- Ну, предатель! Попался. Теперь мы с тобой поговорим! В бога и в революцию!
- Неужели и меня убьешь, Петр? - испуганно пролепетал Козуб.
- В бога и в революцию! Это уж точно! Но сперва ремни из тебя вырежу!
- Так дай же перед смертью хоть перекреститься, - взмолился Козуб и, перекрестившись левой рукой, правую незаметно сунул под подушку.
Один только миг - и он выхватил наган, ударил атамана огнем в лицо и, воспользовавшись минутным замешательством среди бандитов, выпрыгнул в окно. Во дворе вскочил на коня и, как был, голый, помчался наперегонки с пулями в темную ночь.
Эх, Марийка, Марийка! Из далеких туманов являешься ты, чтобы напомнить о себе, о молодости и о любви, о том неповторимом времени. Так короток был твой век, и в одно мгновенье поселилась ты с сердце Ивана Козуба, чтобы потом исчезнуть навеки...
А жизнь между тем не останавливалась, она била ключом, и молодые силы требовали выхода. У Ивана Козуба от нетерпения, от боязни упустить свой звездный час кружилась голова. Он торопился, он спешил. Успел и повоевать, и отличиться - одним из первых ворвался во врангелевские окопы.
Ну, а потом, в мирные дни, пошел бравый кавалерист Козуб служить в рабоче-крестьянскую милицию.
Клубятся туманы времени и то наплывают на события и людей, то рассеиваются. Не спится старому юрисконсульту - слишком много теней выплывает из глубин давности и толпится у его изголовья.
13
Валентин Суббота неосмотрительно сел в кабинете Коваля в манящее кожаное кресло и почувствовал себя неудобно. Кресло искушало прижаться плечами к мягкой спинке, расслабиться, и, сердясь на самого себя, молодой следователь напрягал мышцы, чтобы не утонуть в нем.
- Современное расследование, Валентин Николаевич, - начал Коваль, казавшийся Субботе высоко-высоко возвышающимся над ним, - ведется не только на основе вещественных доказательств. Преступники научились не оставлять следов. Да и по какой-нибудь потерянной преступником пуговице его далеко не всегда найдешь. Многие носят одинаковую модную одежду: если мини - то почти у всех мини, если узкий носок обуви, то опять-таки почти у всех. Вещественные доказательства надо искать не только для того, чтобы добиться признания. Признание, как известно, нельзя принимать на веру. Необходимы еще и другие доказательства, которые его подтвердят или опровергнут.
- Но без вещественных доказательств признания не добьешься. А оно вершина следствия.
- Ничто не стоит на месте. Юриспруденция тоже. Раньше, добившись признания, следователь считал свое дело сделанным. А теперь надо еще доказать, что подозреваемый по каким-то причинам себя не оговорил. И поэтому не признание - вершина следствия, а доказанность! В этом именно и состоит гуманизм наших поисков истины. Все прочее - не более чем произвольные суждения.
- Ну что ж, Дмитрий Иванович, значит, ваша работа впереди. Вскоре у вас будет признание Гущака, и, если доказательств для обвинительного заключения не хватит, их придется искать. Мы обязаны не только рассуждать, но и делать выводы.
- Но не с предвзятых обвинительных позиций, Валентин Николаевич. Только объективность - с самого начала. И в поступках, и в мыслях. И вера в человека, в то лучшее, что в нем есть.
- При таком прекраснодушии преступника не уличишь и не обнаружишь.
- Но до конца следствия мы не можем знать, кто преступник. Мы ищем. Ищем! Это надо хорошо понять и прочувствовать. Послушаем, что нам сейчас доложит Андрейко. Быть может, что-то и прояснится.
Коваль снял трубку.
Несколько минут спустя в комнату вошел Андрейко - невысокого роста, худощавый, с красивым лицом. Весь вид его, даже шрам через щеку (в детстве упал с яблони), свидетельствовал об энергичности лейтенанта, о его динамической натуре. По-военному подтянутый, в ладно сидящей на нем форме, лейтенант, несмотря на свои тридцать лет, выглядел бы юношей, если бы не напряженная сосредоточенность его пристального взгляда.
- Садитесь, - бросил Коваль. - Начнем оперативку.
Лейтенант Андрейко опустился на край стула, стоявшего у стены, пристроил на коленях темно-коричневую ледериновую папку и положил на нее руки.
- Посмотрим, что у нас есть, что известно и на что надо направить усилия, - с этими словами подполковник достал из ящика стола свою пресловутую схему.
- Схема, значит? - тихонько, как бы про себя, произнес Андрейко.
- Именно она, Остап Владимирович, схема, - строго заметил Коваль, услышав этот полушепот.
- Да я ничего, товарищ подполковник, - занял оборону лейтенант. - Я за. Абсолютно. - Он улыбнулся, забыв, как обычно, о том, что, когда он улыбается, шрам придает его лицу не добродушное, а, наоборот, сердитое выражение. - Я и сам без схемы не могу.
- Докладывайте. Сперва об окружении Василия Гущака. Что выяснили?
- Пока ничего особенного. Учится хорошо. Дружит с парнем, который живет на бульваре Шевченко, - тоже студент, комсомолец, живет с матерью, характеристика положительная. У Василия Гущака во время службы в армии были дисциплинарные взыскания. Трижды за опоздание в казарму после увольнения в город. Один раз сидел на гауптвахте за самовольную отлучку, второй - за пререкания с командиром.
- Он такой, - вставил Суббота, - ершистый, колючий.
- В основном неприятности были из-за девушек. Влюбившись, ни с чем не считается.
- То-то и оно, - снова не выдержал Суббота. - Шерше ля фам, как говорят французы, то есть во всем ищи женщину. Нужны были деньги для разгульной жизни. - Следователь не заметил, как при этих его словах Коваль поморщился. - Вполне возможная побудительная причина для преступления.
- Его девушка не производит такого впечатления, Валентин Николаевич, - укоризненно заметил Коваль. - Наоборот.
- Имеете в виду эту... как ее... Лесю? Я не о ней говорю. У него, кроме Леси, наверно, не одна еще была...
- Пока среди его окружения других девушек не обнаружено. Не так ли, Остап Владимирович? - обратился Коваль к Андрейко.
- Абсолютно. Но будем стараться.
- Остап Владимирович, учтите: необходимо в первую очередь глубоко и досконально изучить окружение Василия Гущака. Безотлагательно. Сроки поджимают. Не возражаете, Валентин Николаевич? Хорошо.
Суббота хотя и кивнул, но не очень-то полагался на схему Коваля. Он по-прежнему упрямо считал, что главное - это признание Василия, после которого можно будет все поставить на свое место.
- Дальше, - сказал Коваль. - По второму заданию. И затем - что дала ваша, Остап Владимирович, поездка в Лесную?
- Гороховская Ванда Леоновна живет на Красноармейской. В Киеве с тридцать пятого года. Семья состояла из нее и младшего брата. - Андрейко заглянул в бумажку. - Решетняк Алексей Иванович и Решетняк Клавдия Павловна, жена. Переехали вместе с институтом. Козуб Иван Платонович...
Суббота перестал слушать. Адреса, годы рождения, краткие биографии людей, которые его не интересовали, он пропускал мимо ушей. Следователь позволил себе расслабиться и с наслаждением утонул в глубоком кресле. Взгляд его скользнул по окнам - липы уже отцвели и не пахли, но все еще нарядно украшали голубое небо своей зеленой листвою. Он, скорее всего, так и проворонил бы в рапорте Андрейко самое главное, если бы ухо его внезапно не уловило в голосе лейтенанта торжествующие нотки.
Суббота повернул голову, глаза его заблестели, и весь он вытянулся вперед, словно готовясь к прыжку: Андрейко достал завернутую в целлофан медную пуговицу с выбитой на ней эмблемой канадской фирмы. Именно такой пуговицы не хватало на куртке Василия, подаренной ему дедом! Именно этого, последнего доказательства поездки Василия в Лесную не хватало следователю Субботе. О, теперь все сделанное им будет оправдано и одобрено до конца, включая и требование предварительного ареста убийцы. Он резко вскочил и, наклонившись над столом, принялся вместе с Ковалем рассматривать пуговицу.
- Ну, отпечатков пальцев на ней вроде бы и нет, - сказал он, не касаясь пуговицы руками. - Разве что пальцы лейтенанта Андрейко.
- Что вы, товарищ Суббота, я не касался. Как положено, брал лопаточкой.
- Вот вам, Дмитрий Иванович, и пуговица, - засмеялся следователь, та самая, которой нам недоставало. А вы считаете, что в наше время пуговицы у всех одинаковые и по ним ничего не найдешь.
- Это исключение, Валентин Николаевич. Канада.
- В каждом деле есть, так сказать, своя Канада и своя пуговица. Узкое лицо Субботы так и светилось от радости. Следователь торжествовал.
- Вы забыли, Валентин Николаевич, что и Андрей Гущак был в тот вечер одет в точно такую же канадскую куртку, как внук.
- Это легко выяснить. Пошлем пуговицу на экспертизу вместе с курткой Василия и узнаем, не от нее ли оторвана. - Суббота присмотрелся к пуговице. - Здесь на дужке даже нитка осталась. По материалу нитки и по разрыву сразу установят.
Он отошел от стола и теперь свободно опустился в кресло. Взгляд его снова заблуждал по стенам, по сосредоточенному, с крупными чертами лицу Коваля, по окнам и верхушкам лип, время от времени победоносно обращаясь к столу, на котором, тускло поблескивая, лежала на кусочке целлофана круглая пуговица.
- Мы еще не дослушали Остапа Владимировича, - сказал Коваль, заметив, что Суббота утратил интерес к оперативному совещанию. - Пожалуйста, дальше, - приказал он лейтенанту. - Где вы нашли эту пуговицу?
- Пуговицу я обнаружил около платформы, за три метра от восточного края. Больше ничего интересного на месте преступления не оказалось.
- Как же вы ее раньше не обнаружили? При первом осмотре места, при втором, - упрекнул Коваль лейтенанта, тут же подумав о том, что и они с Субботой не один раз были в Лесной и тоже не увидели этой пуговицы.
- Пуговица лежала под рельсом, она закатилась в гравий. Во время движения поезда шпалы и рельсы колеблются, камешки перемешиваются, вот они и накатились на пуговицу, засыпали ее. Я шел, носком случайно задел, пуговица блеснула. Вот... - Андрейко положил на стол схематический рисунок места находки.
- Так. Хорошо. Все у вас? - И, не дожидаясь ответа, Коваль обернулся к следователю: - Валентин Николаевич, я, кажется, говорил вам - уже установлено, что атаман банды с веселым названием "Комитет "Не горюй!" Андрей Гущак и репатриант, погибший на станции "Лесная", - одно и то же лицо.
Суббота вяло кивнул.
- Я думаю, следует продолжить изучение людей, которые сталкивались когда-то с этим Гущаком.
- Вам виднее, Дмитрий Иванович, но я остаюсь при своем мнении; сроки подходят, и я буду готовить материалы для обвинительного заключения по Василию Гущаку.
Коваль ничего не ответил, молча кивнул лейтенанту, чтобы он завернул пуговицу в целлофан. Потом встал, потоптался возле стола и сказал, обращаясь к Андрейко:
- Вам еще одно задание. Поинтересуйтесь, не встречался ли кто-нибудь из старых знакомых Андрея Гущака с ним, с Василием или с матерью Василия. И у всех ли у них есть алиби на день убийства.
Лейтенант Андрейко вытянулся:
- Есть! Но разрешите еще доложить, товарищ подполковник, что Решетняки летом живут на своей даче в Лесной, метрах в трехстах четырехстах от станции. Профессор лишь иногда ездит в город, в институт или на опытную станцию. Но в этом году они были на даче только половину июля. Затем неожиданно вернулись в город.
Теперь заблестели глаза у Коваля.
- Почему же вы молчали? Это ведь очень важно!
- Я не успел... - начал оправдываться Андрейко, но подполковник уже спрашивал взглядом следователя - мол, что вы скажете на это?
- Дача в Лесной? Ну и что? - ответил Суббота на немой вопрос подполковника. - Там сотни дач. - И он пожал плечами. - Если экспертиза установит, что пуговица - с куртки молодого Гущака, никакие дачи нам не потребуются.
14
Декабрьская ночь была лютой. Вечером потеплело, и внезапно пошел дождь - унылый, гнетущий. Но потом завыл ветер, и с черного неба посыпались крупный град и колючий снег. Ветер бешено менял направление дул со всех сторон, швырял метельные клочья.
Особенно буйствовал ветер у национализированного особняка бывшего Кредитного общества. Здание стояло на холме, и его нещадно захлестывало дождем и заносило снегом. В густой и вьюжной тьме ничего не видно было и за шаг.
Город тревожно спал в полном мраке. Казалось, ничто живое не может находиться в это время на улице.
Но у подъезда особняка, под навесом, стоял совсем молодой матрос в черном промокшем бушлате и ботинках, которые давно развалились бы, если бы матрос не перевязал их проволокой. Он не выпускал из рук винтовки с примкнутым штыком и в минуты, когда ветер стихал, говорил девушке, которая прижималась к нему и которую он пытался защитить от ветра:
- Буржуев не будет, Ванда, понимаешь, ни одного во всем мире.
- А куда же их денут, Арсений?
- На дырявую шаланду - и в море! Все люди равными будут, свободными.
- А любовь будет?
- Любовь? А как же! Свобода. Хочешь - люби, хочешь - нет.
- И ты бросишь меня?
Она погладила холодными пальцами его мокрое лицо.
- Нет, - сказал матрос. - Никогда! Полундра! - внезапно спохватился он. - Чего ластишься? К часовому даже подходить нельзя!
- Господи, весь промок... - не обращая внимания на его слова, вздохнула девушка. - Пойдем в подъезд!
- Нет! Я должен охранять этого буржуя. Контра засела в нашем штабе, не иначе. Надо мировую революцию делать, а они поставили революционного матроса охранять капиталы. Пустил бы толстопузого на дно, да трибунала боюсь. - И матрос крепче сжал винтовку.
- Ну ладно, ладно, - сказала девушка. - Я пойду. Побыла бы до утра, но раз нельзя...
- Никуда не пойдешь, - сердито проворчал матрос. - В такую ночь прикончат в момент. - Он задумался. - Иди в подъезд. Восемнадцать пустых комнат, и никого не вселяют. - Он подошел к тяжелой двери, отпер ее, потом взял свою подругу за руку и повел в здание. - Выспишься, как в раю. Никто не увидит. Буржуи все спят.
Но матрос ошибался, считая, что все в доме спят. Он стоял с Вандой в темной комнате, уговаривая ее чувствовать себя свободно в этом роскошном жилище, а тем временем в противоположном крыле дома, в квартире бывшего хозяина особняка - председателя правления Кредитного банка, а теперь "совслужащего" - специалиста, который не только заявил о своей лояльности, но даже согласился служить новой власти, - не спали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36