Египтянин в упор смотрел на меня.
— Ну, дружок, довольно спать, — с выжатой улыбкой сказал я по-древнеегипетски.
Он сдвинул густые черные брови, весь напрягся и, болезненно крякнув, сел. Для него тысячи лет пролетели, как одна ночь и потому непривычная обстановка и вид современного костюма явно ошеломили его. Держась за рану рукой, он встал. Вид у него, несмотря ни на что, был надменный и гордый. Неожиданно громовым голосом он заорал:
— Кобхт! Хирам! Ко мне!
Что и говорить, голосовые связки у него сохранились превосходно.
«Пожалуй, он фараон, — подумал я. — Где-то сейчас твои Кобхты и Хирамы». А вслух сказал:
— Тише, дружок, ты не в Египте. У тебя никого нет. Ты один. Ты был убит несколько тысяч лет тому назад. Я вернул тебе жизнь. Меня зовут Фил.
Мое фамильярное обращение очень не понравилось фараону. Он так сверкал глазами, что было ясно: окажись здесь Кобхт и Хирам, искать профессора Бейгера было бы некому. Но Кобхт и Хирам не появлялись, и фараон, видимо, понял, что ждать их бесполезно. Ему не оставалось ничего другого, как снизойти до разговора со мной.
— Где я?!
— Сядь и терпеливо выслушай меня. Твои жестокие времена прошли… — но договорить я не успел.
Бросив на меня странный взгляд (боюсь, что он принял меня за сумасшедшего), египтянин бросился к окну. Раздался звон разбитого стекла. Это его испугало и удивило. Но у него хватило смелости пощупать острые выступающие кромки. «Великолепно, — отметил я про себя, — он довольно любознателен».
Глядя на скользящие машины, на дома, на народ, он что-то зашептал и продолжал стоять неподвижно, уничтоженный увиденным. Я спокойно наблюдал. Прошло минут пять. Потом он поднял с пола осколок стекла и, глянув сквозь него на улицу, повернулся ко мне. Что он хочет делать с этим стеклом?
— Сядь и выслушай меня, — повторил я, указывая на стул.
Поколебавшись, он положил стекло на подоконник и сел. Я старался говорить как можно проще. Изложил историю древнего Египта, перешел к Риму и так постепенно, в общих чертах обрисовал весь путь, который прошло человечество до наших дней. Не знаю, много ли понял он из моей лекции и за кого меня принял, но, когда я предложил ему выйти на прогулку, он вдруг низко склонился передо мной и проделал целую серию каких-то странных жестов. Потом вытянул вперед ладонь и замер неподвижно. Как сильны в человеке всякие верования и предрассудки! Даже в высушенных мозгах они продержались тысячелетия.
Город ошеломил его. Он потерял дар речи и испуганно жался ко мне при виде быстро проносящихся автомашин. Держась за мой рукав, он чувствовал себя, вероятно, козявкой. Прохожие с любопытством оглядывались на него. От пронзительного воя сирены пожарной машины он шарахнулся в сторону и налетел на пожилую даму, шедшую с покупками из магазина. На асфальт полетели свертки, смачно шлепнулось сливочное масло, бумажный кулек лопнул и из прорехи посыпался рис, а большая консервная банка «Лосось», сверкая этикеткой, скатилась на проезжую часть улицы, попала как раз между двумя шинами заднего колеса другой пожарной машины, заклинилась в них и уехала к месту пожара.
— Ой-ой! — завизжала дама и всхлипнула. Как всегда в таких случаях, собралась толпа.
— Хулиган, — твердила женщина, тыкая в египтянина пальцем и подбирая свертки. — Он пьян, граждане.
Появился милиционер.
— А ну, дыхни! — вытаскивая записную книжку, грозно сказал он египтянину.
— Он не понимает, — вмешался я, — и за свои поступки не отвечает. Я веду его в больницу.
— Психический? — спросил милиционер. — Буйный? — и опасливо отступил назад.
— Что-то такое похоже. Но не буйный.
— В таком случае следите за ним внимательнее.
— Лосось мой, — хныкала дама. — Такую очередь отстояла!..
— Я за все заплачу, — сказал я. — Не расстраивайтесь. Что с него, с больного, возьмешь. А в магазин нужно с собой сеточку брать. Вот, пожалуйста, вам за масло.
Дама взяла деньги и пошла своей дорогой. Мой египтянин стоял, понурив голову. Что он думал — не знаю. Я взял его под руку и, боясь, чтобы он не получил психического расстройства от чрезмерных впечатлений, хотел повернуть к дому, как вдруг египтянин упал на колени, задрал голову кверху и, обращаясь ко мне, проговорил:
— Господин мой! Земля в твоих руках такая, какой ты ее создал: когда восходишь — все живет, когда скрываешься, все замирает, ибо благодаря тебе люди живут, глядя на твое совершенство.
— Но, но, — я бесцеремонно поднял его за воротник, — не глупи, пошли,
— Артисты, — заметила какая-то старушка, — спектакль разыгрывают.
Дома мой египтянин стал поразительно кроток и послушен. Я усадил его в кресло, однако он бесшумно соскользнул с него, воззрился на меня и заговорил:
— Как многочисленны творенья твои! Ты создал землю по воле своей. Людей, животных, все, что на земле ходит ногами, все, что в воздухе и летает на крыльях.
Я снова усадил его в кресло.
И тут от перенесенного нервного потрясения он стал буквально на моих глазах засыпать. Закачался, засопел. Я отнес его на диван, а сам занялся приготовлением к обучению спящего. Для этого, прежде всего, требовалась полная изоляция от окружающего мира. Любое электромагнитное излучение, даже атмосферные разряды могли помешать мне. Для изоляции у меня были припасены свинцовые листы, и я вставил их в готовые пазы на стенах и потолке. Лишь в двери остались небольшие щели.
Электрическая активность нервных клеток головного мозга проявляется в виде особых волн, колебания которых можно записать-то есть мне необходимо было получить своего рода электроэнцефалограмму. Чтобы расшифровать ее, я поставил на стул автоматический анализатор частот. С его помощью любая кривая на электроэнцефалограмме получает точную цифровую характеристику. Я ее обрабатываю и уже знаю, какие именно волны нужно посылать в мозг спящего. Иными словами, я начинал мысленно его учить.
Я настроился, еще раз проверил исправность аппаратуры и включил ее. Но электроэнцефалограмма прерывалась, ломалась, прыгала и исчезала. Мешали помехи. Откуда бы они? Я вышел в коридор и сразу все понял. У соседей есть радиоприемник, и они регулярно раз в сутки включают его. Выждав минут пять, я постучался к соседям, два раза извинился, и в самой вежливой форме попросил выключить приемник.
— А почему мы, собственно, нашу личную вещь должны выключать? — поинтересовалась тетя Шаша и выразительно посмотрела на дядю Кошу. Тот немедленно до отказа прибавил громкость. Комната содрогалась от громовых звуков симфонии. А уж я-то знаю, как соседи ее терпеть не могут.
— Вы мешаете мне работать. Прошу вас! — крикнул я.
— А вы своим вторжением мешаете нам культурно отдыхать! — прокричала в ответ тетя Шаша.
— Заткните уши ватой! — проорал дядя Коша.
— Да мне не звук, мне работа приемника мешает: он создает электрическое поле.
— Не мешайте нам наслаждаться музыкой! — крикнула соседка и, как бы от восторга, закрыла глаза. — Ах, какая музыка!
— Прелесть! — крикнул дядя Коша и вздрогнул от мощного аккорда.
Не зайди я к соседям, они бы давно выключили приемник. А своей просьбой я вынудил их в течение трех часов «наслаждаться» музыкой. Я едва не стал неврастеником. Но и им пришлось не легче. Я видел, как дядя Коша побежал в аптеку.
Но ничего, через недельку соседи остынут, и мы будем в прежних отношениях. Не раз проверено.
С исчезновением помех я, наконец, получил электроэнцефалограмму «мумии» и, проанализировав ее, надел на голову спящего эластичный обруч с отходящими серебристыми нитями антенн. Усевшись против мыслеизлучателя и отрешившись от всего обыденного, я приступил к обучению.
В коре головного мозга египтянина начали перемещаться очаги возбуждения, образовываться прямые и обратные связи, комплексы рефлексов высших порядков и цепные. Мозг впитывал уйму знаний. За одну ночь фараон получил представление об устройстве нашего общества, о различных сторонах нашей жизни и много других полезных сведений. Особый упор я делал на изучение моего родного языка.
Утром его словно подменили. Он горячо, долго и как-то неумело тряс мне левую руку, а потом воскликнул:
— Великий из великих! Руководитель всего того, чего нет и что есть! Ты руль неба, ты столп земли! Тобой…
— Замолчи! — строго сказал я. — Или ты ничего не понял, чему я тебя во сне учил?
Он прижал руки к груди и воскликнул:
— О, Владыка вечности! Подумать только, какими глупцами были фараоны, считая себя владыками мира. И я среди них, невежа. Стыдно вспомнить, как жесток я был в общении с людьми — стадом бога! А рабы! Я считал ниже своего достоинства даже глядеть на них. Я преклоняюсь перед вами, Фил. Возвысил вас бог перед миллионами людей. Спасибо, что ли?!
— Называй меня на ты, — сказал я и спросил его имя.
— Квинтопертпраптех.
— О, слишком длинно. С сегодняшнего дня ты будешь Квинтом. Так вот, Квинт, присядь-ка сюда, давай выясним, сколько тебе лет и откуда ты. Знал ли ты фараонов Тефанахта или Псамметиха?
— Господин мой…
— Опять за старое? Я тебе просто друг, и мы вместе обсуждаем один вопрос. Так знал ли?
— Не знал я.
— А фараона Аменхотепа или Тутмоса?
— Не слышали мои уши.
— Ну, а Хеопса? У которого самая большая пирамида?
— Не знаю Хеопса. И пирамиды тоже. А что это такое?
— Огромное каменное сооружение. Вы же считали, что тело, превращенное в мумию при помощи определенных, должно быть, тебе известных молитв, овладевает вашей мудростью и становится нетленным. Так это?
— Ты говоришь, как главный жрец. Да, оно становится Саху. Но молитв нам, фараонам, знать не положено.
— Вы верили, — продолжал я, — что каждый человек обладает неким духом Ка, покидающим после смерти тело. Вы делали статую умершего, которая после особых церемоний получала способность принять Ка, и вместе с мумией помещали ее в гробницу, не забыв положить туда пищу и предметы домашнего обихода. Не окажись статуи или мумии на месте, а также, в случае их разрушения Ка навсегда оставался бесплотным. Вот поэтому и строили пирамиды-гробницы. Запутанные ходы, ловушки… надежно прятали. Пирамид много, а Хеопс переплюнул всех.
— Переплюнул?
— Ну, превзошел. Самую большую пирамиду себе возвел. Ее строили триста тысяч человек в течение двадцати лет.
— Он, должно быть, терпеливым был, этот Хеопс. А жесток ли он был?
— Суди сам. При постройке его пирамиды люди гибли тысячами. Умершего от усталости или побоев раба просто бросали у подножия пирамиды, и коршуны раздирали его тело, а шакалы разносили кости по всей пустыне.
— Хоть он и мой соотечественник, но большой негодяй. Его место в Месте Таинственном. Не жили бы ноздри его вообще. Мы пирамиды не строили, мы скромнее были.
Я улыбнулся.
— Ну, конечно, вы были великими скромниками. — Квинт иронии не понял и, довольный, согласно закивал головой.
— Хорошо. А фараона Джосера ты не знаешь?
— Не слышали уши мои.
— Ну, а про фараона первой династии Мину, того что объединил царство Верхнего и Нижнего Египта, слышали они?
— Нет и про такого не слышали.
— Так ты совсем древний! Тебе около шести тысяч лет.
— Да, да. Фил. Ты разумен уже с рождения. Ты мудр…
Я нахмурил брови. Квинт сразу осекся. Молодчина. Понимает меня.
— Теперь скажи, откуда ты?
— Не скажу точно я. Из Клахторуфия.
— Ра-ау тебе знакомо?
— Каменоломни? Видел, знаю. По соседству дворец мой стоял.
— Вот и отлично! Мы кое-что выяснили. Можно и позавтракать.
Много ночей я учил его нашему языку. Он понимал значение многих слов, но с произношением было сложнее, и мы этим занимались днем. Практиковались даже во время обеда. Квинт оказался дотошным учеником.
— Какая разница между картошкой и картофелем?
Или спрашивает:
— Борода — это волосы, усы тоже волосы, и бакенбарды — волосы, а волосы на голове как называются?
Порой заберемся в такие дебри, что я сам начинаю, путаться в словах не хуже его.
Гуляя по городу, Квинт больше не испытывал страха. Он восхищался и задавал мне массу вопросов.
Квинт уже разбирался во многих проблемах современной науки, но иногда запутывался в самых простых вещах. Хорошо объяснив устройство транзистора, он тут же мог задать вопрос: «А что такое баня?». И на выдумки он не был способен. Это меня несколько огорчило. И воспринимал он все слишком прямолинейно, как ребенок. Так, я однажды сказал, что природу трудно провести, трудно утереть ей нос. Он это понял в буквальном смысле и искренне удивился, неужели у нее есть нос? А то спросил, как человек может вылететь в трубу. Но я уверен, время устранит эти недостатки, и уж во всяком случае твердо знал, что помощником Квинт будет отличным.
Глава третья
Ядроскоп. Квинт в больнице. Лавния беспокоится. Зловредное насекомое. Генераторы включены.
Хорошо помню тот влажный теплый вечер, когда я впервые включил ядроскоп. В вакуумную камеру для большей оригинальности я поместил тогда обыкновенный ржавый гвоздь. Для чего-то, помню, закатал рукава и подсел к окуляру гудящего ядроскопа. Так и хотелось взглянуть на атом, но я не торопился, я предвкушал удовольствие и растягивал его. Другой бы на моем месте сказал, что сидел с замирающим или колотящимся сердцем. У меня этого не было, я не больной и стометровку перед включением не пробегал. Волнение — другое дело. Я волновался и, не дождавшись успокоения, еще выше закатал рукава и прильнул к окуляру. Тут же гудение ядроскопа прекратилось, и он вышел из строя. Раздосадованный, я вскочил и проверил блоки питания с трансформатором. Все исправно. Значит, поломка внутри.
Всякий понимает, как трудно найти маленькую неисправность в большой сложной машине. Я снял боковые люки, верхнюю крышку и для начала сделал беглый обзор. Все в порядке. И контакты целы. Частичная разборка тоже ничего не дала. Наступила ночь. Моросил нудный противный дождичек, под стать моему настроению. Пришлось начинать полную разборку, и лишь глубокой ночью я нашел причину. Но что это была за причина! Виновником моих мучений оказался клоп. Да, да! Клоп! Зловредное насекомое вползло в щель и замкнуло собой два крохотных волоска проводки…
С рассветом сборка была закончена, дождь прекратился, и я уже без всякого волнения приник к окуляру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30