ПОЛЕТЫ НА МЕТЛЕ

Дочке Ольге

..."Тара-рам-тара-рам, та-рарара-а!" - и так далее. Это гремит
"Прощание славянки", от перрона отчаливает поезд, заполошные голуби
бросаются с карнизов старого вокзала в плотный жаркий воздух. Девушка,
которая только что целовалась у вагона с плохо скрывающим скуку молодым
человеком, медленно побрела прочь, размахивая на ходу букетом темных
пряных роз. Она остановилась у фонтанчика, приподнявшись на цыпочки,
пристроила букет в верхней чаше каскада, посмотрела на цветы неприязненно
и отчужденно.
Во ненормальная, да восемь раз мне начхать бы на этого малохольного,
а цветы-то, да еще такие, зачем бросать? Хотя, тут у них на юге они не в
диковинку, вон даже фонарные столбы у вокзала заплетены ползучими
стеблями. И бело-розовые грозди мелких роз, и оранжевые кисти каких-то
невиданных колокольцев, и лиловые кудри глицинии. Красота! И мороженое
вкусное, и солнышко шпарит вовсю, и диплом запакован в чемодане, да
здравствует свобода!
Ну так. Пломбир я съела, разбитного таксиста шуганула - еще чего, я
желаю ваш город в подробностях рассмотреть, желаю ножками, ножками эту
землю попробовать, так что кати-ка ты, друг... Эй, подожди! Скажи, как на
Сиреневую пройти? Ага... понятно, второй поворот направо... Мерси и чао!
А теперь сумку на плечо, чемоданчик в руку и марш-марш под затихающие
звуки "Славянки".
Буквально в сотне метров от разноцветного бедлама привокзальной
площади начались тишайшие улочки, белые домики под красной черепицей,
живые стены винограда, роскошные цветники. Я напилась воды над замшелой
каменной раковиной чешимы - татарского источника, вырубленного в меловом
откосе холма, помыла там абрикосы, подобранные у изгороди сада. Дела-а...
Абрикосы на улицах валяются. А вот Светка, бедная, распределение на
Воркуту получила. Ей там, небось, не видать абрикосов. Ну ничего, я ей
сушеных пошлю, вот только бы добраться до улицы Сиреневой, бросить вещи и
переодеться. Джинсы мои превратились в какие-то раскаленные латы. И в
кроссовках горячо.
Свернула с улицы Тюльпанной на Фруктовую, а через квартал вышла на
Сиреневую. Дом номер двадцать пять...
Он прятался в глубине замощенного желтым кирпичом двора. Я поставила
чемодан, уселась на него и, ощутив историчность момента, принялась
разглядывать дом, где мне предстояло прожить долго... Может быть, и всю
жизнь.
Домишко был славный. Первый этаж сложен из кремового ракушечника,
немного потемневшего от времени, второй - обшит узкой доской. Выше -
мансарда, куда прямо со двора вела деревянная лестничка в два оборота.
Возле лестнички на кирпиче двора лежал плетеный половичок. На перилах
укреплены ящички с настурциями. В мансарде распахнуто плохо промытое окно,
с подоконника свешиваются кружевные заросли душистого горошка. По карнизу
гуляет горлица, горделиво поводя украшенной переливающимся ожерельем
шейкой. На крыше - две трубы (печное отопление, прелесть какая!) и
телеантенна, почти сплошь заплетенная хмелем. Ну и ну... А я-то думала,
что таких домишек нынче и не существует.
В окне мансарды показался какой-то человек, на носу которого
поблескивали старомодные очки в круглой железной оправе. Он свесился вниз,
примят красные цветы горошка, внимательно посмотрел на меня и неприятным
голосом сказал:
- Ну чего расселась? Заходи...
Я поволокла чемодан наверх. Значит, обитать я буду в этой живописной
мансарде. Здорово! Вот только лестница скрипит, но это мы в два счета
поправим. Найдутся же там молоток и гвозди?
Комната оказалась очень большой и светлой, хотя и запущенной до
безобразия. Ну только что грибы по углам не росли. Пыль там не вытирали,
по-моему, со времен постройки.
Я бухнула чемодан на пол и опять уселась на него, разглядывая комнату
и ее хозяина. Вернее - бывшего хозяина. Я же приехала.
Он сидел на единственном в комнате стуле самой мною нелюбимой породы
мебели. Знаете эти канцелярские чудища с прямыми дерматиновыми спинками...
Впрочем, хозяин был не лучше. Давно пенсионного возраста, этакая мышь
белая. Вокруг лысины седенькие клочки, глаза красные, длинный подвижный
нос в характерных лиловых прожилках. Усики мушкой. Одет в полотняную
рубаху, какой-то гибрид толстовки с френчем. Накладные карманы, в одном из
которых торчит вечное перо. Подпоясан узеньким ремешком с металлическими
бляшками, штиблеты на босу ногу. Прямо ильфопетровский персонаж,
сохранился же до наших дней. Музей по нему плачет...
Глядел он на меня скорбно и неодобрительно. Ну, еще бы. Вам время
тлеть, а нам цвести. Гони-ка, бывший хозяин, ключи и выметайся-ка отсюда.
Я мыть стану.
Он словно прочитал мои мысли. Пожевал губами, тяжко вздохнул, мол,
что поделаешь, начальству виднее, а вот попомните его слово, провалят эта
пигалица всю работу...
- Значит, так, - проскрипел он. - Жить будешь здесь. Горячей воды
нету. Газ. Удобства. Телефон. Там - кухня. Здесь - картотека. Советую
отнестись со вниманием, я двадцать лет собирал. Все они, голубчики, тут. А
вот эти - особо... - он замялся.
Явно чуть не сказал "опасные", но просто махнул рукой, передавая мне
брезентовую сумку, набитую бумагами и перетянутую кожаными ремешками.
- Найдешь их легко, они нынче не скрываются, не то, что раньше.
Каждый вечер либо на Пушкинской болтаются, либо в кофейне на Архивном
спуске околачиваются. А через них и на остальных запросто выйдешь, они все
кучкой держатся, как идиоты непуганые. Ты не в потолок смотри, ты меня
слушай!
- Да ладно, разберусь я...
- Ишь ты, "разберусь"... Годов-то тебе сколько?
- Ну, двадцать два. А что?
- Присылают кого ни попадя. У нас район сложный, я же сигнализировал!
- Я вам не нравлюсь?
- Это ты мальчикам нравься. А я должен пост на надежного человека
оставить. Молода ты, и вижу я, что ветер у тебя в голове. Что ж, в Лицее
никого постарше и посерьезнее не нашлось? Сюда мужика бы надо...
- Ничего, справлюсь. Будьте благонадежны. Можете себе спокойненько
оставлять свой пост.
- А ты не груби старшим. Думаете, как у вас лицейское образование,
так уже можно нос драть. Мы в свое время Лицеев не кончали, а работали не
за страх - за совесть, пользу приносили. Так нет же - пожалте на пенсию, а
на ваше место - пигалицы с дипломами. Вы наработаете... Вот ты, к примеру,
у тебя чего в дипломе написано?
- Обыкновенно, как у всех...
- А покажь, покажь...
Я пожала плечами и полезла в чемодан. Извлекла на свет темно-синюю
книжицу и подала ее старику. Он повертел диплом в руках, раскрыл и
внимательно прочитал.
- Ишь ты... Лицей Муз... окончила полный курс... присвоена
специальность "Маргарита". Это как же понимать?
- А что?
- Ну вот у меня в документе все четко написано - старший
уполномоченный. Все ясно. Потом, в шестидесятые, присылали тут какую-то, у
ней в дипломе специальность "Муза". Так тут семидесятые начались, она
вещички собрала, арфу запаковала и уехала, я опять же на пост заступил. А
ты... что это за новости - "Маргарита"?
- Долго объяснять. Устала я и есть хочу.
- Ничего, ничего... ты в двух словах.
- В двух? Попробую. Вот эта ваша знакомая муза - у нее какие задачи
были?
- Обыкновенно, как от века ведется. Вдохновлять этих вот всех,
которые у меня в картотеке записаны.
- Ну вот. А нынче времена другие, дядя, их вдохновлять не требуется.
Им помогать нужно. А "Маргарита"... это из Булгакова позаимствовали, для
краткости и полноты определения. Маргаритой я буду работать, понятно?
- А хоть лешим, мне-то что... Навыдумывают тоже... Булгаков...
Он мне страшно надоел, а потому я решительно подошла к старенькой
кушетке возле покатой стены мансарды и сбросила с нее тюфяк и подушку. Не
могу я спать на матрасе, на котором спал этот... старший уполномоченный.
Он правильно понял намек. Встал, расправил свою толстовку, сгоняя
складки на спину. Вояка тоже...
Скрипучая лестница сыграла отходную прежнему хозяину мансарды. А я
пошла на кухню, раскрыла там все шкафчики, но обнаружила только две кружки
с отбитой эмалью, полкило сушеного гороха и пачку соли. Да уж, быт
придется начинать воистину с нуля. Ну ничего, мы запасливые. В чемодане у
меня батон сухой колбасы, кулек конфет, хлебцы и чай. Пока в кружке
закипала вода, я сидела на подоконнике и обирала крупную черную шелковицу,
которой оказались усыпаны ветви старого дерева, заглядывающие прямо в окно
кухни. Ей-богу, обед получается совсем неплохой.
- Эй, привет!
Среди листвы появилось веселое лицо, украшенное рыжими вихрами.
- Привет...
- Ты теперь здесь жить будешь? Я видел, ты с пожитками пришла. А
этот... где?
- Слушай, ты влезай сюда, карниз там хлипкий, я видела.
- А чаем угостишь?
- Обязательно. Только воду надо греть в другой кружке, чайника-то
нету.
- Это мы враз!
И он перемахнул через подоконник. Был это худой гибкий парнишка лет
восемнадцати, одетый в оливковые шорты, полукеды, цепочку с медальоном и
линялый шейный платок.
- А ты откуда приехала?
- Из Москвы.
- Ого! Здорово! Нет, это классно, что ты теперь тут жить будешь.
Соседи, как узнали, что старикан съезжает, обрадовались.
- А что так?
- Да ну... осточертел всем. Уж больно поучать любил. И жалобы обожал
писать. А меня так и вообще видеть не мог.
- Представляю себе. У тебя ведь наверняка маг, гитара, мотоцикл и два
десятка друзей. Шуму!
- Все точно. А ты что, тоже шума не любишь?
- Да нет... я не к тому. Когда плохо поют не люблю. Ты где живешь-то?
- А тут же, на втором этаже. А тебя как зовут?
- Зовут? Ольгой...
Звали меня совсем не Ольгой, но теперь это имя будет моим на долгие
годы.
- А меня Кешкой. Слушай, это, конечно, все очень вкусно, но не
собираешься же ты питаться одними конфетами?
- В общем-то, нет. Я мясо люблю.
- Ага. Я тоже. Пойдем, я тебе магазины покажу, которые поблизости.
Тебе же туда каждый день ходить придется.
- Да я прибраться хотела...
- Ты одна не управишься. Давай так - я сейчас кое-кому звякну, через
час все будут здесь, а мы пока пожрать чего купим. Идет?
- Постой, постой, кто здесь будет?
- Да разные. А я тряпок у матери попрошу, порошка там, соды.
Словом, он меня уговорил. Пока я переодевалась, он звонил этим самым
"разным". И когда мы вернулись из магазинов, нагруженные хлебом, маслом,
баклажанами, перцем, огурцами, картошкой, сыром, копченой ставридой - чем
угодно, но только не мясом, - на ступеньках сидело пять парней и три
девушки. Я сразу отказалась от мысли запомнить их по именам - это было
невозможно, так они мелькали, орали, бегали и стояли на голове.
Кешка, к моему удивлению, выгнал всех из кухни и сам, принялся
возиться у плиты. Вскоре оттуда поползли такие запахи, что как-то сразу
вспомнилось: а ведь весь месяц выпускной экзаменационной сессии я питалась
почти исключительно пирожками и бутербродами. Кешкина команда между тем в
два счета выкинула из мансарды все барахло, включая тюфяк и подушку,
обмела стены, вымыла окна, двери и полы, починила лестницу и даже цветы
полила. Невероятно, но скоро мансарда буквально заблестела. Два парня
потребовали у меня денег, сбегали в магазин и принесли новенькие одеяло,
подушку и два комплекта постельного белья. Не забыли и веселенький
чайничек с цветочками, и полдюжины стаканов, и сахарницу, и дешевые чайные
ложки, и вилки... Целое приданое! Не забыли и три бутылки совсем легкого
дешевого вина.
Наконец гости мои с удовольствием расселись на прохладном
свежевымытом полу, и Кешка внес из кухни противень, на котором шипело и
брызгалось маслом самое вкусное блюдо из всех, мною когда-либо
пробованных. Кешка поступил просто и остроумно: он мелко нарезал копченую
ставриду и баклажаны, перец и помидоры, обжарил все это на противне и
засыпал тертым сыром. Уговаривать никого не пришлось. Вкуснющую острую еду
запили вином, которого досталось каждому по три глотка. А потом Кешка
чинно попрощался и увел всех с собой.
Подозрительно деликатный мальчик, я-то уже приготовилась к тому, что
сейчас появится гитара и начнутся посиделки до утра - естественная моя
плата за помощь.
Но они ушли. И слава Богу - я устала. Застелила постель, влезла под
одеяло и еще раз осмотрела свое жилище. Что ж, неплохо. Стол есть, на нем
лампа, стул этот я завтра же выкину. Кушетка еще послужит - ребрами
чувствую, пружины крепкие. А вот картотеку надо бы спрятать с глаз долой,
у меня же люди бывать станут, а тут эти ящики с бланками. Хорошо бы
компьютер, а то все по старинке работаем. Эх, бедность наша...
Ворковала горлица на карнизе. Рассветный ветер тронул ветви
шелковицы, черные ягоды просыпались на пол и подоконник. За воротами
кричала молочница.
Я выглянула во двор. Возле столика для домино разминался Кешка. Он
двигался очень быстро и совершенно бесшумно, присев пружинисто, проделывал
короткие серии ударов по воздуху, лягался тощими ногами. Новомодные веяния
и сюда докатились... Кешка играл в Черного Дракона.
Он поднял голову и увидел меня. Помахал рукой, изобразил совершенно
уже головоломный финт и шепотом - было все-таки еще очень раннее утро -
завопил:
- Меня мать на рынок гонит, пойдем вместе?
Ну что ж, пойдем.
На рынке мы быстро укупили все по списку Кешкиной матери, съели по
большущей горячей лепешке. Я тоже наполнила корзинку, не удержавшись от
соблазна покупать вишни за рубль кило и мелкие желтые сливы по восемьдесят
копеек.
Было воскресенье, и Кешке не терпелось избавиться от домашних
повинностей - он уговорился с друзьями поехать на побережье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11