А вы хитрец, товарищ подполковник! - И Решетняк молодо сверкнул глазами.
- Что поделаешь, приходится. Вы когда-то тоже были хитрецом. Вашу супругу зовут Клавдия Павловна? - неожиданно спросил Коваль.
- Да. Вы это знаете.
- А девичья фамилия?
- И это тоже вас интересует? - лицо Решетняка стало серьезным.
- Да так, между прочим, - уклонился от конкретного ответа Коваль. Нам с вами все-таки придется сесть в машину времени и отправиться в прошлое. Там, в прошлом, вспомните, Алексей Иванович, был человек по фамилии Гущак. Андрей Гущак. Он принимал участие в ограблении банка.
- Да... но...
- Но почему мы возвращаемся к этому сейчас? Это вы хотите спросить?
Профессор кивнул. Теперь он как-то нахохлился, и глаза его потеряли радужный блеск.
- Потому что Андрей Гущак снова появился на горизонте. Приехал из Канады, куда он сбежал в двадцать третьем году.
- Гущак?! Тот самый?! - профессор вытаращил глаза. - Но...
Коваль снова закончил мысль за него:
- Какое это имеет отношение к профессору Решетняку и к его жене? Да? Отвечаю. Бывший инспектор розыска Решетняк поможет нам установить старые связи Гущака.
- Вы снова возбуждаете это забытое дело?
- Нет. Дело появилось новое. Но связано оно со старым.
- А зачем Гущак вернулся?
- Это и меня интересует. - Коваль пристально посмотрел на профессора. - Интересует, кто, кроме него, мог знать, где спрятаны награбленные ценности. Миллионы! И почему дело было закрыто, хотя ценности так и не были найдены. Вы никогда не задумывались над этим?
- Нет... Но если подумать... Дело закрыли потому... Да, потому, что все равно никто ничего не нашел бы. Ведь Гущак тоже считался погибшим. А теперь выясняется, что не погиб, а сбежал за океан. И денежки тоже мог с собою забрать.
- Все осталось на нашей земле.
- Гм... А почему вы спросили о жене?
- Она не могла видеться с Гущаком?
- По-моему, она и не знает, что на свете существует некий Гущак.
- И вы тоже только от меня слышите о его возвращении из-за границы?
- Конечно! Почему вы думаете, что Клавдия Павловна могла знать этого проходимца или даже видеться с ним? - перешел в наступление профессор, наклонив голову так, словно намеревался боднуть Коваля.
- Пожалуй, об этом вы уже сами догадались по моему вопросу о ее девичьей фамилии.
- Ах, вот оно что! - глаза Решетняка вспыхнули гневом. - К ней ограбление банка Апостолова не имело никакого отношения.
- А куда девался сам Апостолов?
Профессор пожал плечами:
- Исчез бесследно. Скорее всего, его убили те же грабители, а возможно, и умер своей смертью. Сколько времени прошло! Ему сейчас за восемьдесят было бы. Нет, мы с Клавдией Павловной как уехали в село, так о нем больше ничего и не слышали.
Решетняк уже понял, что инспектор милиции "прощупывает" его, и обиделся. Между тем Коваль, казалось, не замечал этого.
- Не можете ли вспомнить, Алексей Иванович, где вы были и что делали в прошлый понедельник? От шести до десяти вечера? - без всякого перехода спросил Коваль.
Профессор сперва никак не реагировал на вопрос. Потом проговорил сухо и холодно:
- Никому нет никакого дела до моих личных дел. Надеюсь, наша беседа окончена? - и встал.
Коваль жестом остановил его:
- Нам прощаться рано, уважаемый Алексей Иванович. Кто-кто, а вы-то ведь прекрасно понимаете, что если инспектора милиции что-либо интересует, то это не каприз его и не прихоть.
- Я слушаю вас, - Решетняк покорно сел.
- В понедельник, между шестью и десятью вечера? - напомнил Коваль.
- Не помню.
- А ваша жена?
Решетняк ответил не сразу и словно пересиливая себя:
- Тоже не помню. Не следил. Но, наверно, дома. Или на даче. Мы в те дни еще жили на даче.
Коваль не настаивал на ответе. Он, казалось, остался доволен первым знакомством с профессором. Прощаясь с немного встревоженным и рассерженным Решетняком, он крепко пожал его руку, словно благодарил за беседу.
16
Не было у профессора Решетняка такого уж острого желания путешествовать в прошлое. Но после ухода Коваля долго еще сидел он в своем кабинете один. И вспоминал свою молодость.
Усталый инспектор милиции Решетняк поднимался по улице, которая вела к центру города. Электростанция работала с перебоями, и трамваи ходили несколько часов в сутки - перед началом смены на заводах и в конце рабочего дня. Вагоны то и дело сходили с рельс или ломались; когда показывался на линии ветхий трамваишко, он был со всех сторон так облеплен людьми, что о посадке на него не могло быть и речи.
После двух беспокойных ночей, - все милиционеры во главе с начальником Гусевым проводили очередные облавы на грабителей, дезертиров, спекулянтов, освобождая город от всякой нечисти, - Решетняк еле стоял на ногах. Холодный воздух немного взбадривал, отгонял сон.
На улицах быстро темнело. Единственный фонарь - луна и та все время пряталась за тучи. И только на центральных площадях мерцали настоящие фонари, то раскаляясь добела, то тлея багровыми точками.
В холодной каменной постели ежился и тяжело дышал окоченевший большой город. Оборванный, голодный, полный неудержимого энтузиазма строителей новой жизни и вражеского сопротивления. Суетливый днем, он замирал с наступлением темноты, когда открывались двери тайных явок и притонов и на опустевшие улицы, как тараканы, выползали подонки.
Смутные звуки вечернего города волнами накатывались на Решетняка: кто-то с радостным волнением открывал новый закон в науке, где-то плакали от голода дети, кто-то рассказывал завороженным слушателям о прекрасном будущем и о мировой революции, где-то умирали от неизлечимых болезней.
Издали, с моста, невидимого в темноте, донесся женский визг. Решетняк, несмотря на усталость, хотел было свернуть туда, - ведь в глухих местах часто нападали на прохожих грабители, - как неожиданно вплелись в этот визг игривые нотки, и он только покачал головой. Не обращая внимания на холод и мрак, по площади сновали прохожие. Под одним из фонарей собралась толпа.
Решетняк сделал над собой усилие и пошел туда. Сработало чувство ответственности за все происходящее кругом - чувство, которое чрезвычайно обострилось у него за время работы в милиции.
Опять голоса. Выделялись возмущенные: женские и властный мужской. У фонаря под присмотром двух милиционеров сбились небрежно одетые молодые женщины. Некоторые из них что-то с возмущением выкрикивали, другие плакали.
Третий милиционер, пожилой, коренастый усач, хватал на улице других женщин и вел под фонарь, поворачивал их лицом к свету, безапелляционно бросал: "Проститутка!" - и, несмотря на слезы и возмущение женщин, передавал их под охрану своих товарищей.
Когда Решетняк приблизился, усач подвел под фонарь очередную жертву молодую женщину в длинном пальто, сшитом из театральных портьер.
- Как вы смеете! - кричала та, пытаясь вырваться.
Но усач посмотрел на подкрашенные ее губы, перехватил испуганный ее взгляд и, секунду подумав, бросил:
- Не отпускать!
Решетняк назвал себя, спросил, кто разрешил производить эту уличную облаву и вот так позорить людей. Всех женщин приказал отпустить. Милиционер не подчинился. Заявил, что отведет их всех на медицинский осмотр, после чего больных будут лечить, а здоровых отправят на принудительные работы.
- Хватаете всех подряд, - сказал спокойно Решетняк милиционеру. Есть приказ главмилиции, запрещающий массовые облавы на проституток. Да и вообще разве можно вот так, без разбора!
- У меня на них глаз наметан, - самодовольно ответил усач. - Еще со старого режима. Сразу узнаю. Вы не беспокойтесь, товарищ инспектор, искореним эту буржуйскую заразу.
- Лучше проверять и задерживать тех, кто их соблазняет, - и Решетняк кивком головы указал на сытого мужчину, который стоял поодаль и ждал, пока отпустят хотя бы одну из женщин. - Кто за ломоть нэпманского хлеба потешается над нашими пролетарскими девчатами. А за нарушение приказа главмилиции попадете под трибунал, - пригрозил Решетняк.
Эта угроза, а может быть, и то, что незнакомый инспектор решительно передвинул по ремню кобуру, повлияло на усача. При том дефиците на оружие, который все время ощущала милиция, персональный наган красноречивее любого документа свидетельствовал, что владелец его - высокое начальство.
- Отпустите! - еще раз приказал Решетняк и сказал женщинам: - Тем, кого это касается, советуем покончить с позорным прошлым. Революция дала женщинам равные права с мужчинами. Идите на биржу труда. Ну, а кто не послушается, к тем придется применить принудительные меры. Внизу, в конце площади, - диспансер, где можно пройти медицинский осмотр и получить бесплатную помощь.
Произнося эти слова, Решетняк обратил внимание на молоденькую, окончательно замерзшую девушку, которой старый платок заменял и головной убор, и пальто. Где-то видел он эти большие, широко поставленные глаза, это красивое продолговатое личико. И сразу вспомнил: дочь банкира Апостолова, которую он допрашивал. Девушка очень похудела и осунулась, даже при слабом свете фонаря лицо ев казалось белым и словно прозрачным, а глаза от этого - еще больше и темнее. Как же ее зовут?..
Тем временем женщины, освобожденные из-под стражи, порхнули в разные стороны. Милиционер, считавший себя специалистом по массовым облавам, что-то ворчал, обращаясь к товарищам. Его угнетало чувство невыполненного долга: он так и не понял, почему ему запретили вылавливать проституток.
А Решетняк стоял и все еще пытался вспомнить, как зовут девушку в платке.
Она пробыла в камере одну ночь. На допросе сразу выяснилось, что арестовали ее зря - помочь милиции разобраться в ограблении банка она не могла. И Решетняк отпустил ев домой. Потом, работая над делом Апостолова, несколько раз вспоминал ее. Но для дальнейшего расследования она тоже не понадобилась, и он больше не интересовался, как сложилась ее судьба. Неужели пошла на панель? "Клава!" - вспомнил он наконец.
- Клава! - крикнул он. - Клава, подождите!
Апостолова испуганно обернулась. Толстяк, который терпеливо ждал именно ее и теперь поплелся следом за ней, тоже остановился.
- Что вам угодно? - зло бросила Клава, когда Решетняк приблизился.
- Не узнаете?
- Узнаю, - сказала девушка. - Чека.
- Инспектор милиции, - поправил Решетняк.
Она махнула рукою, и это должно было означать, что ей все равно.
- А это кто с вами? - спросил Решетняк, указывая на толстяка.
- Я сосед их, с детства знаю, - заговорил толстяк. - Могилянский. Рад познакомиться, товарищ инспектор. Вижу, схватили ее милиционеры и не пускают. Думал личность ее удостоверить. А вы правильно сделали. Благородно. Разве можно людей обижать? Хватают на улице честных девушек и куда-то тащат. Как при старом режиме.
- Мне холодно. Пустите. Я пойду, - сказала Клава, не поднимая глаз.
- Она - порядочный человек. Из интеллигентной семьи. Да вы, наверно, знаете, товарищ инспектор, раз по имени называете. Дочь известного в городе человека, сочувствовавшего Советской власти.
- Апостолов - сочувствовал? - внимательнее присмотрелся к толстяку Решетняк. - А что вы о нем знаете?
- Ничего, кроме того, что он отвез Ленину все ценности банка. Плохо только, что детей бросил на произвол судьбы.
- Откуда вы это взяли?
- Слухом земля полнится. Но, извините, товарищ инспектор, дела... Мельницу открываю. Паровую. Ленин сказал, что с голодом надо покончить. А для этого мука нужна, мельницы, экономическая инициатива. До свиданья.
Он еще раз посмотрел на Клаву и свернул за угол.
- Как вы попали в эту историю? - спросил Решетняк, хотя сам все видел. Ему просто хотелось заговорить с этой красивой девушкой неофициально.
Она же поняла его по-своему:
- Как все, так и я! Что вам надо? Может быть, то же, что и всем? Все вы одинаковые... все!.. - она с трудом сдерживала ненависть.
- Успокойтесь, прошу вас, - сказал Решетняк. - Я хочу вам только добра. Расскажите мне, пожалуйста, как вы живете, что делаете. - Он взял девушку за руку, но Клава вырвалась и убежала в темноту.
Решетняк лишь покачал головою, ощущая, как после короткого нервного возбуждения усталость еще сильнее навалилась на него, махнул рукой и, тяжело переступая ногами, пошел своей дорогой.
Он буквально засыпал на ходу. И сквозь эту полудрему был в состоянии подумать только о том, что стоит, пожалуй, еще раз допросить дочь Апостолова и вызвать этого... Могилянского.
Но в одно мгновение все смешалось и потерялось в утомленном мозгу скорее бы добраться до дома и свалиться в кровать!
17
Василий поднялся с дощатых нар, еще раз измерил шагами узкую камеру. Через глазок в обитой железом двери в который раз увидел темный коридор с единственной тусклой лампочкой, не гаснувшей ни днем, ни ночью. В конце коридора, спиной к нему, сидел дежурный надзиратель в той же позе, что и два часа назад, и что-то быстро писал. Время от времени он разминал пальцы, поднимал голову и поворачивал ее к открытому, забранному решеткой окну, через которое в душный коридор поступало хоть немного свежего воздуха, и смотрел на пронзительно ясное голубое небо, такое желанное и такое недоступное для Василия.
Чего только не передумал Василий за эти несколько страшных дней в камере. Казалось, вторую жизнь прожил на деревянных тюремных нарах "капэзэ" - камеры предварительного заключения, похожих на лобное место, жизнь, которая так не вязалась с прежней, теперь такой далекой и невозвратимой.
Несправедливость и бессмысленность того, что произошло, никак не укладывались в его сознании, и от этого голова шла кругом, и в сердце закрадывался холод, и было жутко, как в кошмарном сне, когда падаешь с головокружительной высоты прямо в зияющую черную бездну.
Леся, наверно, все уже знает. Мысль о ней была самой тяжкой, самой мучительной.
"Что она знает об убийстве? Следователь, этот въедливый и настырный, этот злой человек, наверно, уже вызвал ее и сказал ей, что я - убийца... Какой ужас! Он оперировал "фактами", "доказательствами". Бедная Леся! К тому же следователь - молодой, Леся может ему тоже понравиться, и он приложит все усилия, чтобы убедить ее, что я - вампир в человеческом облике".
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36