– Гена! – сказал ему вдруг Никитин. – Не перегибай палку, сломаешь, чем баб трахать будешь?
Герасимов покраснел, на этот раз от смущения, что генерал видит его насквозь, и торопливо выпалил свое мнение, которое не мог доказать фактами:
– Марьев! Его работа.
И не дожидаясь возражений Никитина, бросился защищать эту новую версию.
– Почерк очень оригинальный. Как раз в его духе. Решение задачи нетрадиционное и результат стопроцентный. Опять же точность, с какой все было выполнено в обоих случаях – виртуозная...
Никитин молчал, задумчиво почесывая переносицу указательным пальцем.
– Выпьешь? – спросил он Герасимова.
Тот неопределенно пожал плечами, что могло означать только согласие.
Никитин достал из сейфа бутылку своего любимого «Корвуазье» две огромных коньячных рюмки и лимон. Налил по полной в каждую, разрезал лимон. Он всегда любил готовить выпивку сам.
– Давай, Гена! За тебя! – сказал Никитин. – Я чувствую, не долго мне это место занимать. Уйду скоро. Сам уйду, дожидаться не буду, пока...
Он показал пальцем в потолок.
– ... под зад коленом даст. Уходить буду – тебя на это кресло порекомендую. Готовься.
«Готов уже! – мысленно ответил мгновенно вспыхнувший радостью Герасимов. – Не тяни только с этим, Никитин. А то я теперь спать плохо буду, в ожидании, когда ты, наконец, соберешься сделать то, что обещал...»
Однако с Никитиным нужно постоянно было быть начеку. Герасимов всегда знал об этом и теперь ждал какого-нибудь подвоха или проверки, экзамена какого-нибудь. И правильно – не ошибся.
– Но все это при одном условии, Гена, – сказал Никитин глядя ему в глаза. – Ты сейчас объясняешь мне – зачем Ивану нужно было убивать этого банкира? Зачем он шлепнул Камышова? Если объяснишь так, чтобы я тебе поверил, вот тебе мое слово...
Никитин положил ладонь на стол.
– Как только возьмем Ивана Марьева – ухожу в отставку.
Никитин замолчал, испытующе глядя на своего заместителя.
«Я с тобой в такие игры не играю, Никитин, – ответил ему Герасимов, молча глядя генералу в глаза. – Если ты сейчас поймешь, что я сплю и вижу, как бы твое место занять, то неизвестно, где я завтра окажусь! Может быть там же, где капитан Гусятников, которого Коробов застрелил по твоему приказу?»
– Я отвечу в любом случае, – сказал Герасимов. – Не скрою, что не отказался бы от предложения работать во главе управления. Но специально для того, чтобы это ускорить, ничего делать не намерен. И вообще – работа под вашим руководством меня вполне устраивает. Думаю, не стоит вам связывать поимку Марьева со своим уходом в отставку. Ваш опыт необходим и мне, и Коробову, и всем остальным нашим сотрудникам. Надеюсь, вы понимаете это не хуже меня, вашего заместителя. Я искренне хочу поработать с вами еще несколько лет, как минимум – лет пять...
«Поверил или нет?» – задал себе вопрос Герасимов, но так и не решил что же на него ответить.
– Ты мне зубы-то не заговаривай, – сказал Никитин. – Я свои решения без твоих советов принимаю. Ты ближе к телу, а то опадет, пока ты собираешься...
«Не поверил, скотина! – обиделся, почему-то, на генерала Герасимов. – Ну и хрен с тобой! Все равно я умнее тебя! И сейчас ты в этом убедишься!»
– Иваном мы занимаемся столько, что знаем о нем, пожалуй, больше, чем об иных наших сотрудниках, – сказал Герасимов, следя за реакцией генерала. – Я иногда начинаю думать о нем и ловлю себя на том, что представляю себя им. И многое понимаю в эти моменты. Правда, рассказать все это сложнее, чем почувствовать. Когда чувства пересказываешь словами, они становятся какими-то глупыми, неубедительными, смешными. Честное слово – самому смешно!
Генерал молчал, не перебивая, и Генка вдохновился этим его интересом, перестал ходить вокруг да около. Похоже, Никитин, слушает серьезно и не готовит никакого очередного подвоха.
– Зачем он убил генерала Камышова, мне тоже было непонятно, – сказал Герасимов. – До тех самых пор, пока у меня не возникло предположение, что и Неонова взорвал тоже он. Это же «Интегралбанк»! Помните Кроносова? Его тоже тогда Иван убил! Кроносов – вот единственное звено, которое соединяет эти два убийства и все, в конечном счете, объясняет!.. Нет, подожди. Никитин! Так я ничего не сумею объяснить!
Герасимов неожиданно замолчал. Он понял, что Никитин не понимает его логики, вернее – его интуиции. Герасимов никогда не славился интуицией и только занимаясь Иваном и постоянно примеривая на себя его поступки, ощутил, вдруг, как в нем некоторые выводы рождаются как бы сами по себе, то есть интуитивно. Но объяснять, как родились эти выводы – это просто мучение!
Генка взял бутылку со стола и, не спросив разрешения у генерала, налил себе еще рюмку. Рюмки у Никитина были подобраны по его вкусу – грамм на сто пятьдесят. Герасимов выпил, чувствуя на себе удивленный, но не раздраженный взгляд Никитина и попробовал начать сначала.
– Вспомни, Никитин, – сказал он и положил руку генералу на плечо, – что было у этого человека, когда он вернулся из Чечни? Ничего! Один Крестный! Ивану он заменял и отца, и друга, и жену! Нет, не в том, конечно, смысле, что они трахались! Нет! Как ты мог такое подумать? Иван, он голубых ненавидит, так же, как и я, кстати. Но он же не любил никого тогда и не мог любить. И вот эти самые чувства к Крестному заменяли ему любовь! А потом что-то случилось с Иваном... Не могу себе представить как, но у него появилась женщина! Крестный оказался в стороне и убил ее, чтобы не потерять влияния на Ивана. А в результате – потерял все, и жизнь свою в придачу.
– Это я все, Гена, знаю не хуже тебя, – сказал Никитин. – Зачем он их побивал-то? Вот что мне объясни! Этого я не понимаю!
– Эх! – воскликнул Герасимов. – Как же ты не понимаешь!
Он долго, минуту молчал, сосредоточенно глядя на Никитина, потом сказал:
– Он, когда Крестного убил, – все потерял. Абсолютно все, что у него было. Женщину потерял! Отца – потерял! Друга – потерял! Думаю, что если и верил он во что-нибудь, тоже веру свою потерял... Он – потерянный человек, Никитин. А что делает потерянный человек? Он ищет то, что потерял. То есть – самого себя. Я понятно говорю?
– Ты меня за дурачка-то не держи, – сказал совершенно спокойно Никитин, гораздо более трезвый, чем его заместитель. – Я пойму все, что мне нужно...
– Ладно! – согласился Герасимов. – За дурочка? Не-ет! Никаких дурачков! Все на полном серьезе! Что в Иване было главным? Что его делало Иваном, которого знали мы, которого ценил Крестный? Умение убивать быстро, четко, и наповал! Он – мастер убийства! Талант! Это единственное, что у его было. И вот он – растерялся! Никого вокруг. Пусто! Что делать дальше? Кого убивать? Да и убивать ли вообще? Кому это нужно? Ивану? Не-ет! Ему это не нужно вовсе... Он любит убивать, это – да! Но ему это не нужно. Он думать начал – а зачем я столько народа пострелял? Гора трупов – это все, что я в жизни оставил, да? Обидно, знаешь ли, Никитин! Он себя утешать начал – я, мол, их поубивал и тем самым жизнь изменил! Ну, богом-то он себя вряд ли возомнил, но чем-то вроде дьявола – это может быть. Это – свободно! Но вот он выходит на улицу из своей берлоги. Смотрит по сторонам...
Чтобы Никитин лучше понял, Герасимов для наглядности сам повертел головой.
– И что же он видит? А видит он очень обидную для себя картину... Видит, что ничего ни хера не изменилось от того что убивал он кого-то. Жизнь-то сгладила все углы, которые он наломал... Все абсолютно то же самое, что и прежде было! А Ивана как будто и не было вовсе!
Герасимов тяжело вздохнул и с тоской посмотрел на Никитина.
– Налить еще, Гена? – спросил тот, поразившись выражением глаз Герасимова – пустых и страдающих от непонятной генералу боли.
Герасимов молча кивнул. Говорить он не мог, горло перехватило и он никак не мог поглотить какой-то горячий комок, мешавший говорить.
Никитин торопливо налил ему полную рюмку и Герасимов залил свой комок коньяком. Тот, вроде, растворился, Генка прокашлялся и заговорил опять.
– Что стал бы делать на его месте ты, Никитин? Ответь мне!
Герасимов ткнул в генерала пальцем.
– Известно – что! Открыл бы вой сейф и напился! Как свинья!
Никитин согласно кивнул головой. Обязательно – напился бы! В этом Генка прав на все сто.
– Что стал бы делать я? Ну, я пошел бы к проституткам и неделю трахался бы! А что? Ебать женщину – это самое верное средство доказать себе, что ты существуешь. Как сказал один философ: «Коитус эрго сум!», что в переводе на понятный язык означает: «Ебусь – значит, существую!». Это звучит убедительно!
Герасимов выразительно посмотрел на Никитина, словно ожидая, что генерал подтвердит его правоту. Потом он разочарованно махнул на Никитина рукой и продолжил свои пьяные откровения.
– Но Ивану не нужно ни того...
Генка щелкнул себя пальцем по горлу.
– ...ни другого!
Герасимов ударил расслабленными пальцами по своей ширинке.
– Он знает только одно – убивать! И он решил убить их второй раз! Ты понял, Никитиин? Еще раз их всех убить! Чтобы убедиться, что он может что-то делать в этой жизни, как-то ее менять. А что он может делать, кроме как на курок нажимать, глотки рвать да виски пальцами протыкать? Что еще? Ни-че-го!
Никитин молчал, обдумывая генкины слова.
– Кого он у нас уложил после Кроносова? Как же, как же! кандидата в президенты, бывшего премьер-министра Белоглазова! Сейчас, видно, ничего более подходящего, чем этот придурок-антисемит Камышов Ивану под руку не подвернулось. Вот и порешил его... А потом и преемника Кроносова шлепнул, Неонова... Доказывает он себе, Никитин, что – человек... И сам не знает, чего ему хотеть сейчас. Жить он, по-моему, хочет, а – не может. Не умеет...
Язык Герасимова уже с трудом выговаривал слова. Голова его клонилась все ниже, он изредка вскидывал ее, чтобы увидеть глаза генерала, но после этого она опускалась еще ниже и, наконец, упала совсем, глухо стукнувшись лбом о крышку стола...
Никитин еще минут пять сидел молча и рассматривал генкин затылок. Он курил свою любимую «Приму», к которой привык еще в гэбовской учебке и потом долгие годы курил ее тайком на всех континентах, где ему приходилось работать на укрепление безопасности советского государства. Привозил с собой из Союза, часто рискуя головой и карьерой. Но удержаться не мог.
Генерал думал не об Иване. Генка добился своего и Никитин теперь понимал, что движет Иваном, разыскивающим аналогов и преемников своих бывших жертв. Никитин думал о Герасимове.
Он ведь не шутил, когда говорил Генке, что собирается подать в отставку после того, как поймает или убьет Ивана Марьева. Он и вправду – устал. Смертельно устал от вечного ежеминутного напряжения, от которого он спасался только коньяком. И еще – от пустоты своей холостяцкой и бездетной жизни...
«А я, ведь, к Генке как к сыну отношусь, – подумал вдруг Никитин и в нем проснулась неожиданная для него самого какая-то нежность к этому умному и красивому молодому мужчине, который уткнулся лицом в оперативную сводку и ровно дышал приоткрытым ртом. Из уголка губ вытекла струйка слюны и расплылась по листу сводки...
Никитин взял Герасимова под мышки и тяжело кряхтя, перетащил бесчувственного Генку на диван. Уложил, стянул с него сапоги, расстегнул воротничок. Постоял, посмотрел, поморщился от того, что в глазах вдруг что-то непривычно защипало...
Генерал поспешно вернулся к столу, взял бутылку и прямо из горлышка допил остатки коньяка.
«Вырос! – думал он и никак не мог съехать с этого слова. – Вырос Генка! Вырос... Пора дорогу ему уступать. Теперь вижу – готов он мое место занять. Понимает уже – больше меня. Остальному – научится».
Никитин вышел из кабинета и приказал вскочившей при его появлении из-за своего стола секретарше, – старой деве, которая была без ума от своего начальника – тот как-то по глубокой пьянке лишил ее девственности:
– Ко мне никого не пускать категорически! Даже уборщицу тетю Глашу. И самой – не входить! И – тише тут разговаривайте! А то как прибегут молоденькие капитанчики, хохот на все управление стоит!..
И, уже спускаясь на лифте, Никитин продолжал повторять ту же самую крепко поразившую его сегодня мысль:
«Вырос Генка! Надо же...»

Глава пятая

Ивану не надолго хватило удовлетворения от убийства Неонова.
Вечером того же дня, едва он повернул на улицу Герцена, где пару дней назад снял тихую квартиру в глубине квартала, как его остановили двое ментов, что слишком внимательно приглядывающихся к его лицу.
Менты были молоденькие, недавно, видно, только получившие звездочки лейтенантов, да еще и подвыпившие. Разве могли они знать, что мало узнать на улице человека, которого разыскивает вся московская ментура во главе с ФСБ? Что гораздо более важно после этого самим остаться в живых? Этому из не учили ни профессора-полковники, ни начальник райотдела, в уголовке которого они проработали без году – ровно одну неделю.
Они уже прошли мимо Ивана, как вдруг тот, что повыше и помассивней, схватил второго за руку и сказал настолько громким шепотом, что Иван отчетливо услышал каждое его слово:
– Стой, Санек! Где-то я этого хмыря видел! Рожа какая-то знакомая.
Он обернулся и крикнул спину Ивану:
– Эй, мужик! А ну, стой! Стой, тебе говорят!
Иван остановился и посмотрел на милиционеров с усталой усмешкой.
– Подошел ко мне! Быстро! – скомандовал высокий мент и начал скрести у себя за поясом, там, где у него болталась кобура, но она съехала на бок, и он никак не попадал пальцами на ремешок.
Иван молча подошел. В конце концов, он их не трогал, они сами обратили на него внимание. Он ничего не имел против этих молодых парней в милицейской форме, но и жалко их ему не было.
– Документы! – сказал, наконец, высокий, оставив кобуру в покое. – Кто такой?
– Парни! – сказал Иван. – Идите домой! Вас мамки ждут. И у меня свои дела есть!
– Санек! Ты слышал, чо он сказал?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23