Квинт же по привычке рассматривал и читал вывески. Увидев у аптеки только что вывешенный плакат «Уничтожайте мух», он остановился, окинул изображенное на плакате насекомое снисходительным взглядом и предложил:
— Не оповестить ли нам мир о проведенной операции? Мух и клопов больше нет, а люди типографии перегружают, бумагу изводят, краски.
Подумав, я согласился. Почему не сделать доброе дело? Мы повернули к почте за конвертом. Вот тут-то и началось! Сначала я почувствовал легкое недомогание, слабое головокружение, захотелось почему-то потянуться, а потом как-то сразу, быстро, каждой клеточкой своего организма я почувствовал, что начал расти. Да как расти! Меня будто кто-то надувал. Я буквально вылезал из детского костюмчика. И это прямо на улице. Квинт сразу заметил:
— Ты сильно начинаешь опухать, Фил.
— Хуже, Квинт, хуже. Я не опухаю, я расту. Поворачиваем назад!
Этого я никак не ожидал. Наперекор всем законам, как в сказке. Расту.
Свободные до этого штанишки теперь облегали меня как мундир в обтяжку, что носили офицеры XIX века. Рубашка стянула туловище и руки, и я уже не мог расстегнуть пуговицы. За какую-то минуту я превратился в голенастого подростка тринадцати лет в костюмчике пятилетнего ребенка. В паху и под мышками появились страшные рези. Мы стрелой летели по улице. Прохожие останавливались и изумленно смотрели на нас. Но мне было не до них. Бегу и чувствую, разнеси меня в прах, что расту, расту с еще большей скоростью. Слышу: «тр… тр…» Трещат швы. Интересно, где? Да везде, где они есть. Нет, не дотянуть мне до дому, расползется мой костюмчик среди улицы на глазах у людей и предстанет перед всеми, как музейный экспонат, обнаженный мужчина с лоскутками и выкройками в руках. При одной мысли об этом мне сделалось нехорошо. «Тр…» раздается опять. Я уже выше плеча Квинта. Тр… тр… Пропадаю, опозорен, оплеван, осмеян. И тут спасительный подъезд жилого дома. Я бешено торможу, делаю крутой разворот, хватаюсь за дубовую ручку, рывок — я по инерции описываю дугу и открываю дверь. Квинт вихрем проносится мимо. Дверь со звоном захлопывается. Дребезжит стекло. Сжатое тело вдруг свободно вздыхает. Костюмчик расползается окончательно. Поспешно собрав выкройки, я заскочил за выступ с батареей центрального отопления и наскоро связал себе подобие набедренной повязки. Я уже стал человеком среднего роста, средней упитанности. А где же Квинт? Видно, он не заметил, как я свернул в подъезд. Ну и щепетильное положение! Сверху послышались мягкие шаркающие шаги. Кто-то спускался вниз. В ту минуту я желал стать мухой, козявкой, даже клопом. Но мне повезло. Это была подслеповатая старушка. Шамкая губами, она ужом проскользнула мимо. Чуть не сбив ее с ног, весело гогоча, влетели два парня, которые тоже, к счастью, меня не заметили.
Что же делать? Еще только полдень. Здесь стоять невозможно: меня обязательно заметят. Конечно, Квинт ищет меня, но что он сюда заглянет — шансов мало. О, да что думать! Надо спрятаться на чердаке, надо единым духом взлететь на пятый этаж. Но только я вбежал на площадку первого этажа, как сверху раздался дробный стук каблучков. В несколько прыжков я очутился на своем месте. Спускалась девушка в модном сарафане с книжкой в руках. Я вдавился в батарею отопления. Девушка поравнялась со мной, я уже думал, она минует меня. Так нет, краешком глаза она заметила что-то большое белое и повернулась ко мне.
— Ой! — книжка ее упала на пол и приняла форму домика.
— Здравствуйте, — сказал я.
— 3-здравствуйте.
— Я из цирка. Абашмран-аби-Баран у себя? — спросил я первое, что пришло на ум.
— У себя, — машинально ответила девушка.
— Благодарствую, — скороговоркой выпалил я и придерживая рукой набедренную повязку, шлепая босыми ногами, словно подгоняемый сворой собак, взвился наверх. Все сложилось удачно: навстречу никто не попался, чердачная дверь была с выдернутой задвижкой, на которой болтался новый казенный замок. Но долго мне бродить по пыльному чердаку не пришлось. Я находился у дальнего слухового окошка, когда позвякивая связкой гаек со сгонами и газовыми ключами в мое обширное убежище вошло трое рабочих в вымазанных суриком спецовках и женщина в черном халате. Я туда-сюда, ну хоть на крышу лезь. Я бы, наверное, так и сделал, если бы не увидел на огромном баке круглый люк с откинутой крышкой. Размышлять было некогда и с задней стороны, ящерицей шмыгнув в люк, я очутился в баке, по пояс в вонючей, ржавой воде. Чуть ниже уровня глаз в стенке были просверлены отверстия и я прильнул к ним. Рабочие приближались. Женщина растолковывала им, что нужно делать.
— Эти вентили совсем не держат. Эта труба, видно, засорилась, а эти две протекают, надо перебирать.
— Ясно, — сказал пожилой слесарь в тюбетейке и сразу же распорядился: — Разбери вентиль и проверь клапан. А ты, Рябчик, загляни в бак. Узнай, есть ли в нем вода и сколько?
Женщина ушла.
Брякая спичками, Рябчик пошел узнавать. Я заметался. Выхода не было, и мне пришлось погрузиться с головой в эту протухшую, мутную воду. Запас воздуха в легких уже кончился. Смотрит Рябчик или нет? Когда мне стало совсем невмоготу, я высунул голову. Никого не было. По воде плавали три сожженные спички.
Я приподнялся и прильнул к отверстиям.
— Подождем, пока вода сойдет, — сказал пожилой слесарь, усаживаясь на трубу.
Вода постепенно убывала.
— А теперь послушайте, — сказал Рябчик, — что вчера со мной произошло.
Я слушать не стал, пригладил ладонью волосы и задумался. Снаружи хохотали. Вода ушла вся. Я присел на корточки, прислонившись к стенке. Голос пожилого заставил меня вскочить.
— Глянь, Рябчик, вся ли вода ушла?
Прятаться было некуда. Я уже хотел вылезть сам, когда слесарь остановил Рябчика.
— Вода в трубе перестала журчать, значит нет ее.
— Нажмем, ребята! — сказал пожилой.
Ребята нажали и часа через полтора, закончив работу, покинули чердак. Вслед за ними, озираясь по сторонам, мокрый, грязный вылез и я. Долго слонялся из угла в угол, досадуя на то, что так глупо расходую дорогое время. Уже солнце зашло, уже стемнело, а мне все еще было рано выходить. Лишь где-то в третьем часу ночи, когда последние гуляющие отошли ко сну, я осмелился спуститься вниз. Глянул на улицу — ни души! Зловеще светили фонари.
Может, в ту ночь кто и видел, как по городу во весь опор мчалось настоящее косматое привидение.
Квинт, конечно, не спал. Помня старый наказ никогда не пускаться на поиски, он ждал меня, и радости его не было предела. Он так старался помочь мне умыться, покушать и отдохнуть, что мне пришлось прогнать его спать. Однако, не вытерпев, он выглянул из спальни:
— А письмо я все-таки отправил.
— Что же ты написал?
— Скажу дословно: «Люди! Человечество! Пишет вам лучший и преданный друг, восставший из глубоких веков. Читайте и радуйтесь! Ваших извечных врагов, надоедливых насекомых клопов и мух на свете больше не существует. Не изводите напрасно бумагу и краски на брошюры и плакаты, не изготовляйте химикаты. Берегите время! Займитесь другим полезным делом!»
Я рассмеялся!
— Кому письмо адресовал?
— Известно кому. Что за вопрос? Всем людям. Я так и написал на конверте. Почему смеешься?
— Письмо лежит сейчас в мусорном ящике. Его вскрыл первый же почтовый работник и, посмеявшись, выбросил. Да ты не отчаивайся. Когда-нибудь все выяснится, и люди оценят наш труд.
Глава седьмая
На отдых. Привередливый врач. Погоня. В доменной печи. Сын Бейгера. ПНЗ. Скрежет.
Скафандры в основном были готовы. И самое главное, вся теоретическая сторона полета разработана.
Никак я не мог додуматься, как сделать из фотонита шлемы. Идею неожиданно подал Квинт:
— Их надо сделать, Фил, ртом. Помнишь, мы выдували колбы стеклянные? Обжегся-то я. Вот и взять его, этот фотонит, расплавить да и выдуть.
Как просто! Что за человек я! Обязательно на пустяке застряну. Но Квинт меня порадовал, наконец-то стал самостоятельно мыслить.
При введении в плазму повышенной плотности фотонита, последний расплавился и стал прозрачной с чуть желтоватым отливом вязкой жидкостью — жидким светом. Теперь любой захудалый стеклодув мог выдуть из него хоть елочные игрушки.
Трубочку для выдувания взяли жестяную, а чтобы она не расплавилась, изолировали ее ядронитом.
— Возлагаю на себя обязанности главного стеклодува, — безапелляционно заявил Квинт и закатал рукава.
— Справишься?
— Я-то? Фараон-то?
Два шлема Квинт испортил. Первый получился гантелей, второй — дыней. Я хотел освободить его от обязанностей, но он жалостно взмолился:
— Третья попытка будет удачной. У меня громадный опыт накопился.
На этот раз шлем получился на славу. Учитывая, что в путешествии, возможно, придется посетить другие планеты, где можно столкнуться с непредвиденными опасностями, мы сделали ажурный, переплетенный из тонких прутиков фотонита каркас с шарнирами в местах сгиба локтей, коленок, поясницы и пальцев рук. На каркас натянули сам скафандр и обеспечили себе на будущее полную безопасность. Нас никто и ничто не могло раздавить. Усовершенствованное радио обеспечивало надежную связь, а выдыхаемый воздух проходил химическую обработку в поясных батареях и был вновь пригоден для дыхания. Никаких там баллончиков и прочих атрибутов.
В надежности скафандров мы не сомневались, но для очистки совести их следовало бы испытать. И удобны ли они? Фактор немаловажный. Новые ботинки примеришь, тоже вроде бы не жмут, а пройдешься в них, и мозоли готовы. Поэтому мы решили облачиться в скафандры и весь день провести в них: полежать, посидеть, походить, побегать, убедиться, практичны ли они. Совершим загородную прогулку. Небольшой поход нам не повредит.
Несмотря на сильный дождь, взяв флягу воды и немножко продуктов, мы вышли из дому.
Прохожие, все с зонтами и в плащах, оглядывались на нас, беззастенчиво разглядывали в упор. Дождь усилился, а наши «обнаженные» головы, защищенные невидимыми шлемами, были сухими. А может людей больше привлекали черные, как тени, костюмы-скафандры. До нас не долетал ни единый звук. Это плохо. «Доработать», — отметил я.
Когда мы дошли до окраины, тучи уже разнесло, дождь прекратился, вымытое, чистое солнце светило вовсю.
На перекрестке транспортной магистрали Квинт отстал. Я оглянулся и с ужасом увидел, что через него переезжает тридцатитонный груженый самосвал. Впрочем, ужас появился по старой привычке. Самосвал остановился, из кузова вывалился кусок антрацита, затем выскочил перепуганный, растерявшийся шофер. Видимо, увидев нас, он сигналил, но затормозить на мокром асфальте сразу не мог и сбил Квинта. Сбежался народ. Но Квинт резво вскочил, подмигнул остолбеневшему шоферу и мы поспешили удалиться от места происшествия. Толпа недоумевала.
Квинт сокрушался, что из-за него могут шофера привлечь к ответственности. Я его успокоил:
— Не беспокойся. Множество свидетелей видело, что он не виновен. Да и пострадавшего нет.
Проходя через полотно железной дороги, Квинт сделал предложение.
— А не броситься ли нам под проходящий поезд?
— Хорошо, — ответил я, — бросимся, останемся живы и невредимы. А поезд сойдет с рельсов. Будет крушение.
— Да, не подумал, — он кулаком постучал по шлему.
После дождя нас манило подышать озоном, и мы отвинтили шлемы. Не успели отойти от железной дороги и ста метров, как возле нас завизжала тормозами машина «Скорой помощи».
— Который? — спросил сидевший впереди врач у двух пассажиров.
Те враз показали на Квинта.
— Взять! — приказал врач двум рослым санитарам. Те выскочили с носилками.
— Ложись! — рявкнули оба на Квинта.
— Езжайте своей дорогой, — сказал я. — Берите больных и тех, кто нуждается в вашей помощи.
Вылез врач, долговязый, с вытянутой физиономией, и решительно подошел к Квинту.
— Вас сбил тридцатитонный груженый самосвал?
— Меня. Но что из этого?
— Такого не может быть! Чтоб по живому человеку проехала машина, а он даже не захромал. Нет, мы вас обязательно доставим в больницу. Даже если придется применить силу. Вам нужно месяц-другой полежать, обследоваться, принять лечение.
— Уверяю вас, он абсолютно невредим, — сказал я. — Вы же сами видите.
— Ну и что? Я знаю, что этого не может быть. Мы живем в реальном мире. А поэтому — в больницу. Ложитесь!
Не будь на Квинте скафандра, еще можно было бы поехать вместе с ними. Но в скафандре это исключалось. Начнут раздевать, а тут особые приемы нужны, возникнут подозрения, скафандр пойдет на склад, и кто знает, чем все кончится.
Один из пассажиров высунулся в окошко:
— Скажите, где вы такой материал покупали?
Квинт только их считал виновниками происшедшего и огрызнулся:
— В командировке.
— Да, материал, действительно, экзотический, — заметил врач. Он пощупал скафандр. — Скользкий какой. Так я жду. Ведь мы все равно уложим.
Я оценил обстановку. Нас двое. Их, включая и пассажиров, шестеро. Увезут. Свяжут да увезут. Когда санитары уже шагнули к Квинту, я сказал врачу:
— А знаете, оказывается, визуальное исследование амплитуды альфа-волн эмоционального возбуждения позволяет определить не только характер улыбки человека, но и выражение его глаз.
— Да полноте, что вы, коллега? — взмахнул руками врач. — С чего вы взяли?
Я возразил. Он тоже.
И пошло. Полетели десятки фраз, насыщенных замысловатыми терминами. И, конечно, я старался поддаться ему. Он уж улыбался, видя мое «поражение», однако я снова бросался в атаку. Пассажиры нервно ерзали на сиденьях, то и дело нервно поглядывая на часы. Санитары сидели поодаль на траве и болтали о своем. Шофер уснул. Только Квинт, пытаясь вникнуть в смысл спора, внимательно слушал нас. Наконец, я «сдался». Врач торжествовал.
— Вот, вот, дорогой коллега, значит я прав, что сочетание аминокислот в полипептидных цепях представляет собой не просто спираль, а двойную спираль. Мой друг, меня не переспоришь.
— Да, с вами не сладить.
— Не-ет, что вы. И не пытайтесь. Однако где мы находимся? А-а, я должен увезти задавленного.
— Как? Ведь он же мой друг! — воскликнул я.
— Разве?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30