Некоторые из них были ранены, очевидно, где-то неподалеку уже состоялась стычка с военными, но то, что должно было произойти, могло произвести эффект разорвавшегося снаряда. Да, осколки полетят во все стороны, пострадают невинные селения, погибнут и английские солдаты, которых начальники погонят в сражение, едва до них дойдет весть о гибели полковника Деймона.
Между тем этот беспокойный день близился к концу, уже по всему горизонту загорелась алая полоса заката, когда в лагере после стольких часов ожидания появился Манипу с раненой девушкой, которую он нес, перекинув через плечо.
Туземцы окружили своего вождя, Джек тоже подошел. В центре круга лежала черноволосая красавица. Ее длинные черные ресницы вздрагивали, как крылья бабочки, хмурились от страдания тонкие, словно нарисованные, брови, неправдоподобно яркие губы скривились от боли, но она молчала. Джек подивился мужеству Олавы, хотя остальные восприняли ее стойкость как должное, так как у туземцев принято достойно встречать боль и смерть, и только слабые могут позволить себе слезы.
Манипу повернулся к англичанину и произнес:
– Мне и моим воинам нужно срочно уходить, потому что сейчас уже наверняка обнаружили тело полковника, и скоро все дороги будут перекрыты солдатами. Я оставлю вам лошадей, до города осталось совсем немного, вы без труда доберетесь туда. За себя не бойся: несмотря на то что всем известна твоя дружба с нами, твоя рана будет доказательством, что ты ни при чем в данном деле.
Через две минуты поляна опустела, отряд отправился в путь. Джек обратился к девушке, которая молча смотрела на него:
– Олава, ты можешь встать? Тебе надо сесть на лошадь впереди меня.
Маорийка ответила низким и звучным голосом, который вибрировал, как хорошо настроенная виолончель:
– Я смогу сесть на лошадь, если ты поможешь мне. Вождь сказал, что теперь я принадлежу тебе – я буду твоей женой?
Помогая девушке встать, Джек мягко ответил:
– Нет, ты не станешь моей женой, у меня уже есть невеста, которую я люблю. Ты будешь моей сестрой.
Туземка несколько мгновений рассматривала мужчину своими черными, как безумная ночь, глазами, затем ответила:
– Олава верит тебе. Я буду хорошей сестрой. Олава будет заботиться о тебе.
Джек посадил Олаву на лошадь, привязал уздечку ко второй и сам с трудом взобрался в седло. Рана сильно болела, кружилась голова, но теперь у него на руках была беспомощная девушка, а поэтому он не имеет права потерять сознание, расслабиться. Голова туземки покоилась на его груди, толстые черные косы доходили ей до колен, от тряски они качались, как живые, перемещаясь с одной ноги на другую. Олава закрыла глаза, и то ли уснула, то ли потеряла сознание, но до города они доехали в полном молчании. У ворот их окружили солдаты, раздались угрожающие крики:
– Эта девка была у полковника Деймона, она уже недели две жила с ним!
– А вы посмотрите на этого парня, он же одет точь-в-точь, как тот, который прирезал полковника! Рожа другая, а одежда такая же самая, я вам говорю!
– Привяжите его к столбу и всыпьте побольше плетей, все как миленький расскажет!
– Ребята, так это же тот самый Уиллоби, который якшается с грязными туземцами. Забирай его!
Джека стащили с лошади и сильно толкнули вперед. Он не удержался и упал. Над ним наклонились несколько человек.
– Парни, глядите, да ведь он еле живой! Видно, Деймон не продал свою жизнь даром! Девка тоже подранена, то-то он вернулся назад!
– Ага, как раз на виселицу! Мы тебя живо вздернем, мучиться не будешь!
Джек, превозмогая боль и дурноту, ответил:
– Я никого не убивал, сами же говорите, что к полковнику вошел другой, только в похожей одежде! Меня ранили, я попал в засаду, а когда очнулся, лежал раздетый рядом с этой девушкой, а рядом лошади и моя одежда! Я не жалею подонка Деймона, но к его смерти не имею никакого отношения.
Солдаты заговорили, перебивая друг друга:
– Тогда спросим туземку, пусть расскажет, кто из ее дружков прикончил полковника!
– Я бы не прочь допросить ее с пристрастием, особенно где-нибудь на койке!
– Эта стерва и тебя прикончит, не успеешь оглянуться!
– Как ты ее будешь допрашивать, она по-английски не бум-бум?
Джек попытался урезонить их:
– Я хорошо говорю по-маорийски. По дороге я выяснил, что полковника убил брат ее жениха, которого Деймон застрелил, когда тот пытался защитить свою невесту. Перед смертью полковник хотел застрелить ее, но не успел. Маориец оставил девушку мне, так как она была очень слаба и не перенесла бы долгого пути. Туземцы оставили ее со мной, потому что им известна моя репутация: по отношению к аборигенам я всегда проявлял добрую волю. Вот они и решили, что со мной Олава будет в безопасности.
Солдаты стояли в нерешительности, потом один из них спросил:
– Деймон всегда был редкостной скотиной, вон и девчонку мало что испортил, еще собирался застрелить. Только скажи, Уиллоби, зачем тебе она? Ты же на месте не сидишь, куда тебе любовницу заводить, да еще подстреленную?
Приподнявшись на локтях, Джек медленно проговорил:
– Я приехал в город, чтобы привести священника к своей невесте. Олава будет жить в моем доме как сестра, а если найдется человек, который будет относиться к ней с любовью и уважением, то я выдам ее замуж! Сейчас прошу отвести ее в дом священника, чтобы за ней присмотрели, пока я болен.
Сказав это, он откинул голову и потерял сознание. Солдаты, потоптавшись на месте, посовещались какое-то время и решили отнести Олаву и Джека в дом к священнику Доджсону, где о них могли позаботиться милосердные монахини.
Когда раненых внесли в дом, одна из них, пожилая пухленькая сестра Мэри, воскликнула, всплеснув коротенькими толстыми ручками:
– Ах, бедные-несчастные мои овечки, как им досталось! Ох, эти ужасные маорийцы! Скоро они заберутся прямо в город и всех нас съедят на обед! И зачем вы, англичане, стали продавать им огнестрельное оружие! Мало того что они почти перестреляли друг друга, так ведь они и нам угрожают. Дать аборигену в руки ружье – это ведь все равно что вручить пистолет маленькому ребенку! Их сознание еще не доросло до понимания ценности человеческой жизни!
Сержант Пинкорн, полный высокий человек с добродушным выражением лица, мягко перебил ее:
– К сожалению, сестра Мэри, девушку ранил не абориген, а европеец. Боюсь, она совсем в плохом состоянии, и вам придется приложить много сил, чтобы вылечить ее!
Монахиня тут же захлопотала:
– Вы совершенно правы, сержант, пойду отдам распоряжения на кухне: пусть нагреют побольше горячей воды и приготовят бульон с травами, а еще надо заварить целебный настой…
И она побежала вперед, на ходу делая замечания слугам:
– Нет, милочка Лизи, на эту кровать положи два одеяла – у бедняжки начинается лихорадка, да еще такая потеря крови, поэтому ей нужно много тепла… Голубчик Питер, не закрывайте окно, больной нужен свежий воздух, просто завесьте его сеткой от москитов.
Ее бормотание удалялось вместе с ней. Теперь, передав больных монахиням, сержанту Пинкорну предстояло исполнить нелегкую задачу: доложить о происшедшем майору Дурслю, который был правой рукой полковника Деймона и не уступал ему, как поговаривали, в свирепости. Он подошел к дому, где жил майор Дурсль, постоял несколько минут– в нерешительности, а затем вошел с докладом в кабинет начальника:
– Сэр, разрешите доложить: оба интересующих вас человека доставлены в дом к священнику Доджсону. Раны средней тяжести, думаю, что еще недели две они не смогут отправиться в путь.
Сидящий за столом мужчина, несмотря на молодость, имел уже основательную залысину, высокий лоб с желтеющими впадинами и неприятные узкие глаза цвета гнилого яблока. Майор Дурсль, командовавший небольшим отрядом британцев, был известен не только своей близостью к негодяю Деймону, но и жестоким отношением к собственным солдатам, которых он нещадно муштровал, а дезертиров наказывал розгами и даже расстреливал. Большинство его солдат боялись своего командира больше, чем аборигенов. Полковник Дурсль не останавливался ни перед чем, чтобы продвинуться по службе или поправить свои финансовые дела. Сам он не любил пачкать руки и был ловок и изворотлив. Он подстрекал племена туземцев к войне друг против друга, плохо относился к французским и ирландским переселенцам, которые жили поблизости с англичанами. Услышав сообщение сержанта Пинкор-на, майор неприятно улыбнулся, обнажив редкие желтые зубы, и приказал:
– Следи за ними, когда они соберутся покинуть город, отпусти их беспрепятственно, а сам следуй за ними и узнай, где их дом. А потом возвращайся сюда.
– Слушаюсь, сэр, – ответил сержант и вытянулся по стойке «смирно».
– Как вы считаете, сэр, кого мне лучше взять с собой? – внезапно выпалил Пинкорн с замиранием сердца, надеясь, что майор не сочтет его за эти слова трусом. Трусов он не сек розгами, а просто расстреливал.
Майор Дурсль медленно оторвал взгляд от бумаг, лежащих на столе и, недовольно сложив свои тонкие губы, сердито взглянул на подчиненного.
– Ты пойдешь один, – отрезал он. – Большой отряд может привлечь внимание этих двоих, а я не хочу, чтобы они знали, что за ними следят.
Пинкорн судорожно сглотнул, бледнея при мысли о том, что ему предстояло сделать. Уже через две недели ему, возможно, придется стать обедом для кровожадных аборигенов, которых они, британские воины, довели грабежами и насилием до крайней агрессии.
– Слушаюсь, сэр, – сказал сержант без особо-то энтузиазма. – Как прикажете, сэр.
– Кроме того, Пинкорн, – внезапно остановил его майор Дурсль. – Обрати внимание на то, сколько еще переселенцев находится на ферме, куда направляется Уиллоби. Узнай, сколько человек придется устранить с пути, чтобы заполучить этих двух девок.
– Двух девушек, сэр? – изумленно переспросил Пинкорн.
– А как ты думаешь, если Уиллоби отказывается от такой красотки, как эта туземка, какова же его невеста? Уиллоби давно уже у меня как кость в горле, и я буду рад прикончить его собственноручно, – усмехнулся Дурсль. – И потом обставлю все так, будто эту семью и Джека прикончили аборигены, а девушку возьму под свое покровительство. Мне до смерти надоели эти черномазые бабы, я соскучился по нежной, белой коже… Когда эти девчонки останутся одни в этой глуши, им придется принять мои условия, а? Но надо сделать так, чтобы никто не догадался о моей причастности к уничтожению этой семьи. Я правильно рассуждаю, Пинкорн?
На некоторое время сержант онемел. Только теперь он понял, почему майор так легко отказался от суда над Уиллоби в городе. Он понимал, что здесь много посторонних глаз, которые не дадут ему учинить явное зверство, поэтому-то он и отпускает Уиллоби на все четыре стороны.
– Но, сэр, с ними поедет священник, – почтительно заметил Пинкорн.
– Я знаю, – безразлично ответил майор Дурсль. – Придется пожертвовать им. В городе два английских пастора, зачем нам католический священник, или мы должны думать об этих французишках и ирландцах день и ночь?
– Как скажете, сэр, – осторожно сказал Пинкорн. – Я сделаю все, что вы приказали. Желаю здравствовать, сэр.
С этими словами сержант вышел из комнаты. Несколько минут он бродил по улице, повесив голову. Отчаянные мысли одолевали его. Больше всего ему хотелось пойти в дом священника Доджсона и все ему рассказать. Но он хорошо понимал, что единственная реальная сила в городе – это британские солдаты, а они сейчас подчиняются майору Дурслю. Конечно, если о планах майора узнают граждане, девушка останется свободной, но ему, Пинкор-ну, придется проститься с жизнью. Пока дело дойдет до высших инстанций, его расстреляют, как куропатку. Сержант застонал от этих невыносимых мыслей. Ему было бесконечно жаль девушку и ее семью, жаль симпатичного Джека Уиллоби, но умирать из-за них он не хотел. Оставалось только выждать пару недель, пока выздоравливают раненые, проследить за ними до конечного пункта, и доложить об этом майору, тем самым, подписав нескольким невинным людям смертный приговор.
– Эй, Пинкорн! – окликнул его низенький широкоплечий усач с добродушным лицом. – Что ты тут мостовую отмериваешь? Пойдем-ка лучше в трактир, пропустим парочку кружек пива!
Сержант тяжело вздохнул и ответил:
– Пойдем, приятель, хотя сегодня для поднятия настроения мне понадобится целая бочка!
Трактир, в котором обычно собирались солдаты и другие незначительные военные чины, представлял собой занятное зрелище. В нем не было той чистоты и опрятности, как в других кафе и трактирах, которые посещали горожане и вообще публика более солидная. Но зато царила особая атмосфера, присущая замкнутому корпоративному сообществу: особые шутки, которые показались бы сальными или просто непонятными человеку со стороны; несколько девушек легкого поведения перебрасывались фразами со знакомыми солдатами, забирались на колени к тем, у кого было для этого настроение и деньги. На закопченной стене красовалась тщательно прорисованная карта с флажками, обозначавшими британские форты. С каждым годом флажков становилось все больше.
Одна из девушек, черноволосая Мэри, похожая на смышленую обезьянку, подошла к севшим за столик приятелям и игриво обратилась к Пинкорну:
– Эй, сержант, женское общество не требуется? Я знаю тысячу способов помочь сердцу, изголодавшемуся по любви…
Девица вильнула худыми бедрами, подмигнув второму:
– Тодж, дорогуша, я вижу, ты сегодня в отличной форме, даже усы торчат по-боевому!
С этими словами Мэри плюхнулась ему на колени. Усач не растерялся, обхватил проститутку руками и начал нашептывать ей что-то на ушко. Мэри вертелась и кокетливо хихикала, но, чуткая к настроению клиентов, через какое-то время стала допытываться у сидящего рядом сержанта:
– Пинкорн, голубчик, что-то ты сегодня невеселый. Я думаю, что если мы с тобой уединимся на часок-другой, ты почувствуешь облегчение. Цена обычная, ну так что, дружок, пойдем?
Пинкорн досадливо отмахнулся от Мэри:
– Слушай, красотка, может, ты и понадобишься, только не сейчас.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33