Наконец все вычисления произведены. Я рассматриваю результаты и чувствую горькое разочарование. Луч может нести на себе строго ограниченную массу. Другими словами, роль «зайчика» может исполнить тело массой восемьдесят килограммов и два грамма. Меньше можно, а вот больше — ни на грамм. Я весил 70 килограммов , Квинт на пять меньше. Отправиться вместе невозможно, это исключено: расчеты трижды проверены. Отправить Квинта одного — не справится, погибнет. Отправиться самому — но и на земле оставлять его опасно: обязательно что-нибудь натворит и неизвестно, где кончит дни свои. К жизни он пока не приспособлен. Не искать же опекуна.
Мы зашли в тупик.
Но уныние — опасная штука и я вспомнил старый мой лозунг «Нет безвыходных положений!». И выход нашелся.
Это была дерзкая идея. Я решил уменьшить свой вес в пять раз. Для этого нужно все биологические процессы, протекающие в моем организме, повернуть вспять. Тогда мое развитие пойдет на убыль, в обратном направлении и, таким образом, я возвращусь к детскому возрасту. Став мальчиком лет четырех, а следовательно и весом килограммов пятнадцать, я остановлю процесс. Квинту придется похудеть килограммов на пять (ограничит себя в приеме пищи, и будет порядок).
Конечно, это не к спеху, это можно сделать перед самым стартом. Но чтобы быть уверенным в успехе, я решил проделать опыт сейчас.
Квинт пробовал меня отговорить — не вышло.
Как ни хорошо я разбираюсь в биологии, все же пришлось изрядно попотеть, учитывая тысячи мелочей. А в общем вопрос сводился к одному: уменьшить количество живых клеток, каждая из которых — сложнейший природный механизм. Во всех живых телах постоянно идет обмен веществ. Старые клетки распадаются и погибают. Их место занимают новые, вновь ассимилированные и, таким образом, происходит постоянное обновление организма. Я сделал так, чтобы новые клетки не нарождались, а поскольку старые погибают, значит общее их количество уменьшится.
Когда формула состава пилюль была получена, я чуть не совершил оплошность. Мы совсем не учли, что назад пошло бы не только физическое развитие, но и умственное. Став четырехлетним мальчиком, я потерял бы все свои знания и мыслил бы как ребенок этого возраста.
Я снова сел за работу и довольно скоро сумел получить нужные пилюли. Теперь на мозг с его ячейками памяти и нейронами обратный биологический процесс не распространялся, лишь вследствие уменьшения черепной коробки он станет более уплотненным.
Готовую пилюлю, едва остывшую после реакции, я, не задумываясь, немедленно отправил в рот, а заодно принял стимулятор, ускоряющий процесс в тысячу раз.
Через сутки я уже был краснощеким, пышущим здоровьем юношей, на вторые сутки обратил внимание, что Квинт стал значительно выше. Значит я начал расти вниз. И, странно, хотелось прыгать, скакать и вообще резвиться. Сидя на кровати утром на третьи сутки, я уже не доставал ногами пола и с удовольствием ими болтал. Соскочив, я по привычке схватил брюки. Примерил. На ладонь выше головы. Черной пастью смотрел на меня огромный ботинок. Майка болталась как балахон, о трусах и говорить нечего. Пошел умываться, да кран высоко, не достанешь. Тогда я разбудил Квинта и не узнал своего голоса — пискля-я-вый.
— Ты откуда, мальчик? — спросонок не понял он.
— Не узнаешь? — обиженно крикнул я и едва удержал всхлипывание. Тьфу, совсем в детство впал.
— Глазам отказываюсь верить, но это ты, Фил. Тебя не узнать, мой мальчик. Совсем коротыш.
Он не удержался и ласково потрепал меня по пухлой щеке.
— Но, но! Нежности. И поменьше философии, Квинт. Позаботься об одежде, видишь, в чем стою. Я не подумал о такой мелочи, и ты не догадался. Снимай мерку и бегом в город: возьмешь приличный костюмчик, да не перепутай, на девчонку не возьми. Но помни: нигде не останавливаться и ни с кем не разговаривать. Ты глухонемой. Понял?
Отослав Квинта, я с интересом рассматривал квартиру и вещи, будто был здесь впервые. Оказалось, что мне трудно регулировать ходьбу. Мозг по-прежнему давал приказание на широкий шаг, а короткие ноги не позволяли сделать его. Получалось несоответствие, и неудивительно, что я задел книжный шкаф, на верху которого громоздились чуть ли не под потолок горы всевозможных бумаг, черновиков, чертежей и проч. От легкого толчка вся эта громада обрушилась на меня. А много ли ребенку надо. Не мудрено, что я был сбит с ног и оказался погребенным под нею. Отчаянно работая туловищем, я освободил голову и руки. В это время в коридоре раздался какой-то грохот, дверь отворилась, и вошла тетя Шаша.
— Ой, что тут творится! — заголосила она и, увидев меня, принялась яростно раскидывать папки с драгоценными листиками вычислений, прокладывая себе дорогу. «Остановитесь! — хотелось крикнуть мне, — что вы делаете?» Разве можно равнодушно смотреть, как безжалостно она топчет мой неоценимый труд. Я не вытерпел и взмолился:
— Тетенька, поосторожнее, не мните.
Она не обратила на мои слова ни малейшего внимания и, пробив дорогу, не церемонясь, вытащила меня, при этом ворча себе под нос:
— Ишь, обелить, что ли, собираются. Взрослые люди, а ведут себя хуже детей. Натворил невесть что.
Она взяла один листок, покрутила его, пожала плечами и скомкав, бросила.
— Какие-то крючки, закорючки. Или им топить нечем, не понимаю. Дядя Фил-то дома?
Она опасливо покосилась на соседнюю дверь.
— И да и нет, — ответил я.
— Странный мальчик. Стало быть, нет. И квартиранта, или как его, тоже нет? Когда придут, скажешь, чтобы убрали из коридора посуду. Заставили весь проход. Ноги переломать можно.
Это Квинт без моего ведома вынес посуду, соблюдая какой-то древний обычай. Надо сделать ему внушение.
Соседка потерла ушибленный бок.
— Ты живешь здесь?
— Да.
— А кем ты приходишься дяде Филу?
— А я, тетенька, не знаю. Я, тетенька, прихожусь сам себе.
Она меня начинала раздражать.
— Где твоя мама?
— Нет у меня мамы, — глядя исподлобья, грубо сказал я.
— А папа?
— Нет у меня папы, — еще грубее ответил я.
— Бедный ребенок. То-то такой невоспитанный. Так волчонком и смотрит. А давно ты здесь живешь? Что-то раньше я тебя не замечала.
Вот пристала! Выручил вернувшийся с покупками Квинт. Тетя Шаша спросила у него, кто я такой. Ну, думаю, сейчас все выболтает. К счастью, Квинт догадался ответить:
— Племянничек мой, — и небольно подергал за уши. — Шалунишка, кто разбросал бумаги?
Соседка, напомнив о посуде, ушла.
Я облачился в принесенный Квинтом костюмчик, и мы принялись приводить в порядок бумаги, часть которых сунули под кровать. А остаток дня мы посвятили изготовлению скафандров. Перед сном я принял пилюлю, тормозящую обратный биологический процесс. Квинта предупредил:
— Ну, Квинт, теперь крепись. Придется похудеть. Забудь о вкусной и здоровой пище. А чтобы не смущать тебя, разрешаю во время моего обеда совершать короткие прогулки.
Ночью просыпаюсь от того, что отлежал руку, и чувствую, что ужасно хочется плакать. Просто невтерпеж. Подо мной мокро. Хочу встать, а не могу. Вяло провернулся, заняв совсем неловкое положение. Страшная догадка пронзила мозг: тормозящая пилюля не подействовала и обратный процесс продолжается. Сейчас мне каких-то полтора месяца от роду. Все сознаю, все понимаю, но физическое развитие месячного младенца не позволяет ничего сделать. Хочу крикнуть Квинта, а язык не поворачивается. Если немедленно не остановить процесс, к утру я превращусь в зародыша и задохнусь. Смерть от удушья не прельщала меня. Что было мочи, я заревел. Рев разбудил Квинта. Усилием воли я подавил плач и, напрягшись, насколько позволили хрящи, лег на спину. Квинт включил свет, ошалело глядел на меня и молчал. Может он подумал, что видит сон. Чтобы вернуть его к действительности, я опять пронзительно заревел. Наконец он понял, подскочил и взял меня на руки.
— Не плачь, не плачь, маленький! Фильчик мой! Что же делать? Ай, ай!
У самого слезы блестят в глазах. В такое скверное положение я еще не попадал. Держал он меня неумело, боясь причинить боль. Голод давал о себе знать и я чавканьем показал, что хочу есть. Он притащил аппетитный кусочек мяса и сует мне. Знаю, что это вкусно, но организм не принимает, да и зубов нет. Организм требует материнского молока. Пытаюсь сказать Квинту, чтобы принес для проверки рецепты тормозящей пилюли, прилагаю невероятные усилия, но язык не подчиняется мне, из горла вылетают лишь нечленораздельные звуки. Написать бы, да пальцы не в силах владеть карандашом. Хорошо быть младенцем и ничего не знать, ни о чем не заботиться. А тут лежи и думай. Да еще как думай! Квинт мерил по диагонали комнату и, глядя в потолок, непрестанно повторял:
— Ай, ай, не послушал меня,
Я стал быстро мигать, стараясь привлечь его внимание. А он все ходит и ходит. Причитает. Я еще громче заревел. А время шло. Я ревел и не мог успокоиться. Как бы голосовые связки не порвать. Квинт меня баюкает, носится по комнатам и сам же по-настоящему плачет. Только к утру я затих и удивился, еще не зародыш и даже меньше не стал. Значит, есть какая-то критическая точка, при которой обратный ход биологического процесса останавливается. Чудесно! Отлично!
Но не совсем. Плач вымотал мои силы, забрал всю энергию моего тщедушного, мягкого тельца, организм настойчиво требовал восполнения энергии. Я хотел есть. Я еще никогда не хотел так есть. И я устал. Сон овладел мною.
Проснулся у Квинта на руках. Он дремал в кресле. Сколько времени прошло — не знаю, но уже поздно. Я зашевелился. Квинт сразу проснулся и состроил жалостливо-страдальческую гримасу.
— Что же мне, бедному делать? Ах, говорил же, буду маленьким я. Несчастный Фил, несчастный я! О, зачем ты меня оживил! О, бог молчания! Отягощен я заботой. Великая нужда напала на меня. Владыка вечности!
Квинт, конечно, и не подозревал, что я умственно и душевно ничуть не изменился.
Голод скрутил меня. Неужели фараон так и будет причитать да бегать по комнатам целый день. И вдруг его осенило. Завернул меня в простыню, потом в пиджак, и неумытый, непричесанный и, даже не позавтракав, вышел на улицу. Он бережно нес меня, держа прямо перед собой. Я видел лишь рваное небо, да карнизы зданий. Все остатки моих сил ушли на то, чтобы удержаться от плача.
Незаметно я опять уснул. Как много спят грудные младенцы! А проснувшись, я на миг испугался. Надо мной склонилось полное женское лицо. Женщина улыбнулась и сунула мне бутылочку с теплым, сладеньким молоком. На горлышко была натянута великолепная желтая соска. Как жадно я припал к ней! Вкуснее этого молока я отродясь ничего не пробовал. Насытившись, я осмотрелся и догадался, что нахожусь в яслях. Вот так Квинт! Развернулся.
Скоро он пришел в ясли и молча забрал меня. И какой же молодец, прихватил с собой бутылочку с молочком. А если говорить честно, он попросту украл ее — я не возражал.
Я снова сделал попытку наладить с Квинтом связь. Я упрямый. Я не хотел идти в ясли завтра, и послезавтра и через год.
Когда Квинт меня укладывал спать, я стал часто-часто мигать. Естественно, он обратил на это внимание. Вот тут-то я и проморгал ему азбукой Морзе: «Фил», затем «Квинт». Он понял, испустил вопль радости.
Связь наладилась. Он принес рецепты и держал их передо мной, а я проверял. Ошибки не было. Тогда я «проморгал», чтобы он принес коробочку с пилюлями, и когда заглянул туда, сразу все понял. Оказывается, я проглотил кусочек свалившейся с потолка штукатурки, который упал в коробочку. Ох, уж эти строители! Казалось бы, такой ничтожный дефект, а какая неприятность из-за него. У Квинта от переживания левый висок даже тронула седина. Он кому-то погрозил, выбросил из коробки штукатурку, в гневе растоптал ее, а мне важно протянул настоящую пилюлю, предварительно обтерев ее и обдув.
Выждав положенные два часа, я принял таблетку, ускоряющую процесс, и, успокоившись, уснул. А на утро вновь был четырехлетним мальчиком. Квинт лихо отплясывал на радостях.
Работали мы бессистемно, в стихийном порыве. Это могло вредно сказаться на дальнейшей работоспособности. Став снова мальчиком, я в тот же день разработал твердый распорядок дня. Перед обедом — получасовая прогулка для освежения мозгов, за час до сна — еще одна прогулка. Иначе можно добраться до зрительных и слуховых галлюцинаций. Квинт уже однажды начал неизвестно с кем разговаривать о каких-то гусеницах. Взявшись за руки, мы чинно прогуливались и, конечно, все считали Квинта счастливым папашей.
Дабы избавиться от лишней работы по отысканию необходимых выкладок и вычислений, я стал переснимать расчеты на микропленку. И о ужас! Черт подери! В последнем столбике цифр последнего листка обнаружил пустячный дефект бумаги. Я, конечно, не обратил бы на него внимания, если бы он в виде маленькой закорючки не оказался как раз между цифрами в окончательном результате. А я-то, всегда такой внимательный и придирчивый, принял закорючку за запятую. И надо же этой четвертой мнимой запятой сунуться именно в такое ответственное место. Значит критическая масса не восемьдесят килограммов, а восемьсот. Я ругал себя самыми скверными словами, ругал так, что Квинт не выдержал и перебил меня:
— Фил, поругай лучше меня. Поругай. Растакой я, сякой.
— Ты ни при чем. Да и прошло уж все у меня. Пойдем-ка пообедаем. Ты похож на сухую сучковатую жердь. А мне пора кончать с детством, пора стать самим собой. Жарь бифштекс!
Квинт бросился на кухню. Я же взял таблетку, ускоряющую процесс, произвел анализ — действительно ли это она, — и, убедившись в достоверности, проглотил и степенно, не спеша отправился вслед за Квинтом.
Прошел день, другой, а я по-прежнему оставался ребенком. Кто-то может радостно подумать: так это же равносильно бессмертию! Вырос, дожил до старости и становись снова ребенком… Ничегошеньки подобного! Стареть будешь с таким же успехом, как и большой, станешь метровым стариком, морщинистым, дряблым и немощным.
Да, что-то неважно пилюля действовала. Но я не особенно торопился стать большим.
Соблюдение режима вошло в систему.
Как всегда, на прогулке я старался ни о чем не думать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30