Кто-то придет и будет меня спрашивать?
– Возможно…
– Скажи, где ты был до этого… – Она попыталась выпрямиться, но Боб удержал ее. Со вздохом она расслабилась. Он гладил ее тело, задержав руку на бугорке. – Откуда ты приехал?
– Случилось что-то ужасное, – сказал он тихим, глухим голосом. – Ты любишь меня, Марион?
– Бесконечно.
– Тогда не спрашивай. Ради всего святого, не спрашивай. Помни только, что я лежал в постели и крепко спал.
– Это тебе бы помогло?
– Это могло бы меня спасти.
– Тогда ты уже был у меня, когда я уходила на работу. – Она положила свою ладонь на его руку, как бы скрепив клятву на своем теле. – Эта ужасная материя, – шепнула Марион. – У меня от нее кожа чешется…
Их любовь была короткой. Когда Марион, желая сделать приятное Бобу, вновь изобразила из себя мертвую, он вскрикнул, выпрыгнул из кровати и отскочил к стене.
– Нет! – вскрикнул он. – Нет! Нет! Двигайся! Нельзя быть мертвой, лежать и гнить… Ты должна жить, именно ты, только ты, всегда только ты… Я люблю тебя, ты единственная, кого я люблю, с тобой я человек, а не чудовище… Марион, заклинаю тебя, двигайся!
Тогда она вскочила, снова затащила его в постель, обвила ногами его бедра и начала беситься и царапаться, она стонала и хохотала, целовалась и кусалась – словом, вела себя как сумасшедшая. И он смеялся вместе с ней, зарываясь в ее горячее, извивающееся, скачущее и стонущее тело, целовал ее в капельки пота и купался в потоке черных волос.
Короткое опьянение. После выкуренной сигареты они вытянули свои пышущие жаром тела и смотрели в потолок с причудливыми, фантастическими тенями.
– Ты сейчас снова уедешь?
– Нет, я останусь.
– До завтра?
– До послезавтра, может быть на неделю, я не знаю…
– Это было бы слишком прекрасно, дорогой. – Она повернулась к нему, забралась наполовину на него и поцеловала его в глаза. – Что мы за люди с тобой?
– Я не знаю.
– Мы нормальные?
– Наверняка нет.
– Когда все это кончится?
– Что?
– Это между нами.
– Никогда.
– Никогда не бывает. Все когда-то кончается. Ты великий Боб Баррайс, а я жалкая барменша. В глазах твоего мира я просто грязная проститутка. Скажи, разве я проститутка?
– Нет.
– Но я сплю с тобой! Когда ты бываешь извращенным, и я становлюсь извращенной. Разве это не распутство?
– Ах, Марион, кто это может понять? Почему мы обсуждаем это? Я люблю тебя. – Он запустил обе руки в ее волосы. – Который час?
– Почти четыре часа утра.
Он высвободился из-под ее обнаженного тела и выскользнул из кровати.
– Я должен позвонить.
– Сейчас?
– Да, сейчас.
– Кому же?
– Скоро услышишь. – Он поднял трубку, набрал номер – это был номер виллы Баррайсов во Вреденхаузене – и подождал. Быстрее, чем он мог предположить, трубку снял садовник. Боб Баррайс чувствовал, как его сердце бьется о ребра.
Они ее уже опознали, разумеется, опознали. Ведь у нее с собой была сумочка, она должна была остаться на мосту. Рената Петерс, служащая Баррайсов. На протяжении почти двадцати лет, уже почти живой инвентарь виллы. И вдруг эта милая фрейлейн сиганула ночью без всякой причины с моста на автобан и сразу погибла. Загадка! Пойди разберись в человеческой душе. Что это было? Депрессия? Неисполнившиеся надежды? Паника перед старением? Прорыв из одиночества в другой мир? Начало климакса, когда женщины зачастую склонны к неконтролируемым поступкам?
– Это Баррайс! – произнес Боб.
– А, молодой господин… – Голос садовника звучал взволнованно.
– Я только хотел предупредить, где я, на случай, если меня потеряют дома. Если я кому-то понадоблюсь…
– Молодой господин, побудьте, пожалуйста, у телефона. Рядом со мной стоит господин доктор Дорлах, он хочет с вами поговорить.
«Ага, доктор Дорлах! Большое наступление началось. Дядя Теодор наверняка уже высказал самые дикие предположения. Он будет разочарован, узнав, что я звоню из теплой, благоухающей, пропитанной любовью постели».
Он сел в небольшое кресло, далеко вытянул ноги и улыбнулся Марион. Какая она красивая! Не тело, а янтарная капля солнца.
– Боб?… – раздался голос доктора Дорлаха.
– А-а, доктор! Что вы делаете так поздно или так рано, как угодно, у нас? Дядя Тео разорился? Мама наконец-то отправилась к любимому Господу? Я сразу приеду, что бы ни случилось.
– Где вы? – односложно спросил доктор Дорлах.
– В Эссене.
– Где?
– В квартире в Эссене. Новостройка. Седьмой этаж. С видом на Гругу. В постели изумительной девушки, самой красивой из тех, что я знаю. По имени Марион Цимбал.
– С каких пор?
– Доктор, ну вы и шутник! С рождения, разумеется. Марион – не писатель и не политик, так что ей нет причины менять имя.
– С каких пор вы лежите там в постели?
– Один примерно с двадцати часов, вместе с самой прекрасной женщиной моей жизни – с двух часов.
– У вас имеются свидетели этому?
– Я не занимаюсь групповым сексом, доктор.
– Позовите эту Марион к телефону.
– Пожалуйста… – Боб Баррайс протянул трубку Марион. – Любимая, скажи славному доктору Дорлаху доброе утро. Он не верит, что я действительно могу любить женщину.
Марион Цимбал взяла трубку и несколько вымученно засмеялась. «Что здесь происходит? – подумала она. – О чем он умалчивает? Я его алиби, это ясно. Для чего Бобу нужно алиби?»
– Господин доктор? – произнесла она. Ее голос переливался, как звонкий индийский колокольчик. – Боб действительно у меня. Этого достаточно?
– Пока да. Дайте мне снова Боба.
Трубка возвратилась. Боб Баррайс постучал по ней:
– Тук-тук, доктор. Я опять здесь. Ну что, довольны?
– Приезжайте немедленно сюда, Боб. – Голос доктора Дорлаха был чужим, официальным, обезличенным, такого Боб у него никогда не слышал.
– Из теплых объятий Марион? Ни за что, доктор. Только в случае катастрофы в доме Баррайсов. Но ее нет.
– Она есть. Рената Петерс мертва.
Боб осекся. Он сыграл это замечательно, изменил даже тембр и заговорил прерывающимся голосом:
– Это… это неправда… Рената…
– Упала с эстакады на автобан…
– Самоубийство?
– … или сброшена. Криминальная полиция и первый прокурор уже здесь. Обер-вахмистр Кнолле из дорожной полиции сразу узнал Ренату. Кнолле проживает во Вреденхаузене. Потом нашли на мосту ее сумку. Теперь случай реконструируют. На мосту обнаружены следы шин и ног…
– Они… – заговорил Боб, растягивая слова.
– Боб… здесь идет дождь. Следы нечеткие, их вряд ли можно использовать. С каких пор вы в Эссене?
– С двадцати часов вчерашнего дня! – заорал вдруг Боб. – Что вы, действительно, хотите от меня?
– Такое твердое алиби, чтобы об него можно было сломать руку, если дотронешься.
– Оно у меня есть.
– Почему вы вообще позвонили?
– Чтобы сказать, что я здесь.
– Кого же это может интересовать? Вы никогда не сообщали, где вас можно найти. И неожиданно в вас заговорили родственные чувства? Или вы ожидали, что я здесь?
– Доктор, у вас что, прострел в голове?
– Нет, у меня там набатный колокол, и он звонит сейчас. Боб, кто эта Марион Цимбал?
– Моя невеста. Я женюсь на ней.
– Боб! – Марион выпрыгнула из кровати и раскинула руки – обнаженная богиня радости. – Боб, это правда?
– Вы слышите, доктор? – спокойно произнес Боб. – Так может ликовать только женщина, которая купается в счастье.
– А я купаюсь в ужасе, Боб. – Голос доктора Дорлаха стал хрипловатым. Он был действительно потрясен. – Если бы вы видели Ренату… страшно. Полицейский врач одно пока установил твердо: кто-то наступал ей на руки, когда она цеплялась за грязный парапет. На ладонях следы ржавчины, пальцы распухли от ударов ног. Это не похоже на добровольную смерть.
– Да, пожалуй. Непостижимо, доктор.
– Я слышу ваше глубокое потрясение, Боб. – «Надо бы и его убить, – подумал Баррайс. – Эта вечная ядовитая ирония. Но лучшего адвоката, чем он, не сыщешь». Без доктора Дорлаха фабрики Баррайсов ничего бы не стоили. Он уладил множество безобразий, неизбежных при взлете. Такому адвокату нет цены.
– Я действительно потрясен, доктор, – резко сказал Боб.
– Приезжайте сейчас же.
– Разумеется. С Марион?
– Без. И еще: почистите ботинки. Не только сверху, но и подошву с каблуками и швы. А потом пройдитесь по эссенской улице, желательно вблизи какой-нибудь стройплощадки.
– Благодарю за совет, доктор. Я в нем не нуждаюсь.
– Крови у вас на одежде нет?
– Когда я приеду во Вреденхаузен, я вам врежу за этот вопрос!
– У вас и так будет чем заняться. Первый прокурор желает побеседовать с вами.
– Это удовольствие я ему доставлю.
Боб Баррайс повесил трубку. Подняв голову, он посмотрел в бледное лицо Марион. Она продолжала сидеть не двигаясь, в оцепенении, когда он коснулся ее бедер и привлек к себе.
– Что с этой Ренатой? – прошептала она, как будто кто-то мог их услышать за стеной.
– Она мертва. Упала с моста на дорогу.
– Кто эта Рената?
– Моя бывшая няня. Сорок три года. Милый человек. В последнее время она опекала мою мать. Была частью баррайсовской виллы, как библиотека и рояль в салоне.
Боб отпустил Марион, встал и оделся. Они больше не произнесли ни слова, и только когда он перекинул плащ через плечо и еще раз с привычной тщательностью провел рукой по вьющимся волосам, прижимая последние пряди, голос Марион заставил его вздрогнуть.
– Боб…
– Да?
Она сидела посреди кровати, все еще нагая, сквозь ее распущенные волосы выступали кончики грудей, как сквозь черный занавес. Руки лежали на бедрах, и было отчетливо видно, как ногти впились в тело.
– Ты убил Ренату?
– Я с двадцати часов у тебя… Не забудь это, дорогая. Боб повернулся и вышел из квартиры.
Когда дверь захлопнулась за ним, он услышал рыдания Марион. Она бросилась на подушки и зарылась в них. Тогда он вернулся, снова отомкнул замок, просунул голову в открытую дверь и, увидев ее полное ужаса, искаженное страхом лицо, успокаивающе улыбнулся и кивнул ей.
– Я женюсь на тебе, любимая. Как моей жене тебе не нужно будет давать показания.
Весело насвистывая, он окончательно докинул маленькую квартиру и в хорошем настроении спустился в узком лифте вниз.
Замок Баррайсов был ярко освещен. Боб, остановивший машину перед большими воротами, посмотрел поверх каменного забора. Сегодня не было ни одной комнаты, которая не сияла бы в ночи, промытой дождями и не желавшей отступать перед утром, чей черед давно подошел.
Кто-то, очевидно, услышал скрип тормозов, или же за шторами в первом салоне – музыкальной комнате – был выставлен пост, сигнализирующий обо всем происходящем снаружи… Во всяком случае, дверь открылась еще до того, как Боб преодолел прыжком пару ступенек. Во всем британском блеске, полный достоинства, появился Джеймс, дворецкий дяди Тео. За ним мелькнуло чужое лицо – криминальная полиция.
– А, славный Эгон! – воскликнул Боб и кивнул Джеймсу, задев в очередной раз больное место. – И господин, которого я не знаю. Наверняка ученик Шерлока Холмса, Джерри Коттона, Манникса, агент 007, или кто ваш учитель?
– Вас ожидают, – деревянным голосом произнес Джеймс. – В библиотеке. Все господа в сборе.
– Где Рената? – Боб отдал ему свой плащ. С большим достоинством Джеймс передал его полицейскому. Боб внутренне ухмыльнулся: «Никаких следов крови, мой дорогой. Напрасно будешь искать. Я осмотрел через лупу каждый миллиметр».
– Фрейлейн Рената уже в судебно-медицинском институте. Джеймс проговорил это, как будто объявлял оперную звезду.
Боб Баррайс остановился в огромном роскошном холле.
– Где мама?
– В своей комнате. Госпожа лишилась чувств. У госпожи сейчас профессор доктор Нуссеман.
– Славный, верный Нуссеман. – Боб повернулся к полицейскому: – Он прекрасно кормится мамиными болезнями. Пять таких пациентов – и он принадлежит к самым высокооплачиваемым врачам Европы. Итак, в библиотеке.
Дворецкий Джеймс открыл высокую двустворчатую дверь. Библиотека, обычно с приглушенным светом, не отвлекающим от работы, была на этот раз ярко освещена. С удивлением Боб заметил, что кресла в дальнем углу – кабинете для курения – были обтянуты зеленой кожей. В благородном полумраке это никогда не бросалось в глаза.
Вокруг большого стола у камина в стиле ренессанс сидели несколько господ. Когда вошел Боб, они сразу встали. Остались сидеть лишь дядя Теодор и доктор Дорлах. У дяди Хаферкампа это было естественно, у Дорлаха – явная вольность. Боб враждебно посмотрел на него. «Ты считаешь, что тебе что-то известно, – подумал он. – При этом ты ничего не знаешь, абсолютно ничего. Тебе никогда не удастся положить на обе лопатки Боба Баррайса. Тебе – нет…»
Он словно натолкнулся на стену, когда его неожиданно остановил вопрос:
– На какой машине вы ездите?
– Сейчас – на БМВ из парка Баррайсов, – не задумываясь ответил Боб. – Вы первый прокурор?
– Да. Петер Цуховский.
– Не буду кривить душой и говорить, что мне очень приятно. Повод для нашего знакомства слишком грустный.
В дверь постучали. Сотрудник криминальной полиции объявил от двери:
– Машина имеет шины фирмы Пирелли.
– Спасибо. – Прокурор Цуховский сложил руки за спиной. – С самого начала – совпадение: на последней машине на мосту были шины фирмы Пирелли.
8
Простым упоминанием о шинах Пирелли вывести из равновесия Боба Баррайса было невозможно. Однако он удивленно поднял брови: разве доктор Дорлах не говорил о том, что дождь стер все следы? Как можно по смытым отпечаткам так точно установить марку шин? Здесь что-то не сходилось. Может, ему расставили ловушку? Или они блефовали? Если так, то он был плохим игроком в покер, этот прокурор доктор Петер Цуховский. И вообще, что это за имя – Петер Цуховский? Так в Рурской области звали одного футболиста. Как может человек, которого зовут так же, стать прокурором? Никакого вкуса у этого парня. Боб насмешливо улыбнулся:
– А-а! Нашли машину, которую искали?
– Я не хотел бы принимать преждевременных решений. – Прокурор Цуховский стремился быть объективным. Субъективно ему этот отлакированный, смазливый, как девушка, молодой человек на первый взгляд был несимпатичен. Типичный миллионерский сынок: избалованный, страшно ловкий, когда речь идет о том, чтобы избежать любой работы, фразер с барскими замашками, высокомерный, как правило, развитый односторонне, а в остальном – глупый и дерзкий, сексуальный атлет, ведущий себя с какой-то скользкой вежливостью, которая есть не что иное, как брошенное в лицо собеседнику оскорбление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49