когда цитуется фраза, что кровь "освежает"; когда вся жизнь проповедуется в комфорте. Тут книжные мечты-с, тут теоретически раздраженное сердце; тут видна решимость на первый шаг, но решимость особого рода, - решился, да как с горы упал или с колокольни слетел, да и на преступление-то словно не своими ногами пришел. Дверь за собой забыл притворить, а убил, двух убил, по теории..."
- А билетик-то до Лесной! И дата, кажется, та самая... - сказал Валентин Суббота тоном Порфирия Петровича.
Он следил, как судорожно пытался студент Рущак проглотить застрявший в горле комок. В следующее мгновенье смуглое лицо Гущака покраснело и Василий совсем низко опустил голову.
- Да вы не прячьте глаза, не прячьте! Смотрите сюда! Нам с вами хорошо надо на все посматривать, чтобы не ошибиться. В нашем деле ошибка кровью пахнет... Так, билетик, значит, ваш? Признаете?
И опять мелькнул в памяти Порфирий Петрович, изобличающий Раскольникова: " - Ну, да это, положим, в болезни, а то вот еще: убил, да за честного человека себя почитает, людей презирает, бледным ангелом ходит, - нет, уж какой тут Миколка, голубчик Родион Романыч, тут не Миколка!
Эти последние слова, после всего прежде сказанного и так похожего на отречение, были слишком уж неожиданны. Раскольников весь задрожал, как будто пронзенный".
- Билетик у вас в доме найден, в мусоре... При втором обыске... С понятыми, вот и протокольчик... Волновались вы и разорвали его на мелкие клочки. Эксперты еле собрали, да вот - наклеили. Так что ни к чему ваши детские хитрости. Только сами себе хуже делаете. Сразу раскаялись бы - и отношение к вам было бы другим. А так за преднамеренность преступления отвечать придется, и за попытку следы замести. Впрочем, покаяться и сейчас еще не поздно. Так что же, билетик-то - ваш?
- Возможно, - выдохнул Гущак, успевший немного оправиться от замешательства.
- Нет, не "возможно", а точно!
" - Губка-то опять, как и тогда, вздрагивает, - пробормотал как бы даже с участием Порфирий Петрович. - Вы меня, Родион Романыч, кажется, не так поняли-с, - прибавил он, несколько помолчав, - оттого так и изумились. Я именно пришел с тем, чтоб уже все сказать и дело повести наоткрытую".
- Билет я не рвал, - твердо произнес Гущак.
- Что? Ну, знаете ли, это уже слишком!
Заявление Гущака было таким неожиданным, что Суббота сразу сбился с того внутреннего ритма допроса, благодаря которому он, казалось, шаг за шагом вел Гущака к признанию.
- Ну, зачем ты это сделал?! Зачем дедушку убил? Нужно тебе было его добро... - заговорил Суббота, уже не выдерживая следовательского тона и незаметно для самого себя перейдя на "ты". - Вся жизнь впереди была! А теперь... - Он вздохнул, словно и себя считая виноватым в том, что вот нашелся такой человек...
- Я не убивал. Не надо так говорить, - словно отталкиваясь от следователя и от его беспощадных слов, взмахнул руками Гущак. - А с билетом я объясню, я все объясню вам, - заторопился он. - Понимаете... Взял я один билет, проводил деда до поезда, посадил в вагон...
" - Это не я убил, - прошептал было Раскольников, точно испуганные маленькие дети, когда их захватывают на месте преступления.
- Нет, это вы-с, Родион Романыч, вы-с, и некому больше-с, - строго и убежденно прошептал Порфирий".
- Вы, и больше некому, - невольно вырвалось у следователя, но он тут же спохватился и сказал: - Продолжайте.
- Посадил в вагон, а уже когда вернулся на вокзал, у меня вдруг сердце забилось тревожно. Думаю, не надо было слушать его, куда же это он, на ночь глядя, один!.. Какое-то сомнение закралось.
- Подозрение, - уточнил Суббота.
- Да, подозрение, - согласился Василий. - Бросился я к кассе, взял и себе билет, думаю, поеду в другом вагоне, а назад - уже вместе с ним. Выбежал на платформу, а электричка перед самым носом отошла. Тогда я и вернулся в город.
Следователь не возражал. Он придвинул поближе к себе протокол обыска с наклеенным на бумагу билетом, прижал его локтем и записал показания Василия.
- Так, так. Хорошо. Продолжайте.
Но парень снова умолк.
- Как-то странно у вас получается, - поднял голову от бумаг Суббота. - Одни только запоздалые реакции. Пришло в голову, что нельзя деда одного пускать - но поздно, побежал на электричку - опоздал, на свидание - тоже вовремя не успел.
- Почему же? Мы так и договаривались: на одиннадцать часов, приблизительно к этому времени у нее собрание должно было кончиться. Я даже минут на десять раньше к институту подошел.
- В восемнадцать двадцать освободились, а засвидетельствовать алиби ваша знакомая может только с двадцати трех. Что же вы делали в городе почти пять часов, гражданин невидимка? Андрей Гущак был убит приблизительно в двадцать один пятьдесят. Когда стемнело. Через двадцать минут со станции "Лесная" отошел поезд, которым вы возвратились в город.
Василий молчал. Следователь тоже умолк.
- Разорванный билет, который вы намеревались утаить от следствия, продолжал он после паузы, - это настолько убедительная косвенная улика, что фактически играет роль прямой. Зачем вы спрятали его, зачем порвали? Чтобы замести следы?
- Я не рвал.
- А кто?
- Не знаю.
- Почему он оказался в ведре для мусора?
- Не знаю.
- А кто знает?
- Я не бросал.
- Наивный вы человек, - укоризненно и с сожалением покачал головою Суббота. - Следы всегда остаются. Если бы вы даже сожгли его, эксперты и пепел прочли бы. И легенда ваша наивна. Ехать по этому билету, кроме вас, некому было. Так? И выбросили его - вы. - Суббота снова повторил твердо и уверенно: - И убить Андрея Гущака больше некому было! - Он замолчал на мгновенье, чтобы произвести на парня большее впечатление. - Отпираться, Василий, не стоит. Для вас же хуже. И так уже натворили достаточно.
Гущак молчал.
Следователь положил протокол обыска с подколотым к нему железнодорожным билетом в папку и спрятал ее в ящик. Демонстративно хлопнул ящиком, закрывая его, потом поднял стопку бумаги, лежавшую перед ним, и, выравнивая, постукал торцом ее по столу, желая всем этим показать, что разговор, собственно, закончен.
- Спрашиваю в последний раз. Признаетесь?
Гущак молчал.
- Признаетесь или нет?
- Я больше ничего не скажу. Зачем говорить, если вы все равно не верите?
Следователь должен быть до конца объективным, беспристрастным. Только факты, факты и доказательства. Соответствующим образом оформленные на бумаге, они уже сами складываются в обвинительное заключение. А если это заключение стало внутренним убеждением следователя не по окончании следствия, а с самого начала? Значит, первые же собранные розыском улики оказались неопровержимыми, и теперь он, Валентин Суббота, не должен отказываться от своего убеждения. Не говоря уже о том, что существует постоянная спутница и провозвестница истины - интуиция. Хотя и советуют не всегда доверяться ей.
Но теория - одно, а практика - совсем другое. Ты от нее, от интуиции, отказываешься, боишься попасть под ее влияние, а она существует - и все! И вот в данном случае не позволяет она верить этому колючему как еж парню.
- Такова уж работа моя, чтобы не верить! - ощутив решительное сопротивление Гущака, сказал Суббота, пробуя перейти на миролюбивый тон.
- Такой работы в нашем обществе нет!
Вместе с совершенно естественным возмущением против убийцы в душе Субботы теплилось сочувствие к этому парню, загубившему и свою жизнь.
- Дурень ты, дурень! Каяться надо. За умышленное убийство без смягчающих обстоятельств можешь высшую меру схлопотать, с жизнью распрощаться...
- А я и не хочу жить среди таких, как вы... И прошу не "тыкать".
- Или всю жизнь за решеткой будешь сидеть.
- Диоген в бочке жил - и то ничего.
- Тебе нравится такая жизнь? Что ты там делать-то будешь?
- Думать.
- О чем же можно думать столько лет?
Прямолинейность и задиристость студента сейчас не вызывали у Субботы раздражения, не злили его. А неожиданный, почти алогичный ход мыслей даже нравился. Он снова вдохнул воздух, настоянный на цветущей липе, и подумал, что внизу, в камере предварительного заключения, этот парень со своим норовом быстро увянет и через несколько дней сознается. Именно такие вот горячие быстро и остывают.
- Так о чем же можно думать столько лет?
- О том, откуда берутся такие, как вы.
Суббота сделал вид, что ему захотелось зевнуть.
- Мы с вами не на философской дискуссии, гражданин Гущак. Я хочу от вас только одного. Чтобы вы прямо и честно ответили на вопрос: "Почему раньше скрывали, что ездили с дедом в Лесную, и зачем пытались уничтожить билет?"
Василий молчал. Ему все это надоело. Он почувствовал себя усталым и тоже хотел только одного - чтобы поскорее закончилось это терзание. Суббота решительно подтянул галстук и выключил вентилятор. Стало тихо. Только слышно было, как тяжело дышит Василий.
И Суббота вдруг понял, что беспокоило его все время, в течение всего допроса: казалось, что разговаривает он не с подозреваемым в убийстве студентом Гущаком, а словно перед зеркалом с самим собой. Понял, почему Василий сразу показался ему знакомым, хотя никогда раньше в милиции не бывал. Этот упорный, замкнутый характер чем-то напоминал его собственный.
Суббота подсунул Гущаку протокол. Тот, не читая, подписал каждую страницу.
Когда его уведи, Суббота подошел к открытому окну и, опершись руками о подоконник, предался размеренным дыхательным упражнениям по системе йогов.
3
Подполковник Коваль поехал с Субботой в Лесную не на машине, а электричкой. Обращение управления внутренних дел, расклеенное на пригородном вокзале и на всех станциях той ветки, на которой находилась Лесная, пока не дало никаких результатов, и Ковалю так же, как Субботе, не хотелось расставаться с последней надеждой на неожиданные ассоциации, которые могли возникнуть на пути, проделанном Ардреем Гущаком, или на месте убийства и дать для начала хотя бы новый импульс интуиции.
Известное дело: когда под ногами нет твердой почвы, приходится человеку уповать и на внезапное озарение. Для подполковника Коваля в загадочном убийстве "канадца" было пока еще столько неясностей, что, казалось, восклицательный знак так и не удастся поставить. Ничего конкретного не мог подсказать ему и лейтенант Андрейко, который первым начал розыск.
Для поездки Коваль и Суббота выбрали время, когда заканчивается утренний час "пик", после которого движение поездов часа на два прерывается и станции пустуют. Ведь даже среди людей, спешащих на работу, непременно найдутся зеваки, которые будут ходить по пятам и мешать.
Электричка мягко плыла на северо-запад, оставляя позади заводские корпуса и жилые кварталы. Потом пошли зеленые массивы, в которые поезд влетал, как ракета. Мгновенно проскочив через просеку, он помчался лесом, и замелькали перед глазами высокие деревья. В открытые окна хлынул аромат хвои. В вагоне было много солнца и мало людей. Слева у окна сидела какая-то старушка с корзинкой, накрытой полотняным рушником, в тамбуре, закрываясь газетой, целовались парень и девушка.
Коваль вспомнил свою Наташу, работавшую сейчас пионервожатой в лагере неподалеку от железнодорожной станции, которую они проскочили, и подумал, что обязательно заехал бы к ней хоть на несколько минут, если бы оказался здесь один, без Субботы. И еще подумал о том, смогла ли бы его Наташка вот так же, закрываясь газетой, целоваться с парнем. Ответить на этот вопрос он не мог и поэтому сердито посмотрел на молодого следователя, вызвав у него недоумение своим неожиданно холодным взглядом.
В отличие от подполковника, Суббота все время думал только о деле, ради которого они ехали в Лесную. Ни солнечный день, ни живописные места за широким вагонным окном не радовали его. С того дня, когда ему поручено было дело об убийстве Гущака, не знал он ни минуты покоя. Даже по ночам снились ему Гущаки разного возраста, роста, живые и мертвые, хохочущие и плачущие, и он все путал, кто кого убил. Просыпался, когда ему начинал сниться прокурор, человек, уважительно относящийся к своим подчиненным, но вместе с тем беспощадно требовательный в случае провала следствия. Тот факт, что во главе оперативной группы поставлен теперь Коваль, которому доверяют дела самые сложные и самые запутанные, - признак того, что, во-первых, дело Гущака обрело какое-то новое значение и что, во-вторых, инспектор Андрейко, по мнению милицейского начальства, не справился с заданием, а комиссар милиции, начальник управления внутренних дел, хочет помочь следствию первоклассным, мастерским сыском. Однако подполковник Коваль - это не только помощь, но и контроль, и предупреждение всем, кто в этом деле "задействован", в том числе и ему, Субботе.
Однако, еще раз проанализировав все, что было им сделано, Суббота опять-таки пришел к выводу, что не следует поддаваться никаким фантазиям и иллюзиям и придумывать дополнительные версии, а нужно тщательно разработать ту, которая уже почти привела к успеху. И он успокаивал себя, отгоняя неприятную мысль о том, что со стороны комиссара не исключен элемент сомнения в правильности его, Субботы, действий.
Была и еще одна причина, почему молодой следователь чувствовал себя с Ковалем не совсем уверенно, но причина эта носила характер сугубо личный, и думать о ней Суббота себе не позволял.
Поезд плавно приближался к станции, и следователь впервые увидел в новом ракурсе - из окна электрички - знакомую полосу кустарника, автомобильное шоссе вдоль железной дороги, наконец - место преступления, которое раньше осматривал он, стоя на путях.
Вот и платформа. Коваль и Суббота пошли не вперед, к переходному мосту, а в противоположный конец платформы, туда, где жители восточной части Лесной, не обращая внимания на предостерегающий плакат, спрыгивали на рельсы и что есть духу перебегали через них. Они тоже спрыгнули: Суббота - легко, а Коваль задержался на краю, а потом так неловко приземлился, что ощутил боль в пятках.
Подполковник с горечью подумал, что отяжелел: озабоченный делами, перестал ходить в бассейн, на рыбалку тоже выбраться некогда, даже зарядку стал делать нерегулярно, вот и результат!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36