– И ты собираешься научить меня?
– Да, – кивнул он, – я и все остальные. Мы научим тебя быть такой, какой ты рождена быть. Мы познакомим тебя с путями Зодиака, в особенности с путями Стрельца, и с наследством твоей матери.
Наследство звезд и супергероев, Я взглянула в зеркало на законченный продукт, на внешность, постепенно возникавшую в течение последних десяти минут. На меня смотрели широко раскрытые голубые глаза, по окружности зрачков едва виднелись края контактных линз.
– Удивительно!
Майках довольно улыбнулся. – Мы нашли в твоей квартире несколько крупных снимков Оливии. У тебя настоящий талант, поэтому мы смогли поспроизвести ее вплоть до мельчайших деталей. – Он сунул руку в карман лабораторного халата и достал снимок, который я в ту ночь принесла с собой в номер мотеля. – Видишь?
Я держала снимок перед собой, внимательно его разглядывая, потом посмотрела в зеркало. Никакой заметной разницы. Я нахмурилась. Но я-то по крайней мере должна различать нас?
– Как же она счастлива, – заметил Майках, указывая на единственное отличие.
– Ее же фотографируют, – ответила я.
Но это не так. Это просто Оливия. Да, счастливая, И еще открытая, доверчивая. Невинная.
– Я больше похожа на Оливию, чем сама Оливия, – Заявила я.
– Конечно, – согласился он, осторожно кивая. – При Делании обманешь самого Ксавье.
Я вздохнула. Разве у меня есть выбор? Я хочу возвратить свое тело, свое лицо, хотя бы для того, чтобы у меня не было таких надутых губок, когда я хмурюсь. Но ведь я не могу просить Майкаха вернуть все назад – после того как была мертва в течение недели. Теперь другая личность будет именно другой, но вряд ли станет усовершенствованием.
«Оставаться в живых, – с сомнением подумала я. – Выжить». Чтобы сделать это, я должна убедить весь мир в том, что я Оливия Арчер. Частью сознания я решала, насколько тяжело это будет. Оливия ходила по магазинам, она поздно завтракала, председательствовала на многочисленных балах и благотворительных ужинах, а ночами – когда ее никто не видел – вела нелегальные вебсайты. Но эту часть, вероятно, я могу пропустить.
Но что самое трудное в том, чтобы быть Оливией? Могу ли я позволить себе стать такой же мягкой, не считая при этом себя слабой? Быть такой же уязвимой, не, мысля как – жертва? – Такой же покладистой, но не бесхарактерной? Меня заставляли задуматься не поступки Оливии. Нет – останавливала ее полная беззащитность.
Я поджала губы и смотрела, как напротив меня поджимает губы Оливия. «Так вот как она делала это», – подумала я и улыбнулась. Ее рот – мой рот, поскольку он теперь стал моим, – чуть изогнулся, выглядя при этом невероятно соблазнительным на этом лице в форме сердца. Я взглянула на Майкаха, который наблюдал за мной, ожидая решения.
– Ты очень хорошо поработал.
Он принял комплимент за согласие, за принятие ситуации – так оно и было. И широко улыбнулся в ответ.
– Спасибо, Оливия. Оливия.
Я – Оливия. Я набрала полную грудь воздуха, потом медленно выдохнула, пока в легких его совсем не осталось. Может быть, так, через меня, Оливия продолжит жить. Эта мысль мне понравилась. Это самое малое что я могу для нее сделать – и сейчас единственное. Так я по крайней мере чувствую себя менее беспомощной, а это уже кое-что. А со всем остальным придется справляться по мере встречи.
– Можешь позвать моего отца.
Майках протянул руку и осторожно помог мне встать, так что мы на короткое время оказались лицом к лицу.
– Да, – наконец объявил он. – Думаю, ты готова к этому. Чудесное выздоровление. Твой отец будет очень доволен.
«Тогда это первый случай, когда он будет доволен мной», – подумала я, но вслух не произнесла. Не этого от меня ждал Майках. Этого бы не сказала Оливия.
– Я так рада, – проворковала я, вслушиваясь в свои слова: насколько искренне они звучат.
Майках помог мне снова лечь и сразу направился к двери. Наверно, он опасался, что я передумаю.
– Сейчас вернусь.
Я откинулась на подушку и ждала. Пыталась убедить себя в том, что у каждого супергероя двойная жизнь. Например, Супермен и Кларк Кент. А Чудо-женщина была скромной секретаршей, когда не набрасывала на плохих парней свое лассо, заставляющее говорить правду. Были и другие, конечно, и я стала размышлять, сколько из этих историй, описанных в комиксах, предмет авторского вымысла, воображения, а сколько проникло сквозь тонкую паутину реальности, отделяющую мир Тульпы от нашего. Мое собственное существование, это. использование в качестве маскировки мертвой сестры, носит все признаки вымысла.
Я Джоанна, которая умерла.
И я Оливия, которая тоже умерла.
Я также моя собственная мать, которая рисковала жизнью такими способами, которые мне еще предстоит раскрыть, чтобы оставаться в безопасности. Но если это правда, то я также и он. Этот человек – Тульпа. Существо настолько злое, что он одновременно уничтожил меня и сохранил мне жизнь.
– Я тебя убью. – Эти слова гулко прозвучали в больничной палате. И в них я узнала в себе Тульпу. Но мне понравилась эта клятва, и я повторила ее. – Я убью тебя за то, что ты сделал с моей сестрой. И с моей матерью.
И за то, что осталось от меня.
Звуки моей клятвы еще звучали, а я откинулась на подушку и стала ждать, когда войдет человек, который одновременно был и не был моим отцом. И когда он наконец вошел, я приветливо улыбнулась ему.
11
Меня похоронили в холодный ветреный январский день. Я смотрела репортаж местного телеканала в прямом эфире – официально я еще только выздоравливаю, – а в это время женщина-косметолог делала мое здоровое лицо подобающе бледным. В гробу должна была лежать Оливия, она и так там лежит. Я не просила об этой замене, но ни Майках, ни Уоррен меня не спрашивали. Голос репортера казался мне непристойно оживленным; перечислялись политики штата Невада, известные шоумены, деловые партнеры Ксавье; все они выстроились в ряд, чтобы проявить уважение к женщине, с которой большинство не было знакомо. Даже для такого непостоянного и утомленного города это большая новость. Должна признаться, все это напоминало какую-то подростковую фантазию:. я наблюдаю, как оплакивают мой уход; слышу, как говорят, насколько меня будет не хватать.
Но в основном это была просто процессия малознакомых людей, которые отсюда пойдут выпить и вернутся к своей обычной жизни. Однако– среди них было и несколько таких, кто действительно знал и любил меня. Асаф, о котором в завтрашней газете напишут, что он потребовал полного расследования обстоятельств моей смерти и поиска– и наказания виновных. Безуспешно. Он горевал обо мне, а я о нем.
Была подруга-одноклассница, которую я после окончания школы видела всего несколько раз; по лицу ее струились слезы, и мне захотелось позвонить ей и сообщить, что со мной все в порядке. С удивлением увидела я также подругу Оливин Шер: она была одна и выглядела прекрасно.
Ныл и Ксавье. Он стоял немного в стороне от остальных и казался слегка скучающим; на фоне моего гроба звучали слова Ксавье о том, как он благодарен мне за то, что я спасла жизнь Оливии. «Она пожертвовала собой ради сестры, и это придает ее смерти, а следовательно, и жизни подлинный смысл».
Я не рассердилась, услышав эти слова. Только накануне он обнимал меня, считая, что я Оливия, и слезы его были реальны настолько, насколько он на них способен. Мне он никогда не был отцом, но он любил Оливию, и я была благодарна за то, что у нее было хоть это.
А потом появился еще один человек. Он был виден мне в профиль, очень худой, стоял слева от Ксавье, и его пустые голубые глаза все время оглядывали окружающих.
– Аякс! – Я наклонилась на больничной койке, глядя на экран. Со скептическим выражением лица, казавшегося очень опасным, в своем черном пальто, Аякс повернулся к камере, ноздри его раздулись. – Ты, ублюдок!
– Мэм, пожалуйста, – попросила женщина косметолог с губкой в руке – ее звали Рейн, и на бровях у нее был пирсинг. Она с помощью этой губки добивалась, чтобы у меня под глазами появились темные круги, а на‹ щеках синяки. Готовила к приходу Ксавье сегодня вечером. Я была уверена, она гадала, зачем все это делается, но Майках платил ей достаточно, чтобы она ни о чем не спрашивала. Не обращая на нее внимания, я продолжала таращиться на Аякса. Он смотрел влево, глубоко вдыхал утренний воздух, и ветер поднимал его волосы.
– Я здесь, ты, ублюдок, – сказала я, и у меня перехватило дыхание: Аякс уставился прямо в камеру. На его лице появилось выражение такой ненависти, что на мгновение мне показалось, будто он меня услышал. Затем глаза его вспыхнули, как факелы, и понимающая улыбка скривила рот. Точно так же он улыбался мне за обедом, когда говорил, что собирается меня убить.
Но он меня не слышал и, несмотря на это выражение лица, не мог меня видеть. Я поняла это, потому что он отодвинулся, открыв того, кто привлек к себе его внимание.
– О боже! – Я закрыла рукой рот, чтобы не закричать. – Боже. Бен.
Он рыдал открыто, не стесняясь, слезы катились по щекам, рот был искажен болью. Он отбросил руку одного из утешавших его коллег – их было несколько, все в форме – они очень неловко выглядели рядом с безутешным другом. Бен. Он целовал меня так страстно, что я забыла об опасности. Бен, с которым я рассталась после ужина, чтобы пойти к Оливии.
Бен, который считает, что снова потерял меня.
Я заплакала, и Рейн неуверенно отступила, не зная, что –. ей делать. Я беспомощно наблюдала, как Аякс подошел к Бену и сказал несколько слов, после которых голова Бена удивленно дернулась. Конечно, звук был приглушен: репортер продолжал непрерывно болтать о моем месте в обществе – на самом деле о месте моего отца, – о том, во сколько оценивается наследство Оливии, теперь, когда она не должна будет со мной его делить. Но я видела движение губ Аякса. Он произносил слоги отчетливо, подчеркнуто, как будто знал, что я за ним слежу, и хотел, чтобы я поняла.
Мои соболезнования.
Беи уже собирался стряхнуть его, когда увидел что-то и мгновенно застыл, а Аякс протягивал руку, со змеиной улыбкой, которая заняла место ложного сочувствия. Я поймала то мгновение, когда он попытался отдернуть свою руку: это можно было сделать, если знаешь, чего ждать, но друзья Бена, хотя все они копы с очень внимательными взглядами, ничего этого не заметили. Оки слышали слова. Видели только попытку рукопожатия, только человека, выражавшего сочувствие другому. Но я разглядела кое-что еще.
На шее у Аякса издевательски блестела топкая серебряная цепочка. Я ахнула, поднесла руку к своей голой шее, а Аякс улыбнулся. Цепочка сверкала на холодном зимнем воздухе.
И Бен вцепился ему в горло.
Репортер прервал свой гладкий рассказ, друзья схватили Бена за руки и оттащили – его держали за руки, за торс, за шею, – а у Аякса на лице было самое невинное выражение. Бен кричал, лицо его покраснело и исказилось, волосы упали на лоб, костюм расстегнулся. Комментатор попытался замять эту сцену и объявил перерыв нa рекламу. Но у меня было время заметить, как Ксавье повернул голову в сторону шума. Затем Бена убрали из кадра. А Аякс в камеру – и мне – победоносно улыбнулся.
– Нет! – Я бросилась к телевизору, как раз когда картинка исчезла. Косметика разлетелась, столик с грохотом упал на пол, я ударила по экрану ладонью раз, другой, потом кулаком. Рейн в ужасе забилась в угол. – Держись от него подальше! Оставь его в покое!
Выдернув вилку из розетки, я швырнула телевизор о стенку. Звук божественный – удовлетворяющий и великолепно разрушительный. Что-то во мне щелкнуло, прокатилось по моему телу. И неожиданно я потеряла способность сдерживаться. Не могла остановиться. Бросала все: мониторы, приборы, столы, пластиковые стулья. И все это время мой голос, мой подлинный голос, резал мои новые голосовые связки:
– Я тебя убью, я тебя убью, я тебя убью…
У Оливии, такой доброй, чистой, мягкой, не было ни одного шанса против Батча, и этот факт ежедневно с самой ее гибели разбивал мне сердце. И матери, которая могла бы с ним сразиться, не было с нею рядом, она не защитила дочь; и с тех пор как я узнала истинную причину ее отсутствия, мое сердце и из-за нее обливалось кровью.
Но я ни разу не позволила себе выйти из себя. Я дышу, я живу, и я говорила себе, что это больше, чем я заслуживаю. Но когда я увидела лицо Бена, увидела эту бесконечную боль, остановиться было невозможно. Я кричала, ломала, разбрасывала вокруг себя все, чтобы это соответствовало тому, что я чувствую, что у меня внутри: все разорвано, обнажено, все болит. И страшная усталость. Огромное сожаление.
Закончив – две минуты, два часа или два года спустя, – я обнаружила, что сижу в позе зародыша в опустошенной, разбитой палате, сижу и раскачиваюсь; Рейн давно убежала; остатки люстр свисают на проводах с потолка, приборы перевернуты, они мертвы, молчат.
– Джоанна.
Я подняла голову. Меня удивило появление Уоррена, такое же неожиданное, как в первый раз; удивило и то, что он назвал меня по имени. Все предыдущие дни он называл меня Оливией. Сейчас он снова выглядел как бродяга – немытый, небритый бродяга, от которого несет отчаянием и одиночеством, но смотрел он на меня как-то очень трезво и яростно, и это вызвало у меня на глазах слезы. Он видел меня такой, какова я на самом деле.
– Теперь должно начаться подлинное выздоровление.
Я покачала головой – сначала медленно, потом быстрей, и закрыла лицо руками. Это не выздоровление. Это нападение – так антибиотики атакуют чуждого агента, помещенного в организм. Хотя на этот раз чуждый агент – это я сама. Я вирус у себя внутри.
– Я не мертва, – заявила я Уоррену сквозь стиснутые пальцы. Он, конечно, это знает, но мне нужно было услышать собственные слова. – Я не мертва. Я сильнее чувствую и больше вижу. Я более жива, чем когда-либо.
– Оливия… – начал он, идя по палате.
Но я оборвала его и попятилась. Мне не нужны сочувствия или объяснения.
– Я не Оливия! Я не слабая и не уязвимая! Я не… – «Не такая хорошая», – подумала я. – Не невинная.
Я жива, черт побери, и хочу, чтобы кое-кто об этом знач.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54