– Потом будут еще. Другие Джеки.
– Тебе хотелось, чтобы я тебе подчинялся, словно автомат. До того как мы познакомились, у тебя были связи, но иногда я задаю себе вопрос – способна ли ты любить по-настоящему?
Этим он задел болевую точку, я схватила дорожную сумку и начала подниматься, отклоняясь немного назад, по эскалатору. Чтобы не корить себя позже, я повернулась с улыбкой. Марк стоял с опущенными руками и смотрел на меня.
– Человеку свойственно ошибаться, – прокричал он громко. – Не забудь об этом. Никто не застрахован от ошибки…
Я послала ему кончиками пальцев воздушный поцелуй. Эскалатор поднимал меня к потертому металлическому своду выхода № 2. Толпа пассажиров разделилась на маленькие группки для прохождения паспортного контроля. Родители с мертвенно-бледными лицами и липкими от сладостей руками, всклокоченные хиппи, суетливые бабушки с миниатюрными собачками, кошками в портативных клетках продвигались, просачиваясь в узкое отверстие мимо полицейских. Дальше – другой контроль. Люк с бахромой из черного пластика заглатывал ручную кладь. Антитеррористический контроль.
Мне следовало бы пройти в мэрии контроль на супружеский антитерроризм. Будучи нежной и безжалостной, я причинила боль Марку. Я обнаружила на экране содержимое своих смок, только тут вспомнив о завернутых в купальную шапочку деньгах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34